Добравшись на ощупь до письменного стола, он повернул выключатель настольной лампы. Убийца был все еще здесь – лежал на диване. Глеб сразу понял, что он мертв. Застывшее лицо его было перекошено болезненной гримасой… мертвая рука судорожно рвала ворот рубашки… Глеб, повинуясь инстинкту самосохранения, добрел до входной двери и защелкнул ее на замок; потом опустил на окнах шторы. Поднял с пола разбитый мобильник, сел в кресло и задумался. Убийца лежал перед ним на диване – глубокие тени под глазами, заострившиеся черты серого лица, открытый в крике рот…
Собравшись с силами, Глеб дотащился до кухни. На кухонном столе лежала опрокинутая металлическая коробочка из-под чая «Эрл Грей», в которой он держал Маркантию Божьей милостью. Пустая! Он присвистнул разбитыми губами – убийца выпил все! Жадность фраера сгубила… С трудом нагнувшись, он выдвинул нижний ящик буфета и достал льняное в красных петухах полотенце, в незапамятные времена вышитое бабкой, и побрел в ванную. Посмотрел на себя в зеркало – хорош! Правый глаз заплыл, губы разбиты, на лице запеклась кровь. Он медленно стащил с себя рубашку, застонав от боли, бросил на пол. Несколько раз обернул вокруг грудной клетки длинное серое полотнище, туго стянул. Потом перевел дух и осторожно умылся, с трудом смывая черную запекшуюся кровь. Потянул на себя дверцу аптечки, сгреб все, что там было… Коробочки и тюбики посыпались в умывальник… Нашел упаковку обезболивающего, высыпал на ладонь остававшиеся там четыре таблетки, запил водой из горсти. Отложил в сторону йод, вату, перекись… Потом, не торопясь, стал обрабатывать лицо.
…Часы в гостиной пробили полночь, когда он закончил. Он знал, что ему делать, и ни минуты не сомневался в правильности своего решения. Сварил кофе. Отрезал кусок хлеба. Он был абсолютно спокоен, и сам удивлялся своему спокойствию. Или отупению.
Он отпер дверь и вышел на веранду. Была мягкая летняя звездная ночь. В свете, падающем из кухонного окна, он увидел собак, внимательно наблюдающих за ним.
– Цезарь, – позвал он, – иди сюда! – Пес виновато, бочком, подошел к нему. – Цезарь хороший, – сказал он, лаская пса, – Цезарь умница! Все хорошо, Цезарь! – Он потрепал по загривку Дэзи, погладил Тинку. Собаки молча жались к нему. Дэзи вдруг завыла. – Тихо! – приказал он. – Молчи, глупая!
Сопровождаемый собаками, отправился в сарай, достал лопату. Старик Собакин недовольно заворочался в своем гнезде. Он стал копать яму, чтобы похоронить своего убийцу, в самом конце участка, у кустов малины. Он копал, превозмогая боль, равномерно, не останавливаясь, словно исполнял ритуал… Был как дикарь, танцующий на мертвом теле врага. Ему казалось, что он превратился в автомат, в механического человека и теперь будет копать всю оставшуюся жизнь. Он несколько раз отдыхал и пил принесенный в термосе кофе.
Все когда-нибудь кончается. Когда яма стала достаточно глубокой, по его мнению, почти до пояса ему, он пошел к дому. Зазвал собак на кухню и запер там. Цезарь молчал, будто понимал, что происходит. Дэзи опять заскулила. Потом он бесконечно долго тащил мертвое тело к кустам малины. Перед тем как сбросить его в яму, обыскал. Вытащил из карманов и аккуратно сложил на земле сигареты, зажигалку, ключи от машины, бумажник и мобильный телефон. Потом спихнул тело в яму и стал забрасывать землей. Закончив, принес из сарая несколько длинных досок и положил сверху. Постоял минуту-другую, закурил сигарету убийцы. Запрокинул голову и долго смотрел на ясное звездное небо, словно очищаясь…
…Пол в гостиной был усыпан бумажными листками. Он, мельком взглянув на диван, присел к столу. Раскрыл паспорт. Сущюк Анатолий Владимирович. С фотографии на него смотрело молодое приятное лицо с ямочкой на подбородке.
Он пододвинул к себе пепельницу, разорвал паспорт и, сложив туда обрывки, щелкнул «трофейной» зажигалкой. Неохотно занялось синеватое пламя, распространяя вокруг едкий запах горящей клеенки.
…Машину он нашел минут через сорок, обойдя дом три раза, каждый раз описывая окружности большего диаметра. Привыкая к чужому автомобилю, он осторожно поехал по проселочной дороге. Начинало светать. Только бы не нарваться на патруль!
Через несколько часов он бросил машину в каком-то глухом переулке соседнего городка, оставив ключ в замке зажигания, от души надеясь, что ее украдут раньше, чем обнаружит полиция. Домой он вернулся электричкой.
Было уже девять, когда Глеб, почти теряя сознание от усталости и боли, ввалился домой. Поставил на огонь чайник. Потом налил кипяток в чашку и бросил туда щепотку маркантии…
Часть втораяКабаре «Касабланка»
Глава 1Бегство
Всю дорогу Оля просидела неподвижно, обхватив плечи руками. Ей было страшно. Она безуспешно пыталась убедить себя, что человек у калитки не имеет к ней ни малейшего отношения, что она сошла с ума, убежав и бросив Глеба… Не имеет? Имеет! А спрятанная в кустах машина! Зачем? Имеет, еще как имеет! Если бы не эта спрятанная машина, можно было бы подумать… да мало ли что! Но ведь она все время знала, что ее найдут! Ведь знала, знала, и все время обманывала себя, надеялась… Еще когда Сергей дал ей оружие, а она покорно взяла, было ясно, что добром это не кончится. А жизнь с Сергеем? Разве такая жизнь кончается добром?
– Лишь бы с Глебом ничего не случилось! – повторяла она шепотом. – Ли-шь-бы-ни-че-го-не-слу-чи-лось! Не-слу-чи-лось! – повторяла она под стук колес, едва сдерживая слезы. Предательница! Бросила в беде, которую сама же на него навлекла. А он спас ей жизнь! Лучше бы он дал ей спокойно умереть… утонуть… Она вспомнила грозовую ночь… всего шесть недель назад, а кажется прошла вечность, аварию, боль и удар… Она дотронулась до едва заметного шрама на правой щеке… Лучше бы она погибла тогда, и река унесла ее… Картина речных вод, несущих мертвое женское тело, была настолько невыносимой, что Оля заплакала.
Она плакала, просила прощения у Глеба за бегство, предательство и слабость, доказывала ему, что не могла поступить иначе, что им лучше расстаться и забыть друг дружку, что никогда ей не будет покоя на этой земле, что несчастья преследуют ее и переходят на другого человека, как заразная болезнь, и поэтому всем лучше держаться от нее подальше. Сергей из-за нее убил человека. Теперь Глеб… Только бы ничего с ним не случилось! А что может случиться? Тот, у калитки, пришел, увидел, что ее нет, и, наверное, ушел. Но как ни старалась Оля уговорить себя, что у Глеба все в порядке, она не верила. Она безуспешно гнала от себя мысли о несчастье, но мысли не хотели уходить… Она помнила, с какой легкостью Сергей убил человека… Не задумавшись, свернул шею, как цыпленку… хотя в этом не было ни малейшей необходимости. Она старалась не думать об этом, решив раз и навсегда, что он ее спаситель. Но ведь это правда! Зачем он убил Витька? Зачем? Ведь спасение и кара – разные вещи. Он не имел права карать. И этот, который пришел за ней, такой же.
Она сидела, забившись в угол, плакала и представляла, как тот тип спросит, нет ли здесь, Натальи… как там ее? Хотя, почему Натальи? Оли! Он должен спросить Олю Никольскую, а Глеб ответит, что такой нет, и тот уйдет! Уйдет? «А если бы это Сергей пришел искать меня, – вдруг пришло ей в голову, – и ему сказали, что меня нет, разве он ушел бы? Тысячу раз нет!» Оля вспомнила скорчившееся тело Витька и едва не завыла от ужаса… Она всхлипывала жестко и сухо, тело ее сотрясалось от рыданий…
Потом она задремала, сидела, закрыв глаза, обессилевшая и покорная. У всякого человека есть судьба, думала она сквозь сон, ее судьба – сплошные неудачи, все у нее плохо, как это изменить, как разорвать цепь, как выйти из заколдованного круга, она не знает. Сейчас она приедет в чужой город, позвонит по телефону, который Сергей записал на последней страничке чужого паспорта, и все встанет на свои места. А там видно будет. Интересно, кто она такая, эта Наталья, чей паспорт? Боевая подруга, как она, Оля, или жертва, вроде Витька? Или провинившаяся, которой давно уже нет? Оля этого не знает и никогда не узнает. На смену острому отчаянию и страху приходят покорность и смирение. Человек разводит руками и говорит: «Ничего не поделаешь!»
…Темнело, когда Оля вышла из вагона и погрузилась в стоячую теплую воду вокзала, в специфический его запах, состоящий из нечистых испарений множества людей, запахов кухни, металла и дезинфекции. Как ни странно, она чувствовала голод. И непреодолимое желание умыться. Оглянулась в поисках туалета. Увидела красный неоновый указатель и побрела к нему через зал ожидания. Тусклое зеркало отразило заплаканную девушку с испуганными глазами и не очень чистым лицом, измятый сарафанчик, стоптанные босоножки… Оля умылась, вспомнив, как умывалась у лесного родника в той далекой, оставшейся позади, жизни. Вытерла лицо салфеткой… Подумала, что нужно купить какую-нибудь одежду. Зашла в кабинку, вытащила из сумочки деньги и, отсчитав несколько двадцатидолларовых купюр, положила их в наружный карман сумочки.
Она поменяла доллары у какой-то сомнительной личности с мятой физиономией; ей казалось, что ее сейчас схватят за руку. Обошлось, к счастью. Она шла к выходу, и ей казалось, что все смотрят ей вслед. Она хотела оглянуться, но не решилась и лишь ускорила шаги. Постояв в очереди, купила кофе в бумажном стаканчике и черствый пряник, присела на пластмассовую скамейку, снова оглянулась. Масса люда с узлами, чемоданами, какие-то несчастные, сидевшие прямо на полу, распространяли тяжелый запах немытых тел и несвежей еды. Олю затошнило, и она вышла на улицу. Побрела вдоль многочисленных киосков, набитых всякой всячиной – от старых несъедобных «Сникерсов» до порнографических журналов. Народ какой-то сомнительный окружал ее – бомжи-не-бомжи, чумазые ребятишки, попрошайки, пьяные… Она покрепче прижала к себе сумочку. Увидев крошечный магазинчик с выставленной в витрине одеждой, вошла. Попросила скучавшую за прилавком девушку показать джинсы и свитер. Выбрала светло-голубые джинсы с «лейбочкой», как говорил один ее читатель, на которой было написано «Banditto» («В самый раз!» – подумалось Оле), белый льняной свитерок и пошла примерить. Продавщица несколько раз заглянула в кабинку, а потом просто стала рядом и пялилась.