— Навоз дели так: половинную долю вывози да ниву, где будешь сеять корма... четвертую долю положи под окопанные маслины... другую четверть сохрани для луга...
Как истинный аристократ, Катон запахи теплого хлева предпочитал любым ароматам города. Через две тысячи лет эта традиция дольше всех будет держаться в самом уединенном уголке Европы, на Британских островах, где самое знаменитое руководство для «настоящих мужчин», как уже говорилось выше, начинается со слов: «Джентльмен обыкновенно живет в деревне».
Англичане будут вновь нам сопутствовать. Когда речь идет о животноводстве, породе и отборе и земледелии, без них не обойтись, и вряд ли какая другая страна в мире могла дать в прошлом веке Дарвина, кроме Альбиона.
Коневодство родилось из земледелия и оседлости, и лошади приручены позже коров. И кочевники-степняки не сами одомашнили лошадь, а получили ее от древних оседлых ираноязычных арием, по нашим учебникам, скифов. Память — сила творческая, древняя и благородная, и вряд ли историческое чувство родилось в XIX веке, как полагал Флобер. Он же считал, что это самое историческое чувство — лучшее, что дал XIX век. Как знать? Однако, когда он говорит, что штурм Карфагена ломит ему кости, веришь ему.
Пора нам вернуться к себе в среднюю полосу России и южнорусские степи, пора нам в казачий край, на родину коневодства, где «смурую мглу там солнце рассеять не в силах». Это конечно же Вергилий. Мы условились не упоминать каждый раз сносками его имя. Это последний раз. Сделаны эти наброски, как я говорил, зимними вечерами.
«Вожа» для русского слуха как раскаты весеннего грома, как благовест. На реке Воже, у Рязани, за два года до Куликова поля русские дружины разбили ордынцев.
Рязань приняла первый удар орды, когда «прииде безбожный царь Батый на роусскоую землю». Евпатий Коловрат был в ту пору в Чернигове. Услышал страшную весть, понесся он с малою ратью к родному городу. Если штурм чужого Карфагена ломит кости французу Флоберу через две тысячи лет, то что же тогда чувствовать русскому всего-то через семьсот пятьдесят лет после того, как вырезана Рязань, и как перенести миг, когда дружина Коловрата, спешившись с дымящихся коней, не нашла ни единой живой души: «Множество народа лежаша ови побьены и посечены а ины позжены ины в реце истоплены». И «еоупатий вскрича в горести...»
И крик Евпатия стал вечным спутником его народа.
Крик Коловрата слился с гулом копыт коней его молчаливой дружины.
Они нагнали орду. И таранили ее.
Тысяча семьсот всадников против несметной армии степняков.
Эпическая песнь об этом еще будет написана.
Они выбрали верную смерть. И враги почувствовали, что «ни един от них может съехати жив с побоища». После увиденного в Рязани они не могли уже ни «съехати», ни жить на земле.
Эти тысяча семьсот безвестных всадников. Даже враги были подавлены и смущены духом нагнавшей их дружины и донесли Батыю: «Сии бо люди крылаты и не имеющи смерти тако крепко и моужественно ездя бьющеся един с тысящею и два со тмою».
Рязань всегда первая принимала удары орды — как позже и Ставрополыцина, и Дон.
Лучшая часть казачества унаследовала и сберегла дух коловратовой рати.
Все истинные казаки — дети Евпатия, дети русского порубежья.
Южнее Ставрополья раскинулась станица Невинномысская. По местному преданию, название свое станица получила после трагического события. Все мужчины, кто умел держать оружие, ушли в поход. Враг воспользовался отсутствием мужчин и сжег станицу, перерезал стариков и детей и взял в полон женщин. Вернувшись, казаки пережили те же минуты, что и Коловрат с дружиной в Рязани.
Увы, этот самый трагический сюжет есть и самый типичный для русской земли с былинных времен.
Потому-то Русь и выделила из своих недр «старого казака» Илью Муромца «со товарищи». Потому и мальчишки, послушные таинственному зову заступника, взлетают на неоседланных лошадей, как говорит поговорка, родившаяся в этих краях: «Конь — казаку крылья».
Не будем же подрезать крылья слеткам.
Рязань — земля Коловрата. Коли Брянщина по праву называет себя землей Пересвета, то Рязань — земля Коловрата, как Дон — земля Ермака. Мысленно переношусь в занесенный снегом, утонувший в сугробах маленький поселок. Научное поселение. Сюда с начала шестидесятых годов текущего столетия переехал единственный в стране институт коневодства. Он носит название «всесоюзный» и пытается с достоинством нести свое нелегкое бремя. Район называется Рыбновский. От Москвы три часа на электричке. В самом Рыбном еще один институт, пчеловодческий, с лучшим в мире музеем пчеловодства, где можно увидеть ульи в рост человека с пасеки царя Алексея Михайловича, в форме храмов и теремов. «Пчел доносится гул из священного дуба». Директор института Белаш Григорий Данилович, подвижник пчеловодства, живой и непосредственный, ибо он знает, что Вергилий пропадал на пасеке, роняет из «Георгии»: «Ты удивишься, как жизнь подобная по сердцу пчелам». Не каждый район имеет в своих владениях два института, каждый из которых единственный в стране. На территории района у крутого берега Оки есенинское Константиново, рукой подать.
Зимние вечера были долги. Перебираешь в памяти беседы в институте, встречи на молочной ферме, в конюшнях, манеже или листаешь пожелтевшие страницы тисненных золотом книг со штампом «Императорского скакового общества»... Выписки... И невольно уже захвачен заботами, преданиями и нравами отечественного коннозаводства с его мировыми взлетами, досадными упущениями, прерывистостью, горячей деятельностью и вялым безразличием общества, а то и напротив, лихорадочной гиппоманией, что охватила русское дворянство и к юности Пушкина ушла на убыль. Но еще в его пору, в году 1824, в России было 1339 конских заводов с 221 тысячью кобыл и с 22 тысячами жеребцов, и это только учтенных несовершенной статистикой. Каждый день в манеже и институте учишься вникать в суть суждений и язык людей, беззаветно отдавших жизнь служению лошади. То особый мир, когда-то широкий и всепроникающий, как жизнь, и ставший с моторами теперь почти кастово замкнутым. Здесь своя лексика, еще недавно бывшая всенародной (кто теперь отличит гнедую масть от саврасой?), и своя же, с вызовом, гордость знатоков, а порой и высокомерие по отношению к невежде, у которого — подумать только — «рысаки скачут». Эта горсточка людей, как бы оставшихся верными «древней вере», где в центре культа — золотистый конь, что был всегда символом огня и солнца. Они ревниво относятся ко всему, что связано о лошадью, и в глубине души уверены, что бензинный мир не отвернулся от лошади. Нет, хуже. Он предал ее..»
Предал, не перенеся ее благородства.
Лошадь выпала из быта, из жизни, из программ и планов, но самое печальное, что лошадь выпала из сознания людей. Они с горечью рассказывают, что лошадь забыли не все, ибо их крадут по-прежнему. Но крадут потому, что никто не охраняет, а пропадет — никто не ищет. Милиция бросается на поиски, если пропал поросенок. Ибо это собственность, к тому же с осязаемой стоимостью. Лошади осиротели. Для милиции «искать лошадь» звучит так же,. как искать динозавра. Они ни в одном циркуляре не фигурируют и остались в сознании как нелепый пережиток старины. Но этот «пережиток» принимают на мясокомбинате и оплачивают в десятки раз дороже поросенка. А без лошади человечество, как и прежде, не может жить. И чем дальше, тем больше будет возрастать ее роль в судьбе нашей и в нашей хозяйственной и духовной жизни.
Мы знаем, что принесли с собой в мир всадники.
Но смогут ли владельцы моторов, не шофера только, но все, кто за счет новых «лошадиных сил» хотел бы восполнить свою природную неоснащенность, дадут ли они миру то, что дали всадники?
Мотоциклист юный, черепную коробку которого сжимает шлем, мозги оглушены воем, не видит никого и сам не знает, куда летит.
Но есть надежда.
Дети, те, что наше будущее, всем сердцем преданы лошади. Я взял у директора института одно из многочисленных писем от школьников. Пишет девочка из Комсомольска-на-Амуре Ира Бугаева.
«Извините, что опять пишу без вашего имени. Спасибо вам большое! У меня аж сердце прыгает от радости. А моя сестра Олеся тоже очень рада. Папа мне пообещал купить жеребенка-тяжеловоза, только если я кончу хорошо русский, математику и аккордеон. Если вы можете выслать несколько книг о лошадях — вышлите, пожалуйста. А мы сразу потом вышлем деньги. Я сейчас смотрю на фотографию и до сих пор не могу успокоиться от радости. Что вам надо, вы пишите. Я буду очень рада выполнить вашу просьбу. Я маме говорю, что пойду учиться на конюха или не знаю, как называют эту профессию, а она говорит, еще передумаешь. Я учусь в 5-м классе и еще обучаюсь музыке на аккордеоне. Ну, до свидания.
Напишите свое имя. Ира».
В письмо Ира вложила свою крохотную фотографию. Очень смешная и милая девчонка. Мне понравилось, что директор несколько раз мне напомнил, чтоб я вернул письмо. Дескать, ему надо ответить девочке.
Начконы умеют ценить любовь к лошади. До войны сильнейшие конные заводы страны были в военном ведомстве. Начальником завода обыкновенно был генерал, а его первым заместителем и главным специалистом — зоотехник в чине полковника, по табели начальник конной части, сокращенно — начкон. Это были в большинстве своем люди с умом, характером и деловой хваткой. Лучшие заводы были, как и до революции, на Дону и Кубани. А в казачьих краях уважение к воинскому служению впитывается с молоком матери и давно уже часть генетического кода. Заводов военных давно уж нет, а слово «начкон» сохранилось в народе как символ настоящего коневода — зоотехника, как эталон не просто рачительного хозяина, а боевого хозяина. И сейчас на конных заводах Дона старый пастух, завидев начкона, бывает, привстанет в стременах и невольно вскинет руку к козырьку — так укоренилось в народе уважение к истинному хозяину. Не зря же все конные заводы, несмотря на плановую немилость к коню и несмотря на большие поголовья «рогачей», все, как один, рентабельны и крепки. Начкон «единственный, рожденный земледелием» тип сегодня, который отлился в образ и узнаваем. На всех конных заводах страны вам расскажут о потоке писем от ребят. Многие приезжают после восьмого и девятого класса на лето. Упрашивают родителей, пристают к начконам. Спят иной раз в яслях.