— Ты комсорг — тебе, как говорится, и вся власть в руки.
— Власть властью, а вот как раз такое собрание я и не могу провести, — виновато сказал Чикин. — Не лежит у ребят душа к разговору, и ругать их за это я не могу: я ведь вижу, как они устают. Но ведь дальше у нас будет еще больше работы! Я не знаю, как быть…
Штурманов прошелся медленно по каюте, устало прислонился к переборке, помолчал полминуты, прикрыв глаза.
— Не знаешь, как быть… Ну, давай тогда вместе посоображаем.
Наш замполит, наверное, самый беспокойный на лодке человек. Он везде, он со всеми и ночью и днем. Сын и внук матроса, он знает морскую службу от самых азов, и ему, конечно, легко понять, что значит усталость в далеком походе.
На корабле много офицеров. У каждого из них свои обязанности. Но самое сложное, думаю я, приходится на долю замполита.
Нет на лодке такого матроса и офицера, с кем бы в течение суток он не увиделся, не поговорил. Но он ведь должен не просто поговорить, не просто встретиться ради нескольких, порой ни к чему не обязывающих фраз.
Усомнившийся в своих силах должен после беседы с замполитом снова поверить в свои силы, почувствовать себя нужным для дела. Равнодушного нужно заставить потянуться к работе. Такая у замполита задача. А люди на лодке разные, и характеров похожих нет, и к каждому надо найти свой ключик, каждого суметь понять и говорить с ним так, чтобы и он тебя понимал. Все это никогда и никому не давалось легко, и я не знаю, где предел этой нервной нагрузки, и сколько ее вообще может выдержать живой человек. Если бы величину этих нагрузок можно было определять какими-нибудь приборами, какие показания давали бы они?
— Значит, не знаешь, как быть… — снова тихо повторил Штурманов. — И ты, Смелов, тоже ничего не подскажешь?
Я молчал.
— По-моему, ребят нужно встряхнуть, — сказал Штурманов. — Все беды оттого, что с окончанием вахты не перестаешь думать о работе. В наших условиях это сказывается особенно тяжело. Нужно, чтобы люди отвлеклись, подумали о чем-нибудь другом, забылись немного.
— А что я им дам? — Чикин растерянно пожал плечами. — Судовую библиотечку они уже всю перечитали и всю ее обсудили в кубриках не по одному разу. Зала танцев у нас нет, концерт из Москвы не послушаешь… Это же лодка, а не крейсер. Там у них на палубе места столько, что хоть в футбол играй. А у нас? Диспут провести? Так нужно, чтобы сами ребята его захотели. Придуманный диспут они не примут. Да и не люблю я диспуты. У нас тут народ собрался — все, как один, с десятилеткой. Нечего их, по-моему, воспитывать, как это на диспутах заведено.
Штурманов засмеялся.
— Заносит тебя, главстаршина. Глубина и на тебе сказывается, тоже нервы шалят. Чересчур активно нервные клетки тратишь — они, брат, единственное, чего организм не восстанавливает… А диспут, если его организовать по-настоящему, — нужная вещь, ты мне обратное не доказывай. Но раз ты против — давай исключим этот вариант, другой поищем. Есть у меня, кажется, идея… Скажите-ка мне, хлопцы… — Штурманов остановился напротив. Он загадочно улыбался, — знаете вы что-нибудь интересное о тех местах, где мы сейчас идем?
Чикин пожал плечами.
— Чего тут может быть интересного? Лед нетронутый, «белые пятна».
— Историей освоения Арктики никогда не интересовался? А зря! Любопытные вещи в этой истории есть. Неожиданные вещи. Такого и не придумаешь… А если нам устроить что-нибудь вроде Клуба интересных встреч? Расскажем матросам об Арктике. Места эти знаменитые, событий всяких — и смешных и трагических — Арктика повидала не меньше, чем их в любом приключенческом фильме насчитаешь. Послушают ребята — прибавится у них уверенности, и не так страшен будет этот черт, как сам себя малюет. Страху да неверия всегда прибавляется, когда в неведении живешь.
Чикин, соображая, молчал.
— Веселую афишу нарисуем. Кока по этому случаю попросим кофе сварить. Посидим, как в молодежном кафе…
Штурманов сам загорался своей идеей.
— А заводилой вечера пусть будет Печеркин. Он уже знаменит на лодке достаточно, «Справочным бюро» его не зря окрестили. Знает он много интересного. Кое-чем в этом смысле и я ему помогу — есть у меня с собой несколько интересных книжек.
«Посидим, как в молодежном кафе»… Странно и неожиданно волнующе прозвучала для меня эта фраза. Слишком далеко мы были сейчас от городов, где есть молодежные кафе, — так далеко, что и вообразить трудно. Наверное, это будет неплохо — пусть даже на полчаса, но почувствуют себя ребята «землянами», а не аргонавтами, оказавшимися в ледовом плену. Пусть даже повспоминают немного о том и о тех, к кому им еще не скоро вернуться: когда хорошее вспоминаешь — прибавляется сил.
— Вот и мне кажется, что это может получиться неплохо, — сказал Штурманов. — Во всяком случае, попробовать можно.
И засмеялся.
— Хорошо звучит — Подводный клуб интересных встреч, а?
— Давайте веселую афишу сочинять, — сказал я.
Мне очень захотелось, чтобы поскорее собрался этот наш клуб. Заработала память, много хорошего встало перед глазами, захотелось поделиться им с кем-то в обстановке, не похожей на постоянную напряженность боевой вахты. Захотелось послушать кого-нибудь, чтобы он о чем угодно, но только не о нашей работе рассказывал. Можно очень любить свое дело, но если много взваливаешь его на плечи, быстро от него устаешь.
…Была веселая, заковыристая афиша. Были отличный кофе, и особая гордость нашего кока — пирожки. И наверное, потому, что событие это было ни на что не похоже и резко выделялось своей необычностью из цепочки событий, ставших уже привычными, народу собралось много.
Илья Печеркин, худенький и розовощекий, как взволнованный школьник, от волнения долго не мог сказать первую фразу.
Потом, чувствуя молчаливую поддержку аудитории, осмелел.
— …Кто первый начал подледные плавания на лодках, знаете, ребята?
— Не-ет!
— Думали люди об этом давно. Практически попробовали пройти подо льдом лишь в тридцатые годы. Первым решился на это американский полярный исследователь Хьюберт Уилкинс. До этого он бывал в Арктике с различными экспедициями не раз.
— Американец, значит, — прошел по кубрику говорок. — А думалось, наши первыми были…
— Подождите, братцы. Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Так вот Уилкинс. Купил он у правительства Соединенных Штатов подводную лодку. Продали ему какую-то старую, давно снятую с вооружения. Она уже на корабельном кладбище была.
— Откуда он денег набрал на лодку, этот Уилкинс?
Чикин, настороженный и бледный, откровенно переживавший за организованный вечер и больше всего переживавший за Печеркина (сумеет он «завести» ребят или нет?), заметно повеселел. Раз начались встречные вопросы — значит ребятам интересно.
— Уилкинс ведь, в принципе, готовился совершить подвиг, и умные люди — в большинстве своем ученые с мировыми именами — это понимали. В первую очередь они ему материально и помогли. Но этих денег было, конечно, мало, и Уилкинс не мог ради осуществления похода отказаться от помощи всякого рода. Например, ссудил его деньгами знаменитый Херст, газетный король, — он кругленькую сумму подбросил. Но деньги с одним условием дал: о походе Уилкинс должен был писать только в его газетах. Никому другому никакой информации не давать. Пришлось Уилкинсу лезть в кабалу.
Вбежал рассыльный.
— Подвахтенные, в машинный…
На него дружно зашикали. Чикин сиял.
— Лодку на завод отбуксировали, ремонт кое-какой произвели. Вооружение убрали, вместо него приборы поставили, и лодка вышла в море. Уилкинс назвал свой корабль «Наутилусом» — в честь подводной лодки капитана Немо. На проводах экспедиции присутствовал внук Жюля Верна.
Подвахтенные машинной команды вышли, стараясь ступать бесшумно. Уходить им явно не хотелось — это видно было по их расстроенным лицам.
— Лодка Уилкинса пересекла Атлантический океан. Зашла в Норвегию. Здесь к экспедиции присоединился известный норвежский ученый, знаток Арктики Харальд Свердруп. Он согласился быть научным руководителем похода… Это происходило летом тридцать третьего года. Лодка направилась к границе вечного льда. Уилкинс заявил репортерам, что он попытается достичь Северного полюса.
В кубрике стояла тишина. Ее нарушал только доносившийся издалека, из кормовых отсеков, ровный и спокойный, приглушенный гул работающих машин.
— На другой день похода случилась авария. Погода стояла хорошая, и потому Уилкинс решил не возвращаться в свою базу и ремонтироваться в море. Затратили на это двое суток. Плавание продолжалось. Лодка вошла, наконец, во льды. После суточного маневрирования среди ледяных полей Уилкинс решил сделать попытку пойти под плавающие льды. И когда все уже приготовились, заняли свои места, оказалось, что лодка идет без вертикальных рулей. До этого она все время шла в надводном положении, и никто не заметил, когда и где обломились рули…
Матросы рассмеялись.
— А еще «Наутилусом» себя назвали! — выкрикнул Федя.
— Кстати! Знаете, сколько было «Наутилусов»? — Печеркин снова взял в свои руки нить разговора. — Жюль Верн, оказывается, не сам придумал это название подводному кораблю капитана Немо. «Наутилусы» существовали и до него. Не в книгах, а в жизни. Они и сейчас есть.
Илья сделал короткую паузу, проверяя, какое действие возымели на слушателей его слова.
— Есть в тропических морях такой моллюск. Называется он «кораблик», что по-латыни и означает «наутилус». Живет он в спирально закрученной раковине. Обладает загадочной способностью всплывать и погружаться за счет того, что меняет объем внутренних камер своего жилища — раковины. Именем этого моллюска впервые назвал свой подводный корабль американский инженер Роберт Фультон…
Никто не перебивал рассказчика. Илья умел «подавать» интересные истории, а многое из того, что он рассказывал, нам и в самом деле открывалось впервые.
— Было это в тысяча восьмисотом году. Испытания подводной лодки проводились в Париже, на Сене. Корабль пробыл под водой четыре часа. Скорость его передвижения составляла всего три километра в час. Двигалась лодка при помощи гребцов. Для внутреннего освещения применялась обычная сальная свеча.