Во всех мемуарах 1812 года вы никогда не встретите выражений вроде «Защитим наших матерей», хотя многие стояли под картечью при Бородине в 15—16 лет. Они говорили: «Защитим покой отцов». Мать еще святыня, не произносимая публично, не выговариваемая. «Защитим отцов», а отец сам знает, как заслонить маму, — это его жребий и долг. Когда о матери ни слова даже в минуту опасности, это указывает на еще больший запас духовной прочности, говорит о могучих резервах, о нравственной силе. Мать вскормившая — это последний резерв мужчины. Теперь, когда юноша ни в школе не видит мужчины, ни часто в семье, почти никогда, например в песне «афганцев», не услышишь обращения к отцу. Да разве только «афганцев»?
Не начать ли нам по крупицам, не спеша, не давая клятв, молча, собранно и честно снова собирать и созидать семью, как единственную нашу надежду? А в семье вернуть на «мостик» отца. Без семьи нет державы и нет порядка. «На небе, — говорим, — бог, а в море — капитан». Добавим: а в семье — отец. Без отца нет семьи, как нет бригады без бригадира, артели без вожака, корабля без капитана, части без командира, дома без хозяина, а государства — без главы. А без уважения к отцу не будет послушания командиру, почтения перед начальником, уважения к главе государства.
Завет матери — живи. Она дала жизнь. Потому мать всегда простит. В тюрьме, в плену, в беде, в походе — но живи!
Завет отца — отчет, как живешь. Помните полковника Тараса Бульбу? Отцовское начало прежде всего нравственное. В этом единстве любви и долга и заключена сокровенная тайна семьи и сила общества.
Гёте сказал как-то: чтобы человек был просто порядочным в жизни, он должен быть героичным в мыслях. Вот мысль, полная народной правды. Из нее одной можно развить целую доктрину воспитания и заложить ее в основу общенародной концепции воспитания. Коли есть военная доктрина у государства, то не может не быть ее и в формировании личности, раз уж время вновь сделало средоточием наших первейших забот кадры, которые, впрочем, всегда решали все. Почему Гёте сказал «быть героичным в мыслях»? Да потому, что стоит человеку быть только порядочным в мыслях, как он не выдержит искусов житейских, где-то умолчит, уклонится, усыпит свою совесть, даст уговорить, скользнет. Чтобы сохранить героичность в мыслях, надо иметь перед взором образ, тот идеал, без которого выстоять не дано никому. Потому-то образа и украшали красные углы теремов и изб. Мне этот образ видится всегда в длиннополой русской шинели. Этот битвенный наряд мы пронесли через смутные и героические века нашей истории. От «иноческой простоты», как сказал бы Пушкин, и беззаветности этих воинов-подвижников идет к нам спасительная передача верности и света.
Лермонтов когда-то назвал кавказскую черкеску лучшим в мире боевым нарядом для мужчин. К горской черкеске как одежде-символу можно теперь смело причислить еще русскую офицерскую шинель. Она совершенна по форме, силуэту и покрою, а главное, что бывает в истории редко, она стала после Бородина и Сталинграда национальна. Ее древний силуэт художник различит на фресках старого письма. Даже если сейчас все беспокойные дизайнеры мира засядут за работу, они пе смогут создать одежду совершеннее и благороднее, чем русская шинель. «Не хватит на то, — как сказал бы Тарас Бульба, — мышиной их натуры». Ибо это одеяние русского боевого товарищества, которое сплотило в войне с фашизмом в братском боевом союзе татар и грузин, латышей и туркмен...
Не случайно ведь сегодня в стране нет ни одного учебного заведения, которое было бы более популярно у юношей, чем Рязанское воздушно-десантное училище. По количеству претендентов на место оно оставило позади иные университеты и институты. Отчего так любим молодежью самый суровый вид Вооруженных Сил? Тяга юношества в училища — великий социальный и нравственный показатель верности народа родной армии, оставшейся верной тысячелетней традиции — быть основой отечественной государственности и национальной школой патриотов. Мальчики знают, что израненный в Афганистане поэт, сказав: «Ты прости нас, Великая Русь, мы чисты перед нашим народом», выразил самую спасительную во все времена на Руси правду о подвижнической чистоте воинства в длиннополых шинелях с золотым мерцанием на погонах.
— Удержат ли большевики власть? — можно услышать в народе сегодня. Спрашивают чаще те, кому «за державу обидно»...
Когда-то Наполеон сказал, что четыре газеты могут сделать больше, чем стотысячная армия. С тех пор изменились и тиражи, и воздействие на общество, а телевидение усилило это тысячекратно. Никто не возьмет на себя смелость отрицать, что печать — это оружие в идеологической борьбе за умы и сердца.
Судьба общества зависит от того, на что направлена эта сила, которая может быть и благом, и поистине оружием массового поражения. Выступить в защиту здоровых устоев становится возможным только в сугубо партийной или армейской печати. Это не может не тревожить. Слишком много органов держат наготове перья с дегтем, чтобы тут же мазнуть всякого, кто не согласен с репрессивным пониманием перестройки, которое даже оформляется под сборники с нервно прокрустовским заглавием «Иного не дано». Такие установки-заголовки рождены бесплодным отчаянием людей, не имеющих корней в толще народа и не располагающих позитивными идеями.
Теперь, когда храбрые размахиватели кулаками после драки всех, кто за устои державы, чернят «сталинистами», пришла пора спросить: а голодные подростки у станков — это были сталинисты, а на Магнитке юноши, вырезавшие карманы из брюк, чтобы сшить себе рукавицы, тоже были сталинисты? А все павшие на Хасане, Халхин-Голе, КВЖД, на войне с фашизмом и погибшие на перевалах Афганистана — тоже мракобесы? А ведь немало из них было членов партии. Почему большевизм смог всколыхнуть громадные пласты народа? Только потому, что, дав землю крестьянам, пробудил в толще народа тысячелетнюю русскую идею о социальной правде. Потому большевизм — явление, не как учение — оказался созвучен глубинным чаяниям народа.
В слове «большевик» народное ухо различало и «большака» как главу семьи, и «большак» как прямой столбовой путь, и «большака» как вожака-заступника со времен Ильи Муромца, 800 лет со дня смерти которого не отметили «поворотчики перестройки». Воплощенным образом партийного типа большевика и народного заступника явился Георгий Константинович Жуков, и как бывший георгиевский кавалер, и как Герой Советского Союза.
Страна семьдесят лет держалась не на репрессиях, а вопреки им благодаря тысячам большевиков Жуковского типа. Будущее только за ними. Это они варят сталь, сеют хлеб, служат в армии и водят самолеты. Все «афганцы» — дети Жукова. Даже «поворотчики перестройки» и те обязаны Жукову не только избавлением от газовых камер, но и от бериевского понимания марксизма.
Народ по-своему рассудил когда-то такую особенность слова «большевик», как его невстречаемость в любом иностранном политическом лексиконе. И это не противоречит подлинному интернационализму.
Я выступаю здесь только от своего имени, никем не уполномоченный и никого не представляя. Это выступление не по поручению, а по причастности. Считаю себя причастным и ответственным перед той силой духа, которая хранила, берегла и вела русскую культуру через столетия испытаний мором, голодом, нашествиями, огнем, острогом, казнями, репрессиями, алкоголем, смутой, причастным к каждой тачке и кайлу Гулага и ко всем детям, не пережившим родителей на склонах «котлована». Все мученики этого пути — мои сопутники и свидетели, все они зодчие того здания, которое осталось мне в наследство как памятник их подвижническому служению и мукам, как святыня. Имя ему — Советское государство. Это величественное и светлейшее творение, храм, который нам велено крепить, очищать, достраивать и оберегать.
Большинство тех, кого сытые обличители сейчас обзывают бюрократами, есть бессознательные служители в меру своих малых сил и возможностей все той же идее, что воплотилась в нашей государственности и разрушить которую не смогли ни Троцкие, пи Сталины, тем более она не под силу теперь тем, кто клянется перестройкой больше всех, а сам то и дело многозначительно подмигивает Западу.
Большевики прочно держат власть. Но многие газеты и журналы мутят народ и сеют панику, не дают обществу разглядеть историческую дорогу. Потому люди теряются и ощущают смутное беспокойство. Не все понимают, что огульная критика — признак бессилия и она бесплодна. Тем не менее удержат ли большевики власть, во многом зависит от того, удержат ли они школу и выведут ли из застойного разложения телевидение и разного рода зрелищные организации.
Так куда же мы идем?
Сегодня этот вопрос задают себе все. Одни с любопытством, другие с надеждой, но чаще с тревогой. Гласность есть школа гражданского мужества, зрелости, ответственности и прямоты. Сопровождают ли наши будни эти достоинства?
В нашей жизни немало негативных явлений. Нас подучивают: пусть дети выбирают себе учителя, а солдаты — командира. Не правда ли, какие добрые демократы! Сколько заботы о детях и солдатах. А по опыту всех времен да и по здравому смыслу это ведет к разрушению школы и армии, к катастрофе, поражению и гибели тех же детей и солдат.
Может ли солдат выбирать ротного? Такое может позволить себе только армия самоубийц. Жуков, величайший из военных авторитетов, напишет в своих «Воспоминаниях и размышлениях»:
«Отсутствие единоначалия в военном деле, — указывал В. И. Ленин, — ...сплошь и рядом ведет неизбежно к катастрофе, хаосу, панике, многовластию, поражению». Но мы из ленинского перечня того, к чему приводит «отсутствие единоначалия», выделим одно — «панику». Ибо все это сеет в обществе тревогу и панику и ведет к разрушению.
Мы прекратили митинговать в школе и устраивать педагогику сотрудничества в двадцатых одновременно почти со знаменитой военной реформой, когда в 1924 году комиссия ЦК признала, что Красной Армии как силы организованной, обученной, политически воспитанной и обеспеченной мобилизационными запасами у нас в настоящее время нет и она небоеспособна. Почти то же самое можно было сказать о нашей школе, разрушенной тогдашней «педагогикой сотрудничества», «новаторством», «экспериментами». А ведь унаследовали мы одну из лучших в мире школ, если судить по учебникам и армии подвижников-учителей.