- Ну что уж вы говорите, - поежилась Василиса Михайловна.
- Живете вы на краю, крика вашего не слыхать.
Василиса Михайловна посмотрела в окна. Вечер был ясный, и на фоне светлого лунного неба неподвижно чернели ветви одиноких тополей, и черные тени, как нарисованные, лежали на дороге. Луна светила ярко, и во дворе, казалось, можно было читать газету. На улице послышались шаги. В дверь постучали.
- Ну вот. Я вам говорил, - сказал Никодим Павлович, встал и почему-то надел фуражку.
- Иди-ка ты, Люда, - торопливо заметила Василиса Михайловна, - скажи, чтобы днем приходил. Скажи, что спать ложимся…
- Сейчас я его пугну, - усмехнулась Люда и пошла в сени. Вскоре там послышался разговор, смех.
- Смотри-ка, пустила, - растерянно развела руками Василиса Михайловна. - Вовсе не слушается девка…
Вошел Владимир, на этот раз в пиджаке и без кепки.
- Хотите чайку? - спросила Люда, поглядывая то на Никодима Павловича, то на бабушку и едва сдерживая смех.
- Не откажусь, - Владимир сел напротив Никодима Павловича и стал рассказывать, что плащ был мокрый и его неохота было тащить с собой.
- Вы на строительстве? - спросил Никодим Павлович.
- На строительстве. Здесь через год кончим, в другие места поедем.
- Вон вы какой быстрый, - снисходительно усмехнулся Никодим Павлович. - В Новочеркасске собор с молитвой закладывали, и то два раза обваливался. Сто лет строили…
- У нас не обвалится, - перебил Владимир. - Нам некогда допускать такую роскошь. Здесь кончим, поедем на Волгу, а потом, может, на Обь или Енисей.
- Вон у тебя, батюшка, как складно все расписано, - не удержалась Василиса Михайловна. - Ты, я вижу, и правда далеко глядишь.
- Сильно далеко глядеть - зрение испортишь, - заметил Никодим Павлович.
- Кто за зрение боится, тому надо рыбий жир пить, - ответил Владимир. - Нам нельзя вперед не глядеть. Господь бог, когда мир сотворял, поторопился, накидал навалом горы, леса да пустыни. Без всякого порядка. А нам теперь приходится все по местам расставлять: море - на свое место, горы - на свое, как мебель в доме, чтобы уютнее было.
Никодим Павлович слушал, разглядывая полустертые цветочки на блюдцах, будто ему все давным-давно известно, и по лицу его было видно, что толку от таких разговоров он не видит никакого.
- Вы моря перестанавливать думаете, - сказал он со вздохом, - а моря-то сохнут покамест. Ученые сделали открытие, что Каспийское море и то сохнет. Высохнут все моря да реки, вот тебе и все. Природа свое возьмет, ее не перебороть.
- Вы не то говорите, - возразил Владимир. - Количество влаги на земле не уменьшается. Уровень Каспия действительно падает, но на это есть разные причины.
- Какие же это причины? - спросил Никодим Павлович.
- Много разных причин. Даже от количества тракторов Каспий мелеет.
- Как же он мелеет от тракторов, разрешите узнать? - устало улыбнулся Никодим Павлович.
- А очень просто. Чем больше у нас тракторов, тем больше пашни. А чем больше пашни, тем больше воды задерживается в почве и меньше стекает в Волгу. А Волга, как известно, впадает в Каспийское море.
- Интересно, - сказала Люда.
- А вот ничего интересного-то и нет. Это давно известная аксиома, что Каспий мелеет, - недовольно проговорил Никодим Павлович. - На то существует наука, чтобы все это изучить. Вот вы, наверно, учились где-нибудь. В техникуме? Пускай в техникуме. А вы думаете, обучили вас всем наукам до самого конца? Вот - нолик. Вы, наверное, думаете: нолик, он нолик и есть. А пропустите в расчете нолик, и все у вас получится наоборот. Каждое число имеет свое значение. Это не зря люди поняли, что тринадцать - несчастное число. А, например, шестьсот шестьдесят шесть - число звериное.
«Ну, теперь опять ночь не спать», - подумала Василиса Михайловна, но тут Владимир внезапно перебил Никодима Павловича:
- А вы знаете таблицу умножения на девять? - спросил он.
Никодим Павлович только поморщился, показывая, что не любит, когда его перебивают. Но Владимир не унимался:
- Вы, я вижу, крупный специалист по части цифр. Сколько будет, например, девятью два?
- Восемнадцать, - ответил Никодим Павлович снисходительно.
- Правильно, восемнадцать. Результат состоит из двух цифр. Единицы и восьмерки. Если сложить эти цифры - сколько получится?
- Ну, девять, - ответил Никодим Павлович настораживаясь.
- Хорошо. Теперь - девятью три. Двадцать семь. Сложите-ка двойку и семерку.
- Опять девять, - удивился Никодим Павлович и забормотал: - Девятью четыре - тридцать шесть, три да шесть - девять, девятью пять - сорок пять, четыре да пять - девять… - Это его поразило.
- Интересно, - сказала Люда.
А Василиса Михайловна, не знавшая таблицы умножения, но довольная, что страшные разговоры кончились, оживилась и стала потчевать Владимира чаем.
Но он посмотрел на часы и стал собираться уходить.
- Вы снова в Соколовку? - спросила Люда.
- В Соколовку. Сейчас хорошо идти. Светло и сухо.
- А то ночуйте у нас, - предложила Люда, посмотрев на бабушку. - Зачем вам в такую даль идти.
Василиса Михайловна закивала головой, и Владимир остался.
А еще через день он переселился в курень Василисы Михайловны со всем своим имуществом: с двумя незапирающимися чемоданами, с щенком и с маленькой подушкой, вышитой «болгарским крестом». В чемоданах оказалось множество книг. Владимир сразу же расставил их между цветами на подоконниках.
- Это кто вышивал? - спросила Люда, рассматривая подушку.
- Мама вышивала, - ответил Владимир и улыбнулся.
С Василисой Михайловной они подрядились так, что он будет жить и столоваться у них до конца строительства, а платить два раза в месяц, как принесет зарплату. И получилось хорошо: Владимиру стало ближе ходить на работу, а Василиса Михайловна почти перестала бояться: все-таки мужчина в доме, - привыкла к нему и за ужином уже называла Володей. А Люда повязала щенку на шею ленточку и любила смотреть, как он, дрожа от нетерпения, лакает молоко. Имя щенку Володя дал Монитор и объяснил, что есть у них на строительстве такая машина - гидромонитор, которая струей воды может размыть любую гору. Работа у него, видно, была интересная: на заливных придонских лугах возле Кумшака делал он дамбу высотой чуть ли не в сорок метров и длиной больше двенадцати километров. И землю на эту дамбу возили не тачками, не подводами и даже не грузовиками, а подавали ее по трубам со дна Дона, перемешанную с водой. Вода несла землю по трубам версты на две, а то и на три, укладывала, где надо, уминала лучше всяких трамбовок и даже, говорил Володя, сама отделяла мелкий песок от крупного. Дамба растет, и трубы приходится переставлять все выше и выше.
- У вас, наверное, вода и трубы переставляет? - спросила Люда, выслушав это.
- Пока еще до этого не додумались, - серьезно ответил Володя, - но скоро и это будет.
Так прошло четыре дня. Никодим Павлович ни разу не появлялся, наверно, рассердился. Но Василиса Михайловна тревожилась не из-за Никодима Павловича. Ее обижало, что Володя не очень-то обращает внимания на внучку. Вся станица на нее засматривается, а этот техник придет - и словно ее дома нет. А девку бог не обидел: статная, кареглазая, казацкая полукровка. Правда, Володя сильно уставал, говорил, что основные работы на дамбе надо кончать обязательно до морозов, а они отстают, не поспевают. Но Василиса Михайловна ходила как-то к Кумшаку, видела эту дамбу. Растет гора прямо на глазах, быстрее уже невозможно работать… Володя приходил поздно, раскладывал бумаги да книги, считал да писал или, задумавшись, ходил из угла в угол, словно вымерял комнату широкими шагами, а за ним, как маятник, мотался Монитор.
Но Василиса Михайловна, видно, всего не углядела. В субботу, пока Володя еще не вернулся, Люда прибежала домой с фермы и стала гладить платье с короткими рукавами, пестрое шелковое платье, которое берегла и надевала всего два раза. Ей надо бы поесть да бежать на занятия, - она училась на курсах поливальщиков, - но она забыла и суп подогреть, и занятия пропустила.
- Ты куда собираешься? - строго спросила Василиса Михайловна.
- Сегодня кино в Сосновке… Получила приглашение от одного красивого блондина, бабушка.
- Холодно будет с голыми руками.
- Ничего, бабушка. Наше дело такое: дрожи, а фасон держи.
Люда переоделась, села у окна и стала глядеть в ту сторону, откуда приходил Володя. Она сидела в своем красивом платье, то поглядывая в окно, то листая книжки, в которых были нарисованы непонятные чертежи и значки.
«Хоть бы Никодима Павловича не угораздило сейчас явиться, - вздохнула Василиса Михайловна, - прямо беда». И только она это подумала, вошел Никодим Павлович с гостинцем в платочке. Монитор подбежал к нему ласкаться. Никодим Павлович отодвинул его ногой, посмотрел на чемоданы, на книги и сказал грустно:
- А собака, обождите, вырастет, все тряпки у вас погрызет.
- Они у нас недолго жить будут, - усмехнулась Люда, - только до конца строительства.
- Куда собрались?
- В кино. В Сосновку.
- Ненадежный он человек, - подумав, сказал Никодим Павлович, обращаясь к Василисе Михайловне. - Так и будет по свету бегать со своими чемоданами. Никакого хозяйства не наживет… Сегодня по радио передавали, залетел к нам американский самолет…
- А девять умножить на двадцать шесть, получается двести тридцать четыре, - перебила его Люда, - два, три да четыре - опять девять. Почему это, Никодим Павлович?
Он помолчал, барабаня по столу белыми пальцами, потом вдруг резко поднялся и, не попрощавшись, пошел в сени. Через минуту вернулся, взял со стола гостинец и пошел снова, но, дойдя до порога, остановился и сказал:
- А девять на одиннадцать - девяносто девять. Дурак он по самые уши.
Только после ухода Никодима Павловича Люда спохватилась, что времени уже много и кино в Сосновке, наверное, началось. Но она все сидела у окна, глядя на розовое от вечерней зари займище, на пересохшую старицу Дона и гладила Монитора. Монитор повизгивал на ее коленях, скучал по хозяину, и Василисе Михайловне было жалко и внучку и щенка. Наконец, когда на улице совсем стемнело, Люда сняла платье, бросила его на спинку кровати и легла спать.