шную поэму двойного сиротства — книгу, написанную после 1933 года. И тогда, и сейчас я считаю ее самой жуткой книгой, когда-либо написанной на русском языке. Я хорошо различаю возражения, понимаю их. Со многими заранее согласен. Мне скажут: тогда это было благо. Я считаю, благо было тогда, когда ему велели прекратить воспевать детский труд. Да вовсе и не в Макаренко дело, и не в заурядных его сентенциях. Дело в том, как сказал Достоевский, «дитё плачет», а мотор все тарахтит. Как люди могут читать такую «поэму», не содрогаясь?!
После 1928 и 1933 годов три народа: русские, украинцы и белорусы — через невинных детей, лежащих на дорогах бездыханными, через горы трупов слились в этом горе в такое единство, какого не знала земля со дня сотворения. Убитая семья стала первым в истории символом всенародного переживания. Распятая семья... Немота.
Есть слова для этого. Нет их у человека. Потому народ молчит, пока журналы болтают. Народ понимает, что это непроизносимо.
После 1933 года выстоять в войне! На сколько же еще тысячелетий был запас у белорусов, русских и украинцев?! После 33-го, после горя, страшнее батыева, нет больше восточных славян, есть нечто выше племенных различий трех народов-братьев, раз на земле никто не испил того, что им довелось.
После пряморусской войны с фашизмом в Берлин вошли не русские, не белорусы, не украинцы, а в пего вошли правороссы. Издревле, с дохристианских времен, слово «прямой» значило «чистый», «праведный», «правдивый», «правый». Тогда говорили: «Мир крив, и Бог его выпрямляет». Правороссы выпрямили мир. Правороссы не только древнее братское единство истоков и крови, но и новое духовное единство, которое вновь проявилось в Афганистане и Чернобыле. Правороссы — это единство для нового тысячелетия, и от этого единства зависит судьба державы, созданной их жертвенностью. Это они, правороссы, отдав все окраинам даже после мук 33-го, сегодня уступают всем республикам по уровню жизни, образования и льгот. Они прошли через самые страшные испытания, которым подвергается семья. Много десятилетий, чтобы убить семью, убивали отца. Знакомый академик Надиров, курд по национальности, рассказывал, как в те годы пришли однажды ночью и спросили, где глава семьи. Отца не было в живых. Вся семья, мал мала меньше, держалась на старшем брате 22 лет. Его и увели, чтобы обезглавить малышей. Остальных погрузили в вагоны — и за Урал. Дальше — немота.
Отца убивали и в кино. Поэтизировали отцеубийство. В фильме «Мы из Кронштадта» выбирают для похода моряков-добровольцев. Один из них, с гитарой, просит взять его и как доказательство своей пригодности говорит, что он сын кухарки и офицера. На вопрос моряков, где отец, гордо ответил:
— Сдал в ВЧК!
Павлик Морозов, этот несчастный малыш, был не одинок. А лавреневский «Сорок первый». Жуткий счет убийцы. Женщина убивает отцов. Последним она убивает не только столбового дворянина, поручика, но носителя аристократической фамилии, известного перед революцией славянофила Говоруху-Отрока. Умели тогда при страшной бухгалтерии не забыть о ритуальной символике. Но и моряк, и женщина-убийца не вымысел совершенный. Мы узнаем их. В их чертах неистовство Разиных, Пугачевых, Болотникова и Махно, в их недобром горении еще столько родных черт, что страшно вспоминать. Одно буйное непротивление «деклассированного» графа Толстого чего стоит. Да и «Братья Карамазовы» все о том же — «убить папу или не убить».
Но есть еще одна, главная составляющая у этого вышедшего из народных толщ явления, которое унаследовали большевики, без которого не понять ни Октябрьского переворота, ни всех его последствий. Большевизм — русская мечта. Эту исступленную жажду правды и именно большевистской правды я найду вам и в «Голубиной книге», и в «Повести о горе-злосчастии», и даже в Илларионовом «Законе и благодати»; не говоря уже о самосожжениях старообрядцев. Ни в ком нет такого раскаленного «большевизма», как в протопопе Аввакуме Петрове. Это неправда, что бездарный, суетный, пухлый Троцкий попутал великий народ.
Большевизм — это русское испытание, это праворусский мировой урок, трагическое испытание судьбы, когда на поиски правды брошено все. Итог известен. Тот, кто приписывает злодеяния этих лет Троцкому или Сталину, тот унижает великий народ и все его жертвы, а главное— показывает, что он, как и созидатели Гулага, ничего общего с русским народом, с русской судьбой не имеет. Правороссы были движущей силой (как говорят марксисты) революции. Они же и положили конец этой эпохе.
Сейчас новый этап величайшей ответственности перед новыми поколениями. «Мемориал» подсчитывает свои потери, русский же народ подводит свои итоги. Вовлечены и обмануты были все. Хватит полоскать кровавое белье. Ни Троцким, ни Бухариным, ни Сталиным, ни Хрущевым не место в новой России. Надо снова растить детей, надо, чтобы на просторах России, Белоруссии и Украины снова запели песни и зацвели многодетные семьи.
Нет на земле большего счастья и не было никогда, чем дети. Чем больше их, тем больше счастья. Как говорит писание, «жена спасается чадорождением». Женщин обманули ложными ценностями. Самых прекрасных на свете русских женщин увлекли на бесплодие, перерождение и мужиковатость. Нигде на белом свете никто не ждет женщину, кроме ее детей.
И пусть мужчина снова станет тем, чем был во все века испытаний, — главой и носителем совести семьи.
Уже есть обнадеживающие толчки. Посмотрите, кто ищет, покупает и читает каждый номер газеты «Семья» — одни мужчины. Когда-то любая семья была маленькой церковью. Отец небесный там, и на земле отец в семье, и между ними ось, на которой стоял мир. В красном углу каждой домашней церкви образа вместо алтарей.
Пора покаяний прошла. Пора нам вернуться тихо в дом. Выключить телевизор. Выбросить дефицит и импорт. Умыться. Посидеть молча и подумать сообща о великой ответственности, которая никогда еще не ложилась па плечи ни одного поколения, — восстановить русскую многодетную распятую семью. Другого пути нет.
Но дети не могут цвести и развиваться ни в семье, ни в государстве без ограждения отеческой силой. В семье эту роль выполняет глава — мужчина. А в государстве — люди, которых именовали мужами.
Что нам осталось от русского тысячелетия? Православная церковь чуть теплится. Есть слово, летописи, песни и предания. Но и они, как дети, нуждаются в развитии и защите. На столпах храмов рисовали воинов-князей и давали прихожанам наглядный урок державности. Кто же сегодня в нашем государстве выдерживает историческую тяжесть? Кто конструкция несущая? Кто опора державы? Прежде всего армия и флот, потом все, кто несет древнюю службу державную. Это мужчины в униформе — юристы, милиция, гражданский воздушный флот, речной и морской флоты. Это железнодорожники и пограничники, работники службы безопасности и дипломаты. Все они руководимы партией. Все вместе они сейчас подвержены особым прямым и тайным нападкам, заслуженным и незаслуженным. Все они должны бы собраться вместе под руководством партии и прежде всего решить, как отпустить домой переутомленных женщин-учительниц, замученных методиками и гудящим переполненным классом. Больше просвещению некому помочь.
Писатели заняты внутрицеховой распрей и не спешат повернуться лицом к детству и коренным народным задачам. Вся надежда на вас. Чтобы быть верными Жуковской традиции и вкладу полководца в обновление общества, все, кто носит погоны, должны создавать офицерские собрания. Никто не поможет армии и флоту, кроме них самих. Когда закаляют сталь, ее временами «отпускают», чтобы сделать гибкой и разящей, иначе она будет ломкой и хрупкой. То же — с воспитанием и то же — с офицерским корпусом.
Офицерские собрания были введены в войсках как спасительная мере против «перекаливания». Беспрекословность—душа армии, ее сила и надежда. Но она вредна в офицерском быту, где на смену повиновению приходит корпоративное братство. Во флоте эту роль в известной мере выполняет кают-компания. Моряки мудро первую роль в кают-компании передали не командиру корабля, а его старшему помощнику. Ибо если капитан командует безусловно на мостике и будет «давить» еще за столом, то команда «перекалится» и заскучает. Это не значит, что в офицерском собрании после строевой дисциплины наступает пора панибратства. Как раз напротив. Раскованное братское собрание — великий экзаменатор офицеров на чувство такта, дистанции, нормы и чести. Собрания можно начать с батальонного звена. Все собрания рода войск объединяются в одно общество. Например, общество офицеров инженерных войск. Или общество офицеров воздушно-десантных войск. Они, кстати, могли бы стать зачинщиками. Как говорили в старину, «гвардию все недолюбливают, но все стараются ей подражать». Должно быть и общество офицеров медицинской службы. Вместе с десантниками и моряками могли бы начать объединяться и офицеры пограничных войск. Они могли бы создать, например, союз офицерских обществ державы. Каждое офицерское общество должно выдвигать своих кандидатов в народные депутаты, ибо каждое общество есть подлинно творческий союз, так как нет более творческой работы на свете, чем воспитание, и нет офицера не воспитателя. Такие же общества должны бы иметь офицеры гражданской авиации, промыслового флота, речного и железнодорожного транспорта и юстиции. Это сразу же оздоровило бы климат страны.
Были ли все эти годы пакта печать, наше телевидение, радио и кино с армией и народом на этом столбовом пути? Пусть ответит читатель. Когда-то к Сократу пришла знаменитая гетера Афин и сказала философу:
— Послушай, Сократ, вся Эллада знает, что нет в Афинах мужа мудрее, чем ты, по разве ты не согласен с тем, что я могу увести от тебя любого твоего ученика?
На что Сократ ей невозмутимо заметил:
— Что ж здесь удивительного? Ведь я тащу их наверх, а ты — вниз!
Вот вопрос, который должен ставить перед собой каждый из нас отдельно и совокупно и каждый день — собираемся ли мы в аудиторию, кооператив, артель, на завод, в редакцию или на заседание горкома. Молодежь требует ответственности, риска, напряжения, потому что хочет расти. И пусть молодежь не забывает, что, как сказал Герман Хессе