— Каждый ребенок и каждый агроном должен знать их. Мой отец в Болгарии не знал о Жуковском, но учил нас тому же самому. Отсюда наша любовь к земле и верность.
Первое стихотворение называется «Овсяный кисель», привожу его целиком как составную часть этих записок и одну из глав.
Дети, овсяный кисель на столе; читайте молитву;
Смирно сидеть, не марать рукавов и к горшку не соваться;
Кушайте: всякий нам дар совершен и даяние благо;
Кушайте, светы мои, на здоровье; господь вас помилуй!
В поле отец посеял овес и весной заскородил.
Вот господь бог сказал: поди домой, не заботься;
Я не засну; без тебя он взойдет, расцветет и созреет.
Слушайте ж, дети: в каждом зернышке тихо и смирно
Спит невидимкой малютка-зародыш. Долго он, долго
Спит, как в люльке, не ест, и не пьет, и не пикнет, доколе
В рыхлую землю его не положат и в ней не согреют.
Вот он лежит в борозде, и малютке тепло под землею;
Вот тихомолком проснулся, взглянул и сосет, как младенец,
Сок из родного зерна, и растет, и невидимо зреет;
Вот уполз из пелен, молодой корешок пробуравил;
Роется вглубь, и корма ищет в земле, и находит.
Что же?.. Вдруг скучно и тесно в потемках... «Как бы проведать,
Что там, на белом свете, творится?..» Тайком боязливо
Выглянул он из земли... Ах! царь мой небесный, как любо!
Смотришь — господь бог ангела шлет к нему с неба:
«Дай росинку ему и скажи от Создателя: здравствуй».
Пьет он... ах! как же малюточке сладко, свежо и свободно.
Рядится красное солнышко; вот нарядилось, умылось,
На горы вышло с своим рукодельем; идет по небесной
Светлой дороге; прилежно работая, смотрит на землю,
Словно как мать на дитя, и малютке с небес улыбнулось,
Так улыбнулось, что все корешки молодые взыграли.
«Доброе солнышко, даром вельможа, а всякому ласка!»
В чем же его рукоделье? Точит облачко дождевое.
Смотришь: посмеркло; вдруг каплет; вдруг полилось, зашумело,
Жадно зародышей пьет; но подул ветерок — он обсохнул.
«Нет (говорит он), теперь уж под землю меня не заманят.
Что мне в потемках? здесь я останусь; пусть будет что будет».
Кушайте, светы мои, на здоровье; господь вас помилуй.
Ждет и малюточку тяжкое время: темные тучи
День и ночь на небе стоят, и прячется солнце;
Снег и метель на горах, и град с гололедицей в поле.
Ах! мой бедный зародышек, как же он зябнет! как ноет!
Что с ним будет? земля заперлась, и негде взять пищи.
«Где ж (он думает) красное солнышко? Что не выходит?
Или боится замерзнуть? Иль и его нет на свете?
Ах! зачем покидал я родимое зернышко? дома
Было мне лучше; сидеть бы в приютном тепле под землею».
Детушки, так-то бывает на свете; и вам доведется
Вчуже, меж злыми, чужими людьми, с трудом добывая
Хлеб свой насущный, сквозь слезы сказать в одинокой печали?
«Худо мне; лучше бы дома сидеть у родимой за печкой...»
Бог вас утешит, друзья; всему есть конец; веселее
Будет и вам, как былиночке. Слушайте: в ясный день майский
Свежесть повеяла... солнышко яркое на горы вышло,
Смотрит: где наш зародышек? что с ним? и крошку целует.
Вот он ожил опять и себя от веселья не помнит.
Мало-помалу оделись поля муравой и цветами;
Вишня в саду зацвела, зеленеет и слива, и в поле
Гуще становится рожь, и ячмень, и пшеница, и просо;
Наша былиночка думает: «Я назади не останусь!»
Кстати ль! листки распустила... кто так прекрасно соткал их?
Вот стебелек показался... кто из жилочки в жилку
Чистую влагу провел от корня до маковки сочной?
Вот проглянул, налился и качается в воздухе колос...
Добрые люди, скажите: кто так искусно развесил
Почки по гибкому стеблю на тоненьких шелковых нитях?
Ангелы! кто же другой? Они от былинки к былинке
По полю взад и вперед с благодатью небесной летают.
Вот уж и цветом нежный, зыбучий колосок осыпан:
Наша былинка стоит, как невеста в уборе венчальном.
Вот налилось и зерно и тихохонько зреет; былинка
Шепчет, качая в раздумье головкой: я знаю, что будет.
Смотришь: слетаются мошки, жучки молодую поздравить,
Пляшут, толкутся кругом, припевают ей: многие лета;
В сумерки ж, только что мошки, жучки позаснут и замолкнут,
Тащится в травке светляк с фонарем посветить ей в потемках,
Кушайте, светы мои, на здоровье; господь вас помилуй.
Вот уж и Троицын день миновался, и сено скосили;
Собраны вишни; в саду ни одной не осталося сливки;
Вот уж пожали и рожь, и ячмень, и пшеницу, и просо;
Уж и на жниво сбирать босиком ребятишки сходились
Колос оброшенный; им помогла тихомолком и мышка.
Что-то былиночка делает? О! уж давно пополнела;
Много, много в ней зернышек; гнется и думает:
«Полно; Время мое миновалось; зачем мне одной оставаться
В поле пустом меж картофелем, пухлою репой и свеклой?»
Вот с серпами пришли и Иван, и Лука, и Дуняша;
Уж и мороз покусал им утром и вечером пальцы;
Вот и снопы уж сушили в овине; уж их молотили
С трех часов поутру до пяти пополудни на риге;
Вот и Гнедко потащился на мельницу с возом тяжелым;
Начал жернов молоть; и зернышки стали мукою;
Вот молочка надоила от пестрой коровки родная
Полный горшочек; сварила кисель, чтобы детушкам кушать:
Детушки скушали, ложки обтерли, сказали: «спасибо».
Что помогло Жуковскому сделать перевод Хебеля глубоко народной, поэтической песней, одухотворившей сельскую жизнь? Это и есть наставничество в его наиболее высоком проявлении, та незамутненная любовь к детям, которая рождает песню без единого книжного слова и приводит в волнение опытного агронома из казачьей станицы. Пушкин и здесь нам советчик и приоткроет тайну имени поэта. Он говорил с непосредственностью и глубиной ребенка: «У Жуковского небесная душа! Всякий раз как мне придет дурная мысль, я вспоминаю, что сказал бы Жуковский, и это возвращает меня на прямой путь».
Может, и нам он пособит и выведет к нашей деревне; нашей колыбели, поможет выйти на «прямой путь». Дорога столбовая нами утеряна, а отыскать ее для нас, как быть или не быть, ибо она теряется, как сказал бы Пушкин, в «дыму столетий», в росистом утре русской жизни. Мы вновь выйдем на большак, будем неуязвимы, коли облагородим, как наши предки, земледельческий труд и придадим ему высочайший социальный ранг. Конвейер, электроника и автоматика приведут со временем, и оно, это время, близится, к тому, что физический труд, а особенно труд на земле, станет привилегией. Людей становится все больше, а земли возделанной — все меньше и меньше. Не придется ли переосмыслить изречение рыцарских времен: «Нет сеньора без земли»?
Как знать? Не дожидаясь этого часа, мы уже сегодня можем сделать многое, чтобы причастность к земле воспринималась юношами как высокий жребий, заменить который не могут никакие соблазны городов. Это понимали и Пушкин, и Жуковский, и Ломоносов, и Менделеев. Последний получал у себя в Боблове урожай ржи в 60 центнеров с гектара. Такого урожая ни до него, ни после никто в мире не получал. Вот такого «сеньора» и ждет земля. Студенты Петровской сельскохозяйственной академии практиковались в Боблове каждое лето. Дмитрий Иванович Менделеев был великим деревенщиком. Такие люди — редкие светочи и удача в любом народе. Теперь вспомните, сколько раз вы читали стенания о том, что пора восстановить дом Блока по соседству в Шахматове? И припомните хотя бы раз, чтобы кто-то призывал восстановить Боблово и его великое поле. Это все оттого, что в «области балета мы впереди планеты всей», как поется в популярной песне. Годы красные пропели, оглянуться не успели...
Раньше говорили: делу время, потехе час. Сейчас мы перепутали культуру с развлечением. Отделы культуры в районах стали отделами зрелищ, то есть все той же потехи. И здесь, в гостинице, вечером включишь телевизор — пляшут или на гитарах наяривают, утром включишь — опять гитары, днем — то же самое. Перекрутишь на другую программу — и там дергаются или завывают, по-заморски вещают чревами. На селе смотрят эти программы особенно впечатлительные девушки, и безысходная тоска их охватывает, и злоба на коровник, и на поле с табличками, и на деревню родную. Они фанатично начинают стремиться вон отсюда куда глаза глядят, только вон.
Ведь посмотрите, в столицах поют и пляшут. Сбегают в чистую контору, переберут бумажки и снова за гитару, а более всего обидно, что поют по-чужому, манерней, потому втройне привлекательней. Куда ни кинь — одни гитары. Камень бросишь — в гитариста угодишь. И чему они радуются? Что празднуют? Невдомек крестьянину. Он же не знает, что ансамблей расплодилось столько, что впору менять поговорку — один с сошкой, семеро с гитарой. Ему кажется: так живут все, кроме него, брошенного и забытого в сельской глуши. Спустился вниз, на кузню, а там буфетчица, растревоженная дрыгающим телевизором, с невыразимой ненавистью к селу говорит мне: «Умру, но не позволю, чтобы моя дочь жила в станице. Пусть едет в город».
При въезде в станицу вас встречает щит с надписью: «Колхоз «Россия» — родина ученических бригад». На Ставрополыцине их 360.
В этих полевых школах проходит выучку девяносто тысяч школьников. За тридцать три года, с тех пор как существует движение, через бригады края прошло девятьсот тысяч ребят. Четыре бригады Ставрополья стали лауреатами премии Ленинского комсомола.
Сейчас по стране у григорополисской ученической бригады уже три миллиона последователей.
Станица — родина великого почина, ибо те три миллиона — это будущее нашего отечественного земледелия, потому так важно все, что происходит у родоначальников, у правофланговых движения.
Две трети механизаторов Ставрополья прошли школу ученических бригад. В будущем влияние бригад на жизнь села будет возрастать. Колхоз «Россия» лидирует среди четырехсот хозяйств земледельческого края. Здесь же возникла первая в стране комплексная бригада. В армии умнее поступили, когда понадобилось выделить одно соединение, — его назвали или «Отдельным», или «Ударным», или «Особым». Все слова ясные, коренные и русские. С шестидесятых годов вдруг все стало «комплексным» до убожества. Обед в столовой «комплексный», бригада «комплексная», программа воспитания «комплексная», не совокупная, животноводческий тоже «комплекс», вплоть до «территориально-производственного комплекса».