Январь заслонил меня собой. В его поднятом кулаке тоже блеснул нож.
— Давай подходи! Подходи, старик!
Небоглазка мчалась по проулку, крича:
— Нет! Нет, Дедуля, это мои друзья!
Она схватила его за плечо. Крепко обвила руками:
— Дедуля! Это друзья мои, те, что пришли в лунную ночь!
Он остановился, тяжело дыша. Его глаза прояснились. Нож повис в руке. Небоглазка прижалась к нему, что-то отчаянно шепча.
Ян так и стоял с занесенным ножом. Тело как пружина. Дыхание шумное, прерывистое.
— Эк она не вовремя! — прошипел он мне. — Я бы покончил дело раз и навсегда.
Небоглазка повернула Дедулю к нам спиной. Повела прочь по проулку. Все время оборачивалась. Ее глаза молили нас не уходить.
— Нож в сердце, — сказал Ян. — Или в горло. Или в почки. Делов-то!
— Ты даже не испугался?
— Он старик. Он сумасшедший. Куда ему против меня.
Меня трясло. Хотелось бежать к Небоглазке, успокоить ее.
— Зато хоть убедились, — говорит Ян.
— В чем?
Он схватил меня за плечи, сверкнул глазами. Процедил слово за словом:
— Он, на хрен, убийца, Эрин. Здесь зло и безумие. Уходить нужно!
Притянул к себе мое лицо. Его глаза сузились.
— Ну почему ты хочешь остаться? Ты же знаешь, что мы можем погибнуть!
Кусаю губы и чувствую, что по щекам текут слезы.
Так и хочется сказать:
— Не оставляй меня, Ян. Пожалуйста, не оставляй меня.
А я — ни слова.
Он оттолкнул меня, перескочил через развалины причала, промчался вниз по остаткам лестницы и перемахнул через полоску воды на плот. Он стоял на своем красном проклятии, течение дергало туго натянутый канат. Я смотрела на него и ждала, что он сейчас отчалит, совсем один, и оставит меня здесь, совсем одну. Но он не отвязывал канат, а так и стоял там, покачиваясь в такт движению воды, переполненный яростью и мечтами о свободе, напрочь разочарованный в лучшем друге — во мне.
11
Я пыталась крикнуть ему: «Ян! Январь!» Но вместо зова вышло какое-то хныканье, и он не обернулся. Он поставил на мне крест. И тогда я пошла обратно к темным проулкам, разбитой набережной, разваливающимся домам, обломкам прошлого, к месту, где, как он сказал, ждали зло и безумие, где, как он сказал, ждала смерть. Я прокладывала себе дорогу, раскидывая ногами мусор и щебенку. Стены и потолки трещали и скрипели. Пыль вихрем взвивалась вокруг. Тени скользили мимо. Над головой проносились темные птицы. Болтающиеся двери вели в кромешно-темные комнаты и подсобки. Повсюду под ногами были ямы и рытвины. Кое-где пол просто провалился, и видны были подвалы, похожие на пещеры. Я представила, что меня окружают привидения, духи тех, кто работал здесь прежде, наполняя это место шумом, светом, жизнью. Я чувствовала прикосновение их пальцев, слышала их гулкое дыхание, их шепот, их невеселый смех. Я воображала, что из самых темных провалов на меня пялятся чудовища. Видела мерцание их глаз, блеск выпущенных когтей. Это были страшилища, вскормленные тьмой и разрухой, зомби, полумертвецы. Они хватали меня за одежду, шипели мое имя, пытались утянуть к себе, сделать такой же. Я шла, шла и шла все дальше. Шла сквозь собственную душу, сквозь воспоминания, надежды и мечты. Я раскидывала ногами мусор, вдыхала пыль. Вспоминала, как мы с Январем первый раз шли к плоту, как нам было легко и весело. Потом река понесла нас, и мы обнялись. Свобода. Свобода. Начало новой жизни. Как же получилось, что мы почти сразу оказались в этой темной, страшной, беспросветной дыре? Почему нас так быстро швырнуло в разные стороны? Я видела перед собой Января, как он плывет один на плоту вниз по реке, к бескрайнему безлюдному морю. Видела, как он в восторге размахивает руками. «Свобода! — кричит он. — Свобода!» Я толкнула очередную шаткую дверь. Темнота. Я вздрогнула и застонала. Вытянула перед собой руки и шагнула во тьму. Прошла мимо печальных привидений, добралась до отверстия в полу. Вниз, все дальше, дальше. Дряхлые ступени того и гляди рухнут. Воняет сыростью, гнилью и неминучей смертью. Я спустилась в самую глубь тьмы и вот оказалась в самом конце пути, в самом дальнем углу самого нижнего подпола. Легла в липкую грязь и прошептала:
— Мама!
Ответа не было.
Я почувствовала ее руку в своей. Рука становилась все холоднее и холоднее. Но я ведь держала ее за руку, когда она навсегда закрыла глаза. Я держала ее, когда она ушла, оставила меня одну на свете. Рука становилась все холоднее и холоднее.
— Зачем ты умерла? — спросила я. — Зачем? Зачем?
Ответа не было.
— Мама! — шептала я. — Мама! Ну я прошу тебя!
Ответа не было. Только ее рука в моей руке. Ее холодная, неподвижная, мертвая рука в моей руке.
Я молча легла с ней рядом. Холод и безмолвие пронизывали меня до костей. Я лежала в грязи, а вокруг столпились зомби. Их острые когти сменили ласковое мамино прикосновение. Их шипение сменило ее голос. Я ушла по ту сторону слов, по ту сторону смеха и слез. Здесь не было надежды. Не было радости. Не было жизни. Смерть росла вокруг и затягивала меня.
12
— Эрин Ло! Эрин Ло!
Ее голос разносился по проулкам и развалинам; он отыскал дорогу через неплотно прикрытую дверь, мимо привидений и зомби, в мою глухую тьму.
— Эрин Ло! Эрин Ло!
Он проник в мою голову и вызвал меня обратно из немоты, пустоты и смерти.
— Эрин Ло! Эрин Ло!
Я потерла лицо и ощутила липкую грязь на коже, на волосах. Меня затошнило, я сплюнула. Потом села и попыталась позвать в ответ, но только задыхалась и хрипела.
— Эрин Ло! Эрин Ло!
Я встала и, шатаясь, побрела сквозь тьму, вытянув руки перед собой. Я так закоченела, что ноги не слушались; я споткнулась и упала в строительный мусор.
— Небоглазка! — пыталась я крикнуть. — Небоглазка!
Поползла вперед, вот только никак не могла понять, куда я ползу: к свету или дальше во тьму.
— Небоглазка! — кричу. — Небоглазка!
Утерла лицо и почувствовала, что по ладоням бежит кровь.
— Небоглазка!
— Эрин Ло!
Ее голос слышался ближе, отчетливее. Я напрягла слух, чтобы расслышать ее шаги, сколько бы стен и этажей нас ни разделяло.
— Эрин Ло, где ты?
Я утерла слезы и прошептала:
— Не знаю.
А потом закричала:
— Я здесь! Здесь я!
— Эрин Ло! Эрин Ло! Эрин Ло!
Спотыкаюсь, ползу на четвереньках, пытаюсь отыскать развалины лестницы, выкарабкаться из гиблого гнилого зловония. Но ничего не выходит, все ползаю кругами, натыкаюсь на расселины и трещины в полу, на ступени, которые спускаются еще глубже вниз, на дыры, ведущие в самые глубокие подвалы. Чувствую, как зомби тащат меня под землю своими когтями. Слышу их шипение: «Хорошшшо. Хорошшо. Нижже, ещще нижже». Я решила дать им отпор. Я старалась сосредоточиться на голосе Небоглазки, но он был далеким, тихим, словно из другого мира. Я сказала себе, что пропала, что меня уже не отыскать, я слишком далеко забрела в непроницаемый мрак, где никто никогда меня не найдет, не поможет выбраться. «Нижже, ещще нижже, — шипели голоса. — Хорошшо. Хорошшо». Я перестала ползти. В последний раз взяла мамину руку, как тогда, когда она в последний раз закрыла глаза.
— Эрин Ло! Эрин Ло!
Голос кружил, искал, пропадал, приближался, снова пропадал и снова приближался и не желал сдаваться.
— Эрин Ло! Эрин Ло, где ты?
— Не знаю, — всхлипываю в ответ.
И в слезы. В руке — мертвая мамина рука.
— Не знаю! — кричу.
Снова опустилась в липкую грязь. Почувствовала, как холод снова пронизал меня до костей.
— Здесь! — кричу.
Закрыла глаза. Голос кружил, искал, кружил, искал. Я провалилась обратно во тьму.
— Эрин Ло!
Теперь ближе.
— Мой глаз тебя видит, Эрин Ло!
Я закряхтела.
— Сиди тихо. Сиди тише тихого.
— Что?
— Мой глаз тебя видит. Сиди тихо, и Небоглазка к тебе придет.
Таращусь во тьму, ничего не вижу. В таком густом мраке невозможно ничего увидеть. Слышу шаги по мусору, ближе и ближе, слышу ее дыхание — она уже ближе, слышу шелест ее одежды — она совсем близко. Потом почувствовала ее пальцы у себя на лице.
— Эрин Ло, сестра моя! Как ты оказалась в этой глубокой-глубокой тьме?
13
— Я же тебе говорила! Я же тебе говорила, что здесь в полу есть дыры, где темно и опасно. Ты должна их беречься, сестра моя!
Ее нежные пальцы стирали грязь с моего лица.
— Тут есть такие места, где можно навсегда вывалиться из мира и никогда не вернуться обратно. Берегись их!
Мы стояли за незакрывающейся дверью под дырявой крышей, среди мусора и обвалившейся штукатурки. Она гладила мое лицо. Свет резал мне глаза. Голова кружилась.
— Что это за место? — спрашиваю.
Молчание.
— Что здесь? Зло? Безумие?
— Что это за слова такие, Эрин Ло?
— Кто ты? — шепчу.
— Я Небоглазка, сестра моя.
— А Дедуля кто?
— Он мой Дедуля, сестра моя.
— Что это за место?
— Место, где живут Небоглазка и Дедуля, сестра моя.
Птицы пели, порхая между голых стропил высоко вверху. По подвалам внизу что-то ползало, издавая странные вздохи.
— Здесь жизнь? — спросила я. — Или здесь смерть?
Она моргнула, растерявшись. Снова коснулась моего лица:
— Что там примыслилось тебе в этой глуби глубин, сестра моя?
Она вложила мне в руку шоколадную конфету. Я сунула ее в рот, стала жевать.
— Сладко, — сообщила я Небоглазке.
— Слаще всего на свете! — рассмеялась она. — Бери еще. Бери еще.
— Что мне спросить тебя, чтоб ты могла ответить?
Она пожала плечами и улыбнулась:
— Ничего не спрашивай, просто ешь шоколад, он слаще всего на свете.
— Почему Дедуля хочет нас убить?
— Дедуля — хороший Дедуля. Он никогда-никогда вам ничего не сделает.
Я покачала головой и тихо рассмеялась:
— А как же нож, Небоглазка?
— Он распамятовал вас.
— Распамятовал?
— Он подумал, что вы привидения или черти, пришли устраивать тут глупости.