Зачем приходишь ты ко мне во сне? – начал он неуверенно, вспоминая полузабытые строчки.
– В той, прежней жизни, от меня тебя гордыня увела,
Разбив мне сердце навсегда!
И песни-слезы о тебе сочатся из сердечных ран.
Меня сейчас ты знать не знаешь,
От пола глаз не поднимаешь,
Проходишь мимо, не кивнув!
Хоть знаешь, знаешь, ох, как знаешь,
Как я люблю тебя безмерно, как плачу горько по ночам!
И как любовь, свою любовь,
Свой крик души, в стихи свои перелагаю!
Глеб замолчал. Молчала и Оля.
– Ну вот, – сказал Глеб, – я совсем тебя заморозил своими стихами. Давай о чем-нибудь повеселей. Все стихи о любви печальные. Как будто не бывает счастливой любви. Наша будет очень счастливой! Правда?
– Да, – отозвалась Оля, но как-то неуверенно, – а чем кончаются твои стихи?
– Не помню, – ответил Глеб.
– Помнишь! Я же знаю, что помнишь! Говори!
– Прости, не слушай слов моих! И приходи!
Не покидай меня! Ведь жизнь моя – тоска на век!
Так пусть же сердце хоть во сне живет тобой,
Твоей любовью! И хоть во сне придет ко мне
Слиянья чудо золотое, вернется счастье молодое,
Желанье, что сильнее смерти – тот сладкий грех!
Воцарилось молчание. Потом Глеб сказал:
– Э, да ты, никак плачешь? Неужели такие плохие стихи?
– Не знаю. Мне его жалко… Кто это?
– Автор – замечательный поэт, лингвист, историк и философ Иван Франко. А вот перевод… Перевод вашего покорного слуги! Сделан в старших классах средней школы, много лет назад. Был молод, увлекался.
– Это твой перевод? Еще в школе?
– О да, я был ранний. А что, очень плохо?
– Замечательно! Почитай еще!
– Ну уж, нет. На сегодня хватит. Кто сказал, что парочка сонетов вполне способна убить самое нежное чувство? В своем чувстве я уверен, а твое испытывать не будем. И вообще, это не про нас. Я не хочу, чтобы ты являлась мне во сне. То есть нет, хочу, конечно, но и наяву тоже. И наяву и во сне. Всегда! – Глеб прижался губами к лицу Оли. – Слышишь? Всегда! И никаких стихов.
– Почему?
– Они на тебя плохо действуют, ты плачешь. Интересно, всякие или только мои?
– Только твои.
– Я так и знал.
Они еще долго лежали, целуясь, неторопливо разговаривая, вспоминая всякие истории из другой жизни, смешные и несуразные, давно забытые, которые вдруг взяли и вспомнились именно сейчас… разбитая коленка… первая любовь – девочка с косичками из параллельного класса… крапива, в которую села маленькая Оля… гусь, вроде Старика Собакина, ущипнувший ее под мышкой, когда она подняла высоко над головой руку с зажатым в кулачке печеньем… а было ей тогда года три от роду.
– Ах ты моя бедная, – сказал Глеб, – больно было?
– Не помню уже, – призналась Оля. – Наверное, мама рассказывала, что я долго плакала…
Они неторопливо встали, долго принимали душ, долго завтракали, смеясь над волчьим аппетитом, который оба испытывали, перебивая друг дружку, вспоминая новые и новые истории, которыми тут же спешили поделиться… Им многое нужно было рассказать друг другу… Мир вокруг менялся на глазах, наполняясь новым смыслом. Все стало другим. Лес был другим, собаки были другими… Другим был теплый от солнца пол веранды, по которому хотелось ходить босиком.
После завтрака Оля собралась прогулять собак, а Глеб остался ждать кровельщика, пообещав догнать их, как только освободится.
Глава 13Погоня
Они шли по лесной тропинке: молодая загорелая женщина в открытом сарафанчике – ромашки на голубом поле, – и три собаки. Вернее, Оля, Тинка и Дэзи шли по тропинке, а Цезарь мотался по лесу, время от времени подбегая к ним проверить, все ли в порядке. Было уже за полдень. Знойное марево висело в воздухе, размывая четкие контуры лесной светотени. Пахло нагретыми на солнце травами и корой деревьев. Лес жил своей жизнью. По сложным траекториям проносились стрекозы, неторопливо и солидно пролетали божьи коровки, цветочные мухи и дикие пчелы, выписывали балетные па мотыльки. Оглушительно звенели кузнечики. Стучал дятел. Щебетали лесные птахи.
Дэзи облаяла большой муравейник, и они долго стояли над ним, рассматривая деловитую суету больших рыжих муравьев-работяг, тащивших на себе тонны груза. Тут и там мелькали красные бусины земляничин, рассыпанных на солнечных полянах. В высокой траве отчетливо выделялись зелено-желтые пуговки молодой пижмы, терпко-полынная кашка тысячелистника, дикие астры.
«Надо будет собрать букет… на обратном пути, – подумала Оля. Счастье переполняло ее… – Все будет хорошо, – думала она, – все обойдется».
– Все обойдется! – произнесла она громко, словно пробуя слова на вкус, и засмеялась – Все будет хорошо! У меня все будет хорошо! Просто замечательно!
Она закружилась, раскинув руки. Дэзи радостно залаяла, а Тинка опасливо отошла в сторону.
Они углубились в лес – там было сумрачно, сыро и очень тихо. Где-то высоко наверху слегка пошумливали от ветра верхушки деревьев и оттуда вниз доносился ровный, едва слышный гул. Солнечные лучи копьями пронизывали темно-зеленые ели, упираясь в невидимого змея – врага рода человеческого. Чаще стала попадаться натянутая тетивой паутина, покрытая каплями непросохшей росы. Мох ковром устилал землю, пружинил под ногами и скрадывал звуки шагов.
Дэзи нашла ежика, залаяла и никак не хотела уходить, требуя взять ежика с собой. Потом сунула нос в нору и, возможно, исчезла бы в ней, если бы испуганная Оля не вытащила ее оттуда.
– А если там змея? – пыталась она урезонить Дэзи.
– Змея, вот еще! – фыркнула Дэзи. – Там мышь! Слышишь, мышь! Пусти! Я сейчас ее поймаю!
Потом кукушка накуковала им много счастливых и долгих лет жизни. А потом они пришли к роднику, который тонкой холодной струйкой бил из-под темного валуна, образовав за тысячи лет своей жизни крошечное озерцо-бочажок с промытым чистым песком на дне. А вокруг – сочная, остро и пряно пахнущая зелень, гигантские веера реликтового папоротника, непроходимые заросли цветущей дикой ежевики, крапива, жесткие и мохнатые листья бычьей крови с прячущимися под ними крошечными темно-красными капельками-цветками, лесной плющ…
Оля, подставив ладони под серебристую струю, напилась и умыла горящее лицо. Вода, пробивающаяся из темных бездонных глубин, была оглушающе холодной. От нее занемели губы и замерзли руки. Собаки долго и шумно лакали из озерца. Потом Оля сидела на нехитрой скамейке – бревне, положенном на два пня, и слушала лес. Собаки улеглись рядом. В траве скользнула змейка. Прилетел шмель. Усевшись у воды, осторожно подполз ближе и тоже стал пить.
Умиротворение, покой и магия прекрасного летнего дня охватили ее.
«Я останусь здесь, – думала Оля, – я не вернусь в город. Мне ни разу со дня смерти мамы не было так хорошо. Заберу Кирюшу… А Сергей? Сергей! А что Сергей! У него своя жизнь, непонятная и страшная…»
Она словно проснулась и, оглядываясь назад, на свою жизнь с Сергеем, удивлялась, что принимала их отношения за любовь. Любовь совсем не такая! Она ему благодарна, он спас ее от страшной и мучительной смерти, но… ведь любовь – это другое! Оказывается, это совсем другое! Это – доверие, радость, понимание… Она все сделает для Сергея, она обязана ему по гроб жизни, но… Она приложила руки к горящим щекам… вспомнила руки Глеба, его глаза, губы, запах волос и счастливо вздохнула. Они будут жить в деревне, живут же люди, и Кирюша будет с ними… Кирюше сейчас столько, сколько было Святику…
– Глеб меня любит! – сказала она громко. Цезарь встрепенулся и вопросительно посмотрел на Олю. – Глеб! Цезарь, где наш Глеб? – Цезарь вскочил на ноги и вознамерился было мчаться на поиски Глеба. – Глупый, – рассмеялась Оля, – успокойся, он дома! Дома и ждет нас.
Они встретятся через час, и она расскажет ему о себе – все-все! О муже… Нет, зачем о муже? Это уже никому не нужно. Лучше о Кирюше и о Старой Юле! О ее собачке из цирка, которая умеет танцевать вальс.
О том, как она стала безработной. Библиотека, где она работала, меняла лицо. Читателей становилось все меньше. Теперь все можно скачать из Интернета…
Стала болеть мама. А потом мама умерла. Жизнь стала совсем безрадостной. А в довершение закрылся детский садик, и Кирюша оказался выброшенным на улицу. Как и остальные сто пятьдесят ребятишек. Детский садик был ведомственным и принадлежал крупному текстильному предприятию, которое превратилось в акционерное общество, научилось считать деньги и по-новому вести хозяйство, сократило половину служащих и сдало в аренду помещение детского сада. И жаловаться некому.
«Что же делать? – думала Оля. – Что? Отдать Кирюшу мужу? Там хоть сытно, голодать не будет».
Свекровь как-то зашла к ней в библиотеку, проведать, расспросила, что и как, узнала, что больна мама, посочувствовала и предложила взять Кирюшу на время. Оля поблагодарила и обещала подумать.
– Что же делать? Что? Где взять деньги? – От этих мыслей можно было сойти с ума. – Отдать им Кирюшу? Но это значит потерять его!
Она позвонила Старой Юле, их дальней родственнице, которую впервые увидела когда-то очень давно, еще маленькой девочкой, когда однажды к ним в город приехал цирк и мама повела ее на представление. Там были слоны, и львы, и блестящий ловкий морской котик, который подбрасывал носом мячик, и очень смешной клоун дядя Вася. А потом хорошенькая тоненькая женщина по имени Юлия Нарбут, в усыпанной блестками коротенькой юбочке, выбежала на сцену с дрессированными собачками – их было шесть, кажется, и мама сказала, что это ее двоюродная тетка. Оля никак не могла поверить, что такая замечательная женщина, в такой красивой одежде, работающая в цирке, в котором работают только необыкновенные люди, их родственница, какая-то там тетка. Это и была Старая Юля.
В перерыве они зашли к ней в гримерную, и Оля с удивлением увидела, что дрессировщица была совсем не молодая, а старая, гораздо старше мамы, и сильно накрашенная. Она обрадовалась, когда они пришли, всплеснула руками, захохотала, расцеловалась с мамой, схватила на руки оторопевшую Олю, закричав: «Какой очаровательный ребенок! Чудо! Принцесса-шиповничек!», и крепко ее поцеловала. Оля незаметно вытерлась рукой – на руке осталась красная краска, и сказала: