Но первый «Наутилус» не оправдал надежд. И сам Наполеон сказал: «Опыты с подводной лодкой американского гражданина Фультона прекратить». Через десять лет по чертежам Фультона французы братья Куэссен построили новый подводный корабль. И назвали его тоже «Наутилусом». При первом же погружении он затонул. Строились и потом подводные лодки. Но все они были далеки от жюль-верновского «Наутилуса». Никто из конструкторов даже и не отваживался давать это имя своим кораблям. Первый осмелился Уилкинс… О том неудавшемся походе Свердруп книгу написал. И между прочим, сделал там следующее заявление: «Я не удивлюсь, если первой подводной лодкой, которая проникнет под лед, будет советская подводная лодка». Норвежец не ошибся. Через пять лет, зимой тридцать восьмого года, подводные лодки нашего флота впервые прошли подо льды Арктики. Это было во время спасения четверки папанинцев.
— Какие лодки тогда ходили? — спросил кто-то.
— Наши «Декабристы». Отрядом командовал известный североморский ас-подводник Герой Советского Союза Иван Александрович Колышкин. Командиром одной из лодок — Д-3 — был Виктор Котельников, тоже подводник известный…
Илье трудно. Я вижу мелкие бисеринки пота, выступившие на его лице, и мне очень хочется помочь Илье, но я бессилен что-либо сделать. Я не знаю и трети того, о чем рассказывает он ребятам, и мне остается лишь переживать за Печеркина — только бы выдержал, только бы не «сломался»: он ведь пришел сюда сразу после вахты, и, конечно, для него никак не отдых эта нелегкая работа — держать в своих руках внимание аудитории.
Я вижу, как то и дело Печеркин поглядывает на Чикина, сидящего чуть в стороне, — он словно молча спрашивает его: «Ну как?»
Но и Чикину трудно ответить на этот вопрос. Он нервничает сам, следя за быстро меняющимся настроением матросской аудитории. Он переживает не меньше Ильи.
— Что сталось с Уилкинсом после? Так и не увидел он полюса, что ли?
Ребята оживают, они начали забрасывать Печеркина вопросами, и это встряхивает и ободряет Илью. Значит, у матросов появился интерес к разговору; значит, они начинают забывать об усталости; значит, удается ему, Печеркину, то, что задумали Чикин со Штурмановым: хоть немного отвлечь людей от постоянных мыслей о работе.
Я вижу, как слабой радостью загораются глаза Ильи, как веселеет Чикин.
Все, значит, идет как надо.
— На походе Уилкинса не закончились попытки — американцев взять полюс штурмом из-под воды. До полюса все-таки дошел на лодке «Скейт» другой американец — Калверт. Это случилось много позже тех дней, о которых рассказал Илья…
В разговор вступил Петелин. Опять адмирал подошел незаметно и пристроился в стороне, молча следя за нашим разговором.
Печеркин благодарно улыбнулся ему за эту неожиданную поддержку.
— Поход Калверта сложился не менее трагически, чем поход его предшественника. Лодка его хоть и специально готовилась к этой задаче, но тоже не раз подвела в походе своего командира. Калверт, конечно, исследователь никакой, в этом смысле ему далеко до Уилкинса, поход его носил чисто стратегический характер, потому что сам Калверт — профессиональный военный, и этим предопределяется характер всех его действий и желаний. Это, конечно, фигура менее интересная, но я отдаю должное мужеству Калверта: он не сдался и не отступил. С Калвертом как раз и дошел до полюса Уилкинс. Вернее, Калверт, выполняя последнюю волю этого человека, доставил на полюс урну с его прахом… В воспоминаниях Калверта о походе немало места отведено Уилкинсу. Были там и такие строчки — они как раз и являются ответом на вопрос о дальнейшей судьбе Уилкинса…
Петелин помолчал, припоминая.
— «Мы сделали все приготовления к богослужению в память Уилкинса. На льду у борта корабля из ящиков соорудили стол и покрыли его зеленым сукном. На стол поставили бронзовую урну. Около тридцати человек экипажа выстроились по обеим сторонам стола… Лейтенант Бойд поднял бронзовую урну, и мы с ним в сопровождении двух факельщиков отошли от корабля почти на тридцать метров. При таинственном свете красных фонарей я закончил чтение молитвы… Бойд открыл урну и развеял золу по ветру… Раздался трехкратный винтовочный залп — салют в честь сэра Хьюберта. Хьюберт Уилкинс обрел покой…»
По кубрику прошел возбужденный говор. И я подумал вдруг с уважением о нашем замполите. Он не ошибся в расчете, когда говорил: человеку трудно в пути, если он не знает тех мест, куда его завела дорога.
Мне Арктика показалась местом не таким уж и неприятным, потому что с этой минуты она перестала быть для меня краем безмолвия. Я словно почувствовал рядом плечи тех, кто был здесь до нас. Словно рядом со мной встали легендарный Колышкин и неутомимый весельчак Папанин, застенчивый, как девушка, но невероятно мужественный человек Виктор Котельников, измученный неудачами Уилкинс, так никогда и не узнавший о том, что в конце концов была исполнена его воля. Я увидел, как живого, американца Калверта — человека железной хватки и фанатической целеустремленности.
Все они — люди, никак не схожие между собой. Но всех их вела вперед одна цель — утвердить власть человека над неприступностью Арктики; и за это всем им, людям разных времен и разных убеждений, можно сказать одно только сердечное спасибо за то, что они были мужественными в нелегком пути.
Арктика перестала быть для меня «краем безмолвия», и, когда я увидел в ней рядом с собой всех ее пионеров, она перестала быть и той устрашающей, «какой ее малюют».
Я подумал: если умели не сдаваться все эти люди, имеем ли мы право быть хуже их, можем ли распускать нервы, согнуться под грузом временных трудностей пути?
Конечно, не можем. Не должны. Им, первым, было в тысячу раз труднее. А нам-то что роптать на судьбу? Наш «Ленинский комсомол» еще не подвел нас ни разу, он держится молодцом, а уж коли он не сдается — так нам носы вешать нечего.
Честное слово, в эту минуту я поймал себя на мысли, что мне хочется что-то делать. Что угодно — лишь бы работать, лишь бы оказаться полезным и хоть чуточку своими руками приблизить минуту победы над полюсом.
Наверное, не один я так думал в эту минуту, потому что, когда поднял голову и огляделся, я не увидел рядом ни одного равнодушного лица.
— Дорогие товарищи! — прозвучал вдруг в динамиках судовой трансляции голос Жильцова, и было в нем волнение и радость — в эту минуту ее сразу почувствовали все. — Дорогие товарищи! Наш атомоход пересек последнюю параллель! Впереди — полюс! До него осталось совсем немного. Рано утром мы будем там!..
Мне трудно передать словами то, что творилось в кубрике после этих слов командира. Волна горячей радости захлестнула вместе со всеми меня; и я помню только, что кто-то обнимал меня за плечи, кого-то обнимал я; помню, как, охваченный общим волнением, адмирал Петелин, вдруг помолодевший на добрый десяток лет, взмахнул рукой:
— Ура, товарищи! Наша победа!
Глава 9Красный флаг над полюсом. «Никогда не забуду!..» «Зайди к нему в Ленинграде». Все только начинается
Через десять минут лодка пройдет Северный полюс.
Что творится сейчас в душе нашего штурмана? Он ведь знает: все ждут его последнего слова.
Невероятно длинны самые последние минуты дороги.
И вот легкий щелчок в динамиках, и приглушенный волнением голос нашего командира, вторые сутки не покидающего центральный пост корабля:
— Мы на Северном полюсе, товарищи!.. Всех вас поздравляю с победой!
Матросское «ура» прогремело на корабле. Мне подумалось даже, что его услышали льды, все еще закрывающие небо. Но, конечно, они ничего не слыхали. Враждебно по отношению к нам настроена океанская глубина, не хотела мириться она с поражением, ждала настороженно, что в последнее мгновение мы сорвемся, допустим ошибку. Вот уж когда отыграется на нас глубина!..
Но уже ничего не сделать с нами непокорному океану. Под силу ему разве только заглушить матросские голоса.
— Искать полынью! — отдана долгожданная команда.
Время снова резко меняет темп.
Ну когда же?
Проходит, по-моему, целая вечность…
— Вижу чистое небо!
— По местам стоять! К всплытию!
Замедляется бег. Мертвая тишина.
И — нарастающий гул насосов, продувающих балластные цистерны.
Пошли!
…Легкий, едва ощутимый всплеск — это над водой показалась рубка. Закачало слегка. Никто не почувствовал бы этого, случись такое не сегодня, не сейчас. Но в эти минуты на любой звук, на любое движение отзываются напряженные нервы.
— Отдраить люки!
Какой приятной музыкой звучат для нас эти слова и далекий топот кованых матросских каблуков по гулкому трапу!.. Счастливцы ребята, они первыми глотнут свежего воздуха, увидят небо над полюсом!
…Знакомым было небо над головой, знакомо горбились торосы, голубела в полынье вода, и знакомая тишина лежала из края в край над белой бесконечностью ледяных полей.
И все-таки что-то было иным.
Голубее обычного было небо. Ярче и радостнее светило солнце. Завораживало сияние льдов. Хотелось погладить ладонью изумрудную тихую воду.
Устало покачивался среди мелкого битого льда атомоход. Успокаиваясь, все тише подрагивала под ногами палуба. Все явственней слышался плеск воды за бортом, и ощутимой, материальной была тишина — ее, казалось, можно было медленно цедить сквозь пальцы.
Мы дошли до полюса — и не верилось в это. Не верилось, что эта вот полынья, хищно изогнувшаяся среди торосов, — почти над самым полюсом, над самой верхней точкой Земли; и что и небо это и снега — тоже у полюса.
И оттого, что не верилось, не воспринималось сразу все это — молчали на палубе моряки, щурясь от солнца, жадно вглядываясь в нехоженую, не тронутую человеком белую пустоту.
Один только Жильцов не мог позволить себе никакой разрядки. Атомоход тихо дрейфовал, и клыкастые края полыньи беззвучно скользили рядом с бортами корабля, и надо было точно рассчитывать каждый сантиметр хода, чтобы именно сейчас, именно в эту минуту не случилось никакой беды.