После обхода участка я почувствовал себя очень усталым, и, выпив кружку воды, повалился на топчан. Спал я часа два, пока не разбудил меня телефон. Начальство предупредило, что пройдет особой важности воинский эшелон, и чтобы у меня было все в порядке, как говорится, комар носа не подточил.
– Будьте спокойны, – сказал я, – не подточит. Только что все пути проверил.
– Ну смотри, – сказали в трубке, – головой своей отвечаешь.
Пришлось опять идти и еще раз все проверять. К вечеру вернулся совсем без ног. Поел холодной картошки в мундире, прочел молитвы на сон грядущим и рухнул на постель. Так я отпраздновал Введение во храм Пресвятыя Богородицы.
Так незаметно катился день за днем и подошел «Никола зимний». У меня было два образа Угодника Божия: который в митре – это зимний, а простоволосый – Никола летний. День был солнечный, морозный, снег так и искрился на солнце, что даже пришлось надеть дымчатые очки. Перед этим прошел снегоочиститель, на две стороны разметая снежную пыль, и путь был чистым. Отливая голубизной, стальные рельсы уходили вдаль. Небо синее, ясное, без единого облачка. Жучок, не отставая, бежал около ноги. Мимо, тяжело громыхая по рельсам, прошел эшелон с военной техникой, прикрытой брезентом, и часовыми с автоматами и шубами до пят. Один из них помахал мне варежкой и бросил замерзшую буханку солдатского хлеба. Я ее положил в сумку, дома отогрел в духовке. Хлеб был свежий, душистый и вкусный. Вечером почтил акафистом Николу Чудотворца «Возбранный чудотворче и изрядный угодниче Христов».
Уже и Рождество было не за горами, и мы с Жучком собрались за елкой в лес. Я встал на лыжи, взял ружье и топорик, и, помолясь, заскользил по снегу. Жучок прыжками носился по глубокому снегу, обнюхивая каждый куст, и был в веселом собачьем возбуждении. Мы углубились в лес, и я подумал: может, Господь пошлет нам какую-нибудь дичь на праздник. Ходили мы долго, но не напрасно – мне удалось подстрелить крупного глухаря. Я привязал его за лапы к поясу. На выходе из леса присмотрел ровненькую пушистую елочку, срубил ее и, обвязав веревкой, закинул за спину. На Рождество в магазинчике у Клавы я запасся всякими деликатесами, а также кое-какие бутылочки прихватил. Бывает, что дорожный мастер на дрезине заедет или еще кого Бог пошлет.
Эта ночь была тихая, всю округу леса, поля и стальной рельсовый путь осветила луна. Я мирно помолился, лег и незаметно уснул. И Бог этой ночью послал мне удивительный сон. Как будто темный лес раздвинулся, рельсовый путь стал широким, и с восходом солнца медленно движется по рельсам большая каменная церковь. Крест так и сияет на солнце, двери храма раскрыты, и оттуда слышится чудное пение тропаря Рождеству: «Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума: в нем бо звездам служащий, звездою учахуся, Тебе кланятися, Солнцу правды, и Тебе ведети с высоты Востока: Господи, слава Тебе». И такая у меня была сладость на сердце, что проснулся я весь в слезах.
В канун Рождества мороз разукрасил окна белыми пальмами и цветами. Я вымыл лампадки, налил в них свежего масла, смахнул пыль с икон и протер их растительным маслом, как это делала покойная мать. И они у меня заблестели, краски оживились, стали яркими, сочными. Поверх божницы повесил расшитое полевыми цветами полотенце. Вымыл пол, снял в углах паутину. Вобщем, приготовился встречать Рождество. В Сочельник приготовил сочиво из риса, изюма и меда. И вечером, когда на небе показалась первая звезда, ел его. С темнотой зажег все лампадки, свечки и читал по Следованной Псалтири Царские часы и Великую вечерню. В домике было празднично, тепло, и на тумбочке красовалась наряженная елка. На утро Рождества я встал рано и пошел с Жучком в обход участка. День обещался быть солнечным и морозным. Я шел и вспоминал свой чудный волшебный сон. И надо же такому присниться! Как в сказке.
На участке был полный порядок, и мы возвращались назад. Когда уже подходили к «809-му километру», я взглянул на разъезд и оторопел: я не верил своим глазам. На разъезде, сияя золотым крестом, стояла белая церковь. Не помня себя от радости, я побежал к ней. Это был поезд из трех вагонов, последний вагон был церковью – он был покрашен белой краской и увенчан позолоченной небольшой луковкой и крестом. Меня встретили двое священников, благословили и рассказали, что правящий архиерей распорядился проследовать им по линии, совершать службы, требы, крестить больших и маленьких и проповедывать Евангелие. Начальник дистанции сказал им, чтобы не проехали мимо моего разъезда, потому что для меня их приезд будет большой радостью.
Я сбегал домой, переоделся в новую одежду и вернулся назад. Пока бегал, все думал, что не забыл меня Господь и даже сон вещий послал. Церковь была хотя небольшая, но самая настоящая: с солеей, клиросами, иконостасом и Царскими вратами. По стенам были развешаны иконы, а посередине тянулась ковровая дорожка. Батюшка исповедывал меня долго, так как грехов за годы накопилось немало. Второй батюшка в это время совершал проскомидию, чтец за аналоем монотонно читал часы. Наконец, Царские врата отворились, и батюшка провозгласил: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков». Хор из четырех певчих протяжно пропел: «Аминь». После ектении благостно пропели первый антифон. Служба была длинная, по чину Праздника. Трудно даже сказать, какую великую радость я испытывал, слушая Божественную литургию. После причастия я осознал, что Сам Христос вошел в меня и тело мое стало легким и молодым, в груди разлилась необыкновенная теплота, а сердце билось радостно и быстро.
После литургии я всех пригласил к себе в дом на праздничную трапезу откушать чем Бог послал. Я выставил на стол все, что у меня было. Посредине красовался жареный глухарь с картофелем, рядом копченый медвежий окорок, миска с маринованным омулем, рыбные консервы и, конечно, наш традиционный русский винегрет. Было там и спиртное. Батюшки встали и прочли молитвы перед трапезой и благословили ястия и пития. Сидели часа два, пока все не опустошили. Жучку кинули кость от окорока. Все остались довольны и благодарили за угощение. Напоследок еще пили чай. Затем пропели «Достойно есть» и тропарь Рождеству. Священники благословили мое жилище, и все направились к поезду. Я их провожал вместе с Жучком.
Я встал в голове поезда и держал в руке зеленый флажок. Машинист дал прощальный гудок, и поезд тронулся. Постепенно, набирая скорость, он скрылся вдали. Последний раз блеснул золотой крест, и все кончилось.
Так прошло Рождество Христово на разъезде 809 километра в Сибирской тайге.
Скорби и радости отца Власия
Отца Власия, вдового и одинокого священника, служившего в храме большого торгового села Квасова, власти согнали с места в конце двадцатых годов. Пожилой священник, быстро собравшись, взял с собою требник, кадило и Святое Евангелие. Еще он взял медный складень деисусного чина, на котором были изображены Спаситель, Божия Матерь и Иоанн Предтеча. Собирая дрожащими от волнения руками вещи, он, шепча, успокаивал себя строками из Евангелия: «И молите Бога, чтобы бегство ваше не случилось зимой».
– Слава Богу, что на дворе стоит июнь, а то хоть пропадай.
Оставляя дом, где они вместе с ныне покойной матушкой прожили долгую жизнь, он последний раз оглядел весь тот благочестивый уют, созданный трудами жены, сотворил молитву на путь шествующих, надел на плечи лямки вещевого мешка и, взяв посох, шагнул за порог дома в мир, ныне лежащий во зле. Животов у него в доме не было, кроме небольшой черной собачки, а корову уже три года назад как реквизировали комиссары. Собачка, весело виляя свернутым баранкой хвостом, увязалась за ним. И напрасно он отгонял ее посохом, но она, отбежав, вновь возвращалась к нему.
В конце села было деревенское кладбище, где покоилась его матушка. На кладбище было тихо и пустынно, лишь несколько белых коз бродили, объедая кусты. Могила матушки была под большим дубовым крестом, около которого были высажены розы. Батюшка, пригорюнившись, сел на лавочку и слезящимися глазами смотрел на могилку, шепча заупокойную литию: «Небесному Царствию причастники учини, и душам нашим полезное сотвори». Батюшка земно поклонился, припав лбом к могилке, поднялся и, тяжело вздохнув, пошел на дорогу.
Путь пролегал по холмам и оврагам. В овраге его догнала телега, груженая жердями, на которых, постегивая лошаденку вожжами, сидел хмурого вида бородатый мужик. Отец Власий сошел на обочину, мужичок ехал рядом, присматриваясь к нему.
– Этта, волосья у тебя долгие, поп что ли?
– Да, я лицо духовное.
– Ишь ты, лицо. И собачка эта тоже твоя?
– Моя.
– Согнали тебя коммунисты-то?
– Согнали.
– Славу Богу, что не расстреляли. У нас в Лопотени попа в двадцатом штыками порешили прямо на паперти. И куда ты теперича идешь?
– И сам не знаю. Куда Господь приведет.
– Садись, отец, на телегу и ночуй сегодня у меня.
– Спаси Бог.
Во двор мужичка въехали, когда уже начало темнеть. Батюшку приняли хорошо, а собачке хозяйка вынесла в сени плошку с едой. Отец Власий помолился на иконы в красном углу и, будучи приглашенным, сел к столу, благословив трапезу. На стол хозяйка подала две миски. В первой была горячая картошка в мундире, во второй ржавая соленая килька, которую хозяева ели вместе с головой. Затем пили чай из медного самовара с помятым боком. Ради почетного гостя хозяйка выставила жестянку ландрина – цветных леденцов, купленных лет пять назад. Подошедших к столу хозяйских детей батюшка благословил, а хозяин дал им по цветному леденцу.
Утром хозяин попросил отца Власия окрестить двух малых детей. Из сеней он притащил большую деревянную лохань, завесил окна от любопытных глаз, и батюшка по всем правилам окрестил детей, оставив им имена Петр и Павел. Перед уходом заботливая хозяйка предложила батюшке подстричь покороче волосы, спадающие до плеч. Надев ему на голову глиняный горшок, она большими ножницами прошлась кругом, и, сняв горшок, обмахнула батюшку тряпкой. Батюшка щелкнул пальцем по горшку и пошутил, что он теперь стал митрофорным протоиереем. Хозяйка положила ему в торбу печеного ржаного хлеба, вареной картошки и добрый кусок сала. Хозяин провожал отца Власия до ворот, а собачка скакала кругом и около и путалась под ногами.