Нечаянная радость — страница 31 из 40

Но немало было и убитых в бандитских разборках, разбившихся в авариях, покончивших с собой и отравившихся алкоголем. Еще я заметила здесь, что живые от мертвецов имеют немалые доходы. Уже на подходе к кладбищу было большое торжище, где продавали цветы и венки. На дороге группами ходили цыганки и предлагали свои цыганские услуги: гадание, ворожбу, снятие заклятия и венца безбрачия. Шла бойкая торговля амулетами и талисманами. На дороге через каждые десять метров сидели цыганята и отчаянно клянчили милостыню. То и дело подъезжали автобусы с гробами, которые деловито несли к месту погребения. Вытирая пот со лбов, энергично работали лопатами бригады могильщиков, копая последнее пристанище для покойников. Самосвалы вереницей подвозили к могилам песок, который ценился немного дешевле золотого. В сараях каменотесы споро стучали молотками и резцами, поточно изготовляя надгробные памятники. В небольших забегаловках на ходу справляли поминки, тут же топтались с блестящими трубами музыканты, ожидая клиентов, чтобы грянуть похоронный марш. Дорога на кладбище была перегорожена полосатым шлагбаумом, и приставленный мытарь в камуфляжной форме собирал с желающих проехать на кладбище машин особую дань. Была тут и церковь.

Церковные двери были настежь открыты и из них выносили гробы после отпевания. Я вошла в кладбищенский храм, перекрестилась на иконы и обратила внимание, что пол в церкви давно не мыли, и, вообще, здесь давно не было уборки. Я обратилась к батюшке с предложением: не нужна ли здесь уборщица? Батюшка средних лет с хорошей окладистой бородой сказал, что уборщица им нужна, но плата за труд небольшая, и поэтому сюда идут неохотно. Меня небольшая плата не пугала, и мы тут же заключили договор, что я ежедневно буду убирать церковь.

Итак, я стала церковной уборщицей, и это было мне по душе. Примерно через месяц батюшка спросил меня, не очень ли я нуждаюсь. Я ему честно призналась, что живу впроголодь, надо платить за жилье, да еще много уходит на электричку. Тогда он спросил меня, не возьмусь ли я за плату ухаживать за могилами. К нему многие обращаются с этими предложениями. Я с радостью согласилась, и у меня появились постоянные клиенты, которые не имели возможности постоянно следить за порядком на могилах своих ближних. Благосостояние мое возросло так, что я сняла комнату в близлежащем поселке, чтобы не ездить на электричке.

С появлением денег я первым делом приобрела себе Библию, молитвослов и Псалтирь. По вечерам, после дневных трудов, я садилась за стол и с великой охотой читала Библию. И вот, будучи отверженной, я поняла, что Господь устроил мою жизнь так, что я могла жить без прописки, без паспорта, без пенсии и без своего жилья. Я уже не была так одинока, потому что чувствовала всегда присутствие Господа. Как-то на кладбище въехал автобус, из которого выпорхнула стайка молодых монахинь во главе с тоже молодой игуменьей. Они привезли из больницы умершую там послушницу. Я смотрела на них, и так они были мне милы и приятны, что я подумала: почему я не среди них? В храме после отпевания я подошла к игуменье и сказала ей:

– Матушка, примите меня вместо отошедшей ко Господу сестры.

– Если получите благословение у батюшки, то отчего же не принять, примем.

Батюшка слышал, но промолчал. После погребения монахини уехали, на прощание расцеловав меня и пригласив к себе.

После этого я часто вспоминала их, и они даже приходили ко мне во сне. И я стала часто плакать, потому что моя душа прилепилась к ним. Весной на кладбище было много работы. Я ходила от одной могилы к другой, убирала высохшие прошлогодние цветы и траву, рыхлила землю, сажала семена новых цветов и рассаду, подновляла золотой краской надписи и мыла памятники.

Особенно щедро платили новые русские и бандиты. У них здесь был откуплен целый участок, где ровными рядами были устроены могилы с шикарными памятниками, блиставшими крупными золотыми надписями и геройского вида портретами. И никто из них не скончался мирно и благостно в постели, но или был расстрелян на дороге очередью из «калаша», или подорван в машине пластидом. Что же касается новых русских, то все они были «заказаны» и подстрелены искусными киллерами. И те и другие устраивали помпезные похороны. Покойника везли в американском с дверцей гробу с почетным эскортом десятков блистающих «мерседесов» и «джипов». Крепкие накаченные братки в черных костюмах при галстуках молча стояли у гроба, обнажив стриженые затылки, щедро раздавая баксы служителям и могильщикам. Похоронив дружка, также молча разъезжались.

Весной ко мне подошел молодой цыган и сказал, что их цыганский барон, который проживает в этом поселке, просит зайти к нему. Когда я зашла к барону в дом, он возлежал на покрытом ковром диване и курил трубку с длинным чубуком. Около него стоял низкий столик с фруктами и горячительными напитками.

– Женщина, – сказал барон, – ты стала здесь прилично зарабатывать, не так ли?

– Да, – сказала я.

– А не кажется ли тебе, что часть своих доходов ты должна отдавать за право спокойно жить и работать на этом поле скорби и печали? Здесь платят все, кроме лежащих во гробах.

– А если я откажусь, что будет?

– Тебе придется оставить доходное место и уйти отсюда.

– А если я не уйду?

– Тогда тебя сначала будут бить, а если и это не поможет, то закопают и прикроют плитой с надписью «неизвестный». Ведь искать тебя никто не будет.

– Да, искать меня никто не будет. А сколько я должна платить вам?

– Десятину с твоих доходов.

– Хорошо, я буду платить.

– Женщина, не обижайся. Такова жизнь. Нам, цыганам, тоже приходится платить, пока существуют законы рэкета.

Когда я рассказала об этом разговоре батюшке, он, тяжело вздохнув, молвил:

– Ничего не поделаешь, такая уж здесь индустрия смерти со своими новыми коммерческими приемами. И это везде, наверное, до скончания веков. «Мертвый мирно в гробе спи, жизнью пользуйся живущий». Уж такой здесь принцип. Нет мира здесь, и не будет никогда. Ночью здесь шныряют кладбищенские воры, крадущие все, что можно продать, то сделают набег на еврейский участок антисемиты и, дружно нагадив, повалят памятники, то устроят погром сатанисты, кувалдами разбивая кресты и надгробья. И только блаженны нищие духом бомжи, которые лежат под плитами с надписью «неизвестный». О них все забыли и их могилки никто не трогает. Кому нужны эти провалившиеся могилы, заросшие болотной травой и бурьяном? Но Бог их всех помнит, они у него все живые, и Ангелы оплакивают их на небесах, а на земле – никто, жили – как и не жили. А сколько здесь кормится бездомных собак и ворон! Полчища! Родственники, не жалея средств, ставят дорогие памятники, несут на могилы, как язычники, горы всякой снеди, которую после них пожирают собаки и вороны, а бомжи ходят и допивают из бутылок спиртное.

Так говорил батюшка, сокрушенно покачивая головой:

– Сказано в Писании, что мир наш грешный и прелюбодейный лежит во зле. Так оно и есть, и лишь малое стадо Христово спасается и живет по Его заветам. Хотя мне крайне нужна уборщица, но зная твою плачевную и многоскорбную жизнь, благословляю тебя, матушка, поступить в монастырь и молиться с сестрами за нас – грешных и неключимых созданий Божиих. Я тебе дам рекомендацию в хороший женский монастырь к тем монахиням, что приезжали погребать свою сестру.

Боже мой, какая это была для меня радость! И я уехала.

Дорогие мои, если вы увидите пожилую монахиню Досифею, выходящую читать Апостол, то знайте, что это я, наконец обретшая себе тихое убежище под Покровом Пресвятой Богородицы.


Исцеление


Светало. На востоке небо окрасилось в нежно-розовый цвет. Где-то далеко за угрюмым еловым лесом начинало всходить солнце. В воздухе чувствовалась сырость. Над рекой клубился туман, а на траве обильно лежала роса. На болоте ранние лягушки робко пробовали голоса, и только кукушка громко и отчетливо куковала вблизи. Над головой человека, стоявшего на поляне, бесшумно пролетела большая серая птица. Человек этот, уже немолодой, в старом ватнике и с вещевым мешком за плечами, широко и истово перекрестился, развел крестообразно руки, посмотрел на темный просыпающийся лес и сказал:

– Приими, Господи.

И лес принял и скрыл его.

Жена у него умерла, давно еще, в молодых годах, от внезапной смертельной напасти – белокровия, и он, работая мастером на мебельной фабрике, сам рбстил двух оставшихся без матери детей. Дети выросли и вначале радовали его, но потом от них начались одни скорби. Дочка была несчастлива в браке с мужем, психопатом и пьяницей, а сын, еще учась в школе, пристрастился к наркотикам и сейчас вел свою, какую-то дикую несуразную жизнь наркомана, перебиваясь случайными заработками.

Говорят, что для исполнения мер дел своих на земле надо посадить дерево. И он посадил во дворе две липы. Они выросли стройными и развесистыми. Но представители уже нового послеперестроечного поколения агрессивных мальчишек-разрушителей вначале истыкали стволы ломиком, а затем и вовсе ободрали кору. Липы высохли, их спилили и увезли, как увезли когда-то пораженную злой силой жену. Иван Петрович по натуре своей был мягкий и незлой человек. Никогда он ни с кем не ругался, никогда не наказывал своих детей, хотя, порой, было за что. Он соблюдал все посты Православной Церкви, читал утреннее и вечернее правило, по субботам и воскресеньям ходил в церковь, где полностью выстаивал всю службу. Жалуясь батюшке на своих неуправляемых детей, он тяжело вздыхал, выслушивал неутешительный, но правдивый ответ, что об этом надо было думать раньше, когда их можно было положить поперек лавки. А теперь только молись и терпи, раб Божий Иван, и, может быть, Господь веси какими путями, поправит твое дело.

Дочка Ивана Петровича жила отдельно, а сын вместе с ним. За неимением денег на наркотики он начал понемногу потаскивать из дома вещи, и не прошло и года, как в квартире было продано все, что только можно было продать. Не тронул он только толстую отцовскую Библию и ящик с плотницким инструментом.