- Нет. Пришёл прежний инженер по технике безопасности, которого я временно заменяла. Пожилой, опытный мужчина. Не то что я - сразу от тетрадок… Только он вряд ли станет подниматься сюда. Так я тебя прошу: ты сама последи за ребятами. В жаркие дни, чтобы работали в кепках. И за собой следи. Вот так нельзя - облокачиваться на перила. И на провода наступать нельзя. Мало ли что…
И, утирая мокрое от Лидиных слёз лицо, Нина пошла вниз в контору.
За письменным столом сидел хмурый старик в чёрных сатиновых нарукавниках. Стаканчик с цветами был переставлен на подоконник. Старик листал дело с приказами, выпущенными в его отсутствие. Он поднял на Нину светлые глаза, оценивающе осмотрел её всю и только после этого, с трудом приподнявшись со стула, поздоровался и назван себя.
- А приказы-то вы не в то дельце подшивали, Нина Васильевна, - сказал он.
Направляясь в контору, Нина собиралась рассказать ему о сложности обстановки на строительстве, о том, что надо немедленно назначить общественных инспекторов на участках, хотела предложить кандидатуры этих инспекторов, хотела рассказать о непорядках с такелажными приспособлениями, о недостатке плакатов, но вместо всего этого, неожиданнодля себя, произнесла: - Жаль мне уходить с этой работы…
- Да, пожалуйста, не уходите! - обрадовался старик. - Если вы сможете уговорить начальника, я вам буду бесконечно обязан. У него давно лежат две моих просьбы о переводе в технический отдел.
Они отправились к начальнику, но молоденькая секретарша сказала, что он уехал на совещание и будет только после восьми часов вечера. Нина позвонила домой, чтобы её не ждали к обеду, и осталась на стройке на вторую смену.
При свете прожекторов продолжались работы по монтажу
Нина предупредила диспетчера, чтобы её вызвали но репродуктору, как только вернётся начальник, и пошла наверх, на площадку двадцать второго этажа.
«Оставят меня или не оставят на этой работе? - думала она, поднимаясь но звонким ступенькам. - Если начальник станет возражать, я напомню ему, что при мне не произошло ни одного по-настоящему несчастного случая. А если он скажет, что на меня жаловались, что из-за меня тормозились работы по монтажу, так это неверно, и сам Роман Гаврилович не велел снижать требований… Начальник может сказать, что у меня мало опыта, но я отвечу, что многому научилась за это время, познакомилась со строителями, знаю их характеры и что дальше мне будет гораздо легче… И потом я скажу, что если меня переведут на другую работу, я всё равно буду беспокоиться за своих высотников, у меня всё время будет болеть за них душа…»
И вдруг Нина удивилась: почему она рвётся к работе, которая доставила ей столько неприятностей, к работе, которая помешала даже её любви.
«А может быть, и лучше, что всё это кончилось?» - подумала она, поднимаясь на самый верх.
Отсюда была хорошо видна ночная Москва.
Всюду, до самого горизонта, трепетали маленькие и большие огни. Казалось, звёздное небо опустилось на землю, и, присмотревшись, Нина различила созвездие Пушкинской площади, созвездия вокзалов, падающие звёздочки, высекаемые дугами трамваев, «млечный путь» Парка культуры и отдыха, красные звёзды на вершинах высотных зданий, алое созвездие Кремля. А далеко за горизонтом поднималось голубое зарево других огней, и казалось, нет конца этому прекрасному земному небу.
И, глядя, как уютно, словно самые маленькие звёздочки, светятся бесчисленные окна домов, Нина отчётливо представила себе весь этот город, скамейки, расставленные у газонов в Парке культуры и отдыха, рекламу картины «Мы - за мир» на Пушкинской площади, стройные высотные здания, в которых уже постланы ковры и расставлена мебель, - представила заботливый, гостеприимный город и поняла, что ничего не кончилось и что всё самое хорошее в её жизни только начинается.
В ТИХОЙ СТАНИЦЕ
Вечером к Василисе Михайловне зашел побеседовать Никодим Павлович, низенький человек в габардиновой гимнастерке, с неровно подстриженными усами и пухлым белым лицом. Василиса Михайловна понимала, что ходит он из-за ее внучки Люды, примеряется ее сватать. Гулять на людях Никодиму Павловичу поздно, вот он и ходит в избу, потихоньку приучает Люду к своему характеру. Примеряется и к хозяйству. Когда Люда накрывает на стол, он говорит строго: «А скатерть можно бы и не стелить: укапаешь вареньем - испортится скатерть». На это Люда отвечает, что для такого гостя не жалко никакой скатерти, и в голосе ее слышится откровенная насмешка.
Никодим Павлович, как он сам себя называет, «командировочный». Работает он в райцентре, в какой-то заготовительной организации, в станицу приехал по делам и живет уже больше месяца у садовода Петрищева. К своей работе он относится презрительно и с умилением вспоминает, как раньше служил где-то под Ярославлем, где обучают овчарок, и дело его заключалось в том, чтобы, надев комбинезон из плотной резины и сетку на голову, бегать от собак. Они нагоняли его, валили на землю, грызли комбинезон.
Приходя в гости, он иногда приносил гостинец.
На этот раз принес раков.
- В кипяток их, щелкунов, - сказал он, кладя на стол шевелящийся узелок. - В эту пору в них самый вкус…
- Сами наловили? - поинтересовалась Василиса Михайловна.
- Я, как вам известно, охотник.
- Вы только на раков охотник? - спросила Люда, щуря глаза, но Никодим Павлович оставлял без внимания такие вопросы и продолжал, обращаясь к Василисе Михайловне:
- Рак тогда имеет свой вкус, когда его изловили в месяце с буквой «эр», в марте, в апреле или, как сейчас, в сентябре. Каждой животной назначен свой срок, когда она наилучшим образом угождает человеку. К примеру, рыбец самый лучший - мартовский. В марте у него спина вот такая, - и он показал два сложенных вместе белых пальца.
Говорил Никодим Павлович всегда поучающим тоном и никого не любил слушать. А когда приходилось все-таки что-нибудь выслушивать, он грустно и снисходительно улыбался, словно ему было наперед известно, что ему скажут, и еще что-то сверх этого, чего никто не понимает, да и понять никогда не сможет. И Василиса Михайловна почитала его умным человеком.
Сели ужинать. Василиса Михайловна разлила борщ, припасенный на завтра.
Никодим Павлович поел немного и сказал:
- Красный бурак класть в борщ не рекомендуется. Надо класть такой бурак, - он пошевелил пальцами, - красный с белыми поясками, муаровый… А от красного бурака борщ воняет бураком.
После этого он молча доел борщ.
- Говорят, весной к нам море подойдет? - спросила Василиса Михайловна. - Плотину возле Кумшацкой горы насыпать кончают.
- Море, конечно, будет, - сказал Никодим Павлович, с треском разламывая раковый панцирь, - только до какого места оно разольется, это еще вопрос. Положено ему, к примеру, до вашего куреня дойти и остановиться, а оно не остановится. Вода - это стихия.
- У них все высчитано, что вы… - немного испугавшись, возразила Василиса Михайловна.
- Расчет - дело ненадежное. В расчете один нолик пропусти, зальет ваш курень, одна скворешня будет торчать. Сейчас вы, к примеру, раков едите, а тогда раки вас станут есть… А зальет или не зальет - все одно. Из науки известно, что земля упадет на солнце, и все, что на ней есть, сгорит к чертовой матери. Знаете, Василиса Михайловна, что такое солнце?
- Нет, - испуганно ответила она. - А что?
- Солнце - это расплавленное железо. Что от вас останется, если вас, к примеру, кинуть в расплавленное железо?
- Так это еще когда будет…
- Когда бы ни было. Да что там солнце, - атомная бомба, и та сжигает так, что от вас на земле останется одно пятнышко, одна ваша фигура в форме тени.
Василиса Михайловна со страхом посмотрела на свою тень и проговорила:
- Да такую бомбу наши не дадут кинуть.
- А они, думаете, спрашивать станут? Вон вчера в газетах был напечатан меморандум.
- Что? - еще больше пугаясь, спросила Василиса Михаиловна.
- Меморандум, - таинственно повторил Никодим Павлович и, обтерев руки платком, в котором были принесены раки, поднялся из-за стола. - Ну, мне пора. Кажется, дождик?
Все трое молча прислушались, глядя в темные окна. По крыше стучал дождь.
Никодим Павлович надел фуражку, попрощался и, уверенный, что Люда после сегодняшнего вечера стала еще больше удивляться его учености, пошел в сени.
Накинув пуховую шаль, Василиса Михайловна проводила его до крыльца, предупредила, чтобы он нагнул голову, потому что во дворе развешаны веревки для сушки белья, и остановилась у порога, слушая осторожные, удаляющиеся шаги. Вечер был темный. Тихо и печально шумел дождь. Вдалеке хлопнула дверь, шаги смолкли. «Кис-кис-кис», - позвала Василиса Михайловна, кутаясь в шаль, и ей казалось, что с кошкой случилось что-то недоброе и что кто-то чужой стоит за плетнем. Наконец мокрая кошка прошмыгнула в сени. Василиса Михайловна заперла дверь на крюк и задвижку и пошла спать.
- Хоть и ученый человек, а всю душу бередит своими разговорами, - сказала она внучке с досадой. - Скорей бы порешали вы с ним.
- Неужели ты все еще думаешь, что я пойду за него? - ответила Люда. - Ох ты, бабушка, бабушка. Ты уж не хлопочи за меня. Я большая стала.
Все-таки сердечная у Василисы Михайловны внучка, хоть и любит на людях насмешничать. Да и насмешничает не со зла, а когда ей немного совестно или стеснительно.
Василиса Михайловна легла с тревогой на сердце. Раньше спокойно было в станице, тише: до ближней станции надо было идти сто верст. А в прошлом году провели до самого Дона железную дорогу, понаехали всякие люди, ходят с трубами, вымеряют, многих переселили на новые места. Хоть и сказали Василисе Михайловне, что ее курень оставят на месте, а кто его знает. А тут еще повадился этот «командировочный» со страшными историями… Василиса Михайловна заснула, и ей снилось, что по всему двору разлилась вода и никак невозможно было пройти к корове, а на скворешне сидел Никодим Павлович и спрашивал, что такое солнце.