кроме Бога, сейчас никто не нужен: ни доктора, ни подруга, ни твоя научная работа. После крещения я возьму тебе билет, и ты поедешь в Горный Алтай. Там живут православные пустынники, которые, чтобы снискать себе хлеб насущный, собирают в горах лечебную смолу – мумие – и тамошние дельцы везут ее сюда на продажу. Я знаю одного коммерсанта с Алтая, он продает мумие на Светлановском рынке, я тебя с ним познакомлю, и ты с ним поедешь. Он тебе покажет дорогу к старцам.
Когда я сообщил завотделением о своем решении покинуть больницу, у того от удивления даже свалились очки. Показав мне большую белую плешь, он нагнулся за очками и, водрузив их на место, посмотрел на меня и только развел руками:
– А мы вас назначили на завтра на удаление селезенки.
– Спасибо, пусть селезенка останется при мне.
– Но ведь вы без лечения погибнете!
– А что, с лечением останусь жить?
– Ну, не совсем так, но может быть ремиссия, как-то продлим все же, продлим жизнь…
– Я знаю, что вы не можете меня вылечить, и посему прощайте.
– Ну, как знаете, как знаете, молодой человек, – только и пробормотал озадаченный врач.
На следующий день я уже был в храме у моего друга отца Михаила. В крестильне, находящейся в подвальном помещении – крипте – в купель уже была налита вода. Батюшка освятил ее, поставил кругом три горящие свечки и в присутствии восприемника – церковного старосты – окрестил меня погружением в воду во имя Отца и Сына и Святаго Духа с новым именем Серафим.
– Это очень умно, – подумал я, – смерть будет искать Семена, а я уже не Семен, а Серафим.
Коммерсант с Алтая, торговавший мумием, оказался малорослым шустрым мужичонкой с узкими черными глазками, приплюснутой головой и крупными белыми зубами, по всей вероятности – этнический атлаец. Он был крещен миссионером, но приняв христианство, не оставлял и свое язычество, усердно молясь и Николе, и деревянному идолу Кереметю, которому мазал твердые губы медом и молоком. Когда он приезжал в Питер, то обязательно заходил в храм к отцу Михаилу и заказывал молебен Николаю Чудотворцу для успешной и прибыльной торговли. Он обещался отцу Михаилу сопроводить меня до самого Бийска и далее до Акташа в Усть-Улаган, где в окрестностях жили старцы-пустынники, охотники и народные целители, знающие толк в целебных травах, минералах и снадобьях животного происхождения.
А болезнь тем временем довольно быстро съедала меня. Нарастала слабость, головокружение, температура и трудно стало дышать, потому что кровь сделалась жиденькой, как розовый сиропчик. Перед отъездом пришлось навестить клинику, где мне сделали переливание крови и вкололи зараз месячную дозу антибиотиков. Сам я, трепеща от страха перед смертью, полностью положился на волю Божию и не расставался с «Новым Заветом» и молитвословом, которые подарил мне отец Михаил. Когда я весь в поту просыпался утром, то первое слово, которое возникало у меня в мозгу, было – смерть, и дрожь охватывала все мое существо и я не знал, что делать и куда бежать от нее, и успокоение наступало только после чтения молитвослова и Евангелия. А алтайский мужичишка, распродав свой товар, уже был готов к отъезду. Багаж у меня был небольшой, и я, страдая одышкой, кое-как добрался с попутчиком до вокзала и, зайдя в вагон, устроился в купе. Мужичонка, который называл себя Левонидом, горестно посмотрел на меня, щелкнул языком и сказал: «Ох, Серафимушка, не жилец ты, вижу, на этом свете, ох, не жилец. И зачем ты только едешь в наши края, кладбищ и здесь, в Питере, хватает, а впрочем, пока жив, надежду не оставляй, порой наши алтайские старцы-лекари чудеса делают и полумертвых на ноги ставят. Конечно, здесь лечат все по науке, но не всегда это у них получается, да и капиталов на лечение надо иметь немало, особенно, если онкология одолела».
Поезд тронулся, и вскоре в купе вошла проводница с подносом в руках. Посмотрев на меня, она воскликнула:
– Ой, какой вы бледный! Я сейчас вам покрепче заварю чайку и принесу два стакана. Попьете чайку – и цвета в лице прибавится.
Я посмотрел в зеркало и отвернулся. Действительно, вид у меня был скверный, как у покойника. Чай принесли, Левонид влил в стаканы коньяку, и этот напиток взбодрил и укрепил меня. Поезд мчался, отбивая такт на стыках рельс и грохоча на мостах. От мелькания в окне у меня кружилась голова, и я старался лежать, отвернувшись к стене. Читать я не мог, есть не хотелось, и в голове огненными буквами стояло только одно слово – «смерть». Левонид все время не давал мне спать, тормошил и потчевал мумием. Оно от всех болезней полезно.
Я вяло соглашался и с отвращением пил какую-то коричневую воду.
До Барнаула ехали мы несколько дней, там пересели на поезд до Бийска. Левонид буквально тащил меня на себе. Я был слаб, очень слаб. Не помню даже, как мы тряслись в автобусе до Акташа. В Акташе зашли в православный храм, где отслужили молебен за здравие, и я был помазан миром с мироточивой иконы Царя-мученика Николая II. Из Акташа по паршивой дороге поехали в Усть-Улаган. Левонид сдержал свое слово и доставил меня прямо в жилище русского старика-охотника в десяти километрах от Усть-Улагана. Я свалился на лавку и задремал.
Сквозь дрему я слышал разговор старика с Левонидом:
– Не знаю, что с ним делать, то ли гроб сколачивать, то ли лечить начать?
На что практичный Левонид отвечал:
– Пока жив – лечи, а помрет – будешь гроб сколачивать.
– Ну да ладно, милостив Господь, попробуем лечить.
Левонид попрощался, пожелал мне поправки и ушел. Остался я со стариком, которого Левонид называл Данилушка.
Данилушке было лет под шестьдесят. Он был крепкий, коренастый, с черной бородой и синими глазами. Настоящий сибиряк. Одет он был в черную косоворотку до колен, подпоясанную ремнем, на котором в ножнах висел большой охотничий нож. Поверх рубашки на сыромятном ремешке красовался средних размеров медный крест с распятием. Брюки были заправлены в сапоги, волосы на голове густые, темные, подстрижены вкруговую под горшок. Он жил один, без семьи, и промышлял охотой на пушного зверя и сбором лекарственных трав и мумия.
– Данилушка, горло у меня болит и пить очень хочется.
– Сейчас, родимый, приготовлю тебе питье. А ты, пока я готовлю, твори про себя Иисусову молитву. Твоя болезнь тяжелая. Мы называем ее «черная немочь». Трудно от нее спастись, но надежды терять не надо.
– Данилушка, мне сон все снится, что я уже в могиле лежу. Холодно там, темно и сыро.
– Страшен сон, да милостив Бог. Крепись, Серафим, крепись. Уж я с Божией помощью постараюсь тебе помочь. Применю все, что знаю, а что не знаю – у старцев-пустынников спрошу. Ha-ко, выпей эту декокту. Там и мед, и барбарис амурский, и девясил, и женьшень, и многое другое.
Я выпил кружку горячего душистого отвара и погрузился в сон.
Утром проснувшись, я увидел хозяйничающую у плиты небольшую старушку с добрым морщинистым лицом.
– А где Данилушка? – спросил я.
– Данилушка вместе с моим сыном ушли на охоту завалить медведя.
– Зачем им медведь?
– Им не надо. Это для тебя. Медвежья печень, кровяная колбаса, мясо. Все это будет полезно при твоей болезни.
– А как они притащат медведя?
– Да они взяли лошадь с двуколкой. Лошадь в стороне, а сами сидят у медвежьей тропы и ждут, когда зверь пойдет на водопой к реке, и тогда они его и застрелят.
– А ты кто?
– Я ваша соседка. Данилушка просил присмотреть за тобой. Вот выпей кружечку отвара натощак.
Старушка подала мне целебное питье. Я выпил, и в голове у меня прояснилось.
Конечно, я был очень слаб, но все же нашел в себе силы выйти на крыльцо. Осмотревшись кругом, я был приятно удивлен красотой здешних мест. По обеим сторонам возвышались поросшие лесом горы, неширокая с травами и цветами долина тянулась с севера на юг, и посреди ее, журча по камням, бежала чистая горная речка. Воздух был прохладный и свежий, и временами налетал легкий ветерок.
К вечеру во двор въехала двуколка, оседая под тяжестью убитого медведя. Охотники, не отдохнув, принялись снимать со зверя шкуру и распяли ее снаружи на стене сарая. Вынув потроха, положили их в большой таз, тушу разрубили на куски и все отнесли на лед в устроенный во дворе ледник. Я поздравил Данилушку с удачной охотой, на что он сказал – Бог помог. Около моей кровати был поставлен графин с чистой водой из горного ключа, и я постоянно пил из-за мучавшей меня жажды. Как ни странно, тошнота перестала меня беспокоить, вероятно, из меня вышла больничная химия.
К обеду старик подал куски жареной медвежатины, а мне – не совсем прожаренный кусок печени. Десны у меня болели и кровоточили, но все же я управился с этим куском. Из графинчика старик налил мне стопку спиртовой настойки женьшеня, после которой меня потянуло ко сну. Временами я просыпался и видел, как Данилушка, затеплив перед иконами лампадку, молился и клал поклоны.
Утром я встал, прочитал молитвы, и старик, заставив меня выпить стакан крепкого сладкого чая, повел к лесной купели на окраине леса. Купель представляла собой небольшой провал в гранитной скале у подножья горы, где пузырилась и булькала вода. Данилушка взял меня за руку и подвел к самой купели, около которой стоял большой потемневший от времени дубовый крест.
– Вот, Серафимушка, здесь будет совершаться твое главное лечение. В этой купели такая вода, что живой в ней умирает, а мертвый воскресает. Если Господь сохранит тебя, то примешь двенадцать ванн по числу святых апостолов Христовых, начиная с первозванного апостола Андрея. Каждому апостолу будешь читать его тропарь. Три раза прочтешь и выходи из купели.
Я разделся, принял от Данилушки бумажку с тропарем, перекрестился и погрузился по шею в горячую воду.
– Если сомлеешь, я тебя вытащу, – сказал старик.
Я поднял руку и стал читать тропарь: «Яко апостолов первозванный и верховнаго сущий брат, Владыце всех, Андрее, молися, мир вселенней даровати и душам нашим велию милость».
Внезапно я перестал ощущать свое тело, перед глазами возникли цветы и бабочки, потом появились хрустальные кресты и прозрачные белые Ангелы, поющие: «Слава в вышних Богу и на Земли мир…»