ло лет, он и сам не мог сказать, только помнил, что был участником еще финской войны на Карельском перешейке, где напрочь отморозил себе пальцы на правой ступне. Позабытый людьми, он жил как старое дерево, пустившее крепкие корни в родную землю и не сходившее со своего клочка весь свой долгий век. Кругом царила такая тишина, особенно зимой, что порой ему казалось – остался он один на всей земле. И только иногда пролетающие высоко в небе серебристые лайнеры, оставляющие за собой белоснежный след, напоминали ему, что где-то в каких-то краях живут люди.
Годы шли, как вереница слепых нищих, медленно влачась друг за другом, и были они похожи один на другой, как серые речные голыши. Правда, лето здесь было веселое, богатое злыми комарами и мошкой, но зеленое, с частыми дождями и душистым цветочным разнотравьем на лугах и полянах. Днем над лугами пели жаворонки, а ночью в кустах у безымянной речушки – соловьи. Но зимы были тягостны своей бесконечностью, большими снегами и крепкими морозами. Вьюгой наметало сугробы до самых окон избы и часто по ночам наведывались голодные волки, так что старику приходилось силой затаскивать в дом озверевшего от страха и мороза пса и отгонять волков стуком кастрюльных крышек и киданьем горящих головней, хотя это помогало слабо.
Электричества здесь отродясь не было, и для освещения старик жег керосин, который на тракторе два раза в год привозил ему внук Серега. Кроме керосина Серега привозил еще муку, соль, спички и кое-что из обуви и одежды, которую покупал в магазинчике «Одежда на вес». Остальное, необходимое для жизни, старик получал от своего хозяйства, в которое он вкладывал все свое уменье и крестьянскую сноровку. В хлеву у него стояли корова и бык, несколько овец, был устроен хороший огород и даже несколько пчелиных ульев. Внук Серега каждый раз по приезде настырно звал деда Игната жить в райцентр, но тот не соглашался.
– Дед, ты еще живой! – кричал Серега, слезая с трактора. – Значит забыла тебя смерть!
– Нет, Серега, не забыла, но когда стучит в дверь, я кричу, что меня дома нет!
– Ну и шутник ты, дед! Да ты здесь с ума спятишь. Как ты здесь можешь быть один?
– Не один я здесь, а Бог-то со мною.
– Какой Бог? – он покрутил пальцем у виска, сбрасывая на землю канистру с керосином.
– Ты, Серега, пальцем-то у башки не крути. Ты думаешь, что сам себе хозяин. Ан нет, дорогой внучек, хозяин нашей жизни – Бог. Он тебя призвал к жизни, Он тебя и отзовет, да еще спросит: «Как ты на земле жил? Сколько бочек водки вылакал? С кем блуд сотворил, что своровал в колхозе?»
– Ну ты, дед, даешь! Прокурор что ли Бог?
– Не прокурор, а хозяин. Вот, к примеру, на болотах гать гнилая?
– Ну, гнилая.
– Вот едешь ты на тракторе по этой гнилой гати, а она возьми и подломись. Что тогда будет?
– А что будет, известно. Ухну в трясину с трактором – и поминай как звали.
– Вот-то и оно, что ухну. А я Богу кажин раз молюсь: «Господи, не погуби создание Твое, мово внука Сергия, пронеси его благополучно по нашим гатям, чтоб ему не ухнуть в трясину». И Бог по моим молитвам сохраняет тебя от злой смерти в наших болотах.
– Ну да, так и сохраняет, будто у Него и других дел нет.
– Так ты не веришь? А ну-ка я перестану за тебя молиться. Что тогда?
– Да ладно, дед, молись, молись. Но лучше я к тебе буду ездить, когда болота замерзнут.
Трактор, затарахтев и пуская клубы синего дыма, тронулся в обратный путь. Дед Игнат перекрестил его, а внук помахал ему шапкой. Еще не затих шум мотора, а старик вошел в дом и крепко молился и клал поклоны перед святыми образами, прося Бога сохранить беспутного Серегу.
Днем деду Игнату скучать было некогда, так как нужно было поддерживать в хозяйстве порядок. Кроме животин, заботы об огороде и приготовления обеда, надо было накашивать сена и запасать на зиму дров. По-стариковски поджав губы, он неторопливо от утра до вечера управлялся со своим хозяйством, все время тихонько распевая «Хвалите Господа с небес» или шепча Иисусову молитву.
В юности он едва не утонул на Псковском озере и после по обету два года был на послушании в трудниках во Псково-Печерском монастыре, где и получил хорошую духовную закалку. Живя в этой глуши, он не чувствовал своего одиночества, потому что Бог всегда был с ним. Зимой в избе он держал красавца огненно-рыжего петуха, который своим ночным криком побуждал встать его на молитву и прочитать полунощницу. Но особенно дед Игнат уважал этого гордого и важного петуха за то, что каждый раз своим звонким криком петух напоминал ему ту глухую и холодную ночь, когда Апостол Петр грелся вместе со стражниками у костра перед домом первосвященника Каиафы и, услышав пение алектора, ушел в темноту и плакашеся горько.
Однажды, в предзимье, когда мороз сковал льдом болота, старый Игнат сидел в избе и подшивал валенки. Вдруг через окошко он увидел остановившийся на деревенской улице черный большой «джип», из которого трое молодых мужиков, одетых в дубленки, вытащили четвертого и бросили его посреди дороги. Покурив, мужики сели в машину и скрылись из вида, оставив лежать на дороге человека, издалека напоминающего кучу тряпья. Старик, оставив валенок, направился к лежащему. Потыкав его в бок клюкой, он, наклонившись, закричал:
– Ты живой, или околемши?!
– Мля, мля бля… – проворчало тело, не открывая глаз. От него несло водочным перегаром, тяжелым чесночным духом и еще какой-то кислятиной.
– Вот пьянь. Пьянее вина, – сказал старик и потащил незваного гостя под микитки к избе. Во дворе подошедшая собака, понюхав гостя, начала чихать. А петух в избе подбежал и клюнул пьяницу в затылок. Когда дед раздел гостя догола, тот оказался еще не старым мужиком лет так сорока пяти с опухшим, синюшно-багровым лицом.
– И се человек, – сказал, обращаясь к петуху, дед, – сотворенный по образу и подобию. Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие.
– Ко-ко-ко, – одобрительно отозвался петух, наклонив голову набок.
Собрав одежду, дед вынес ее во двор и, облив керосином, поджег. Потом ручной машинкой наголо остриг гостю голову и бороду. Ворочая его как покойника, обмыл кое-как всего с мылом и, обтерев, оставил спать на полу, накрыв старым ватным одеялом.
Утром в полутьме дед проснулся от звуков надсадного кашля. Гость, сидя на полу, протирал глаза и между кашлем ворчал:
– Где это я? В вытрезвиловке или у Маньки? Во блин, хотя бы кто поднес стаканчик, а то подохну на месте.
Старик оделся, зажег лампу и подошел к гостю.
– Дед, куда это меня занесло? На луну, что ли?
– На Псковщину тебя занесло, соколик, вот куда.
– На Псковщину? Во блин, я же спать ложился в Питере.
– Тебя привезли сюда и бросили на дороге трое мужиков в дубленках.
– В дубленках? А… это – крутые дилеры. Я их знаю. Дед, поднеси стаканчик, а то я щас околею. Будь человеком…
Старик понимающе кивнул головой, подошел к шкафчику и налил из бутылки стаканчик мутной остро пахнущей жидкости.
– На, вот выпей стаканчик нашей деревенской брыкаловки.
– А… а… брыкаловки! Это хорошо. Давай ее сюда.
Выпив, он получил дар соображения и рассказал старику свою незамысловатую историю.
– Значит… эта… пить я стал, как от меня жена ушла, а может быть и раньше. Потом пришли эти крутые с бритыми затылками. Говорят: во блин, зачем тебе, синяк, квартира? Продай нам. А правда, зачем она мне? Я и продал. Они мне тотчас два ящика водки на квартиру доставили. Денег давали или нет, не помню. Я целый месяц пил, пока по квартире зеленые чертики и ящерицы не забегали. Очнулся, смотрю комнаты пустыми бутылками заставлены, а мебель вся вывезена. Голые стены, и я сижу посередь комнаты на заднице как Будда какой-то. Опять пришли эти дилеры зеленые в дубленках, но с хвостами и рожками: «На вот, еще стакашек один вылупи, а потом мы тебя на новое местожительство отвезем». Я этот стакашек обратал и как в яму черную провалился. И вот я здесь.
Дед Игнат, порылся в сундуке, где у него «одежда на вес», и принес гостю джинсы, рубаху, свитер и ватник и еще американский картуз для игры в гольф.
– Ну что мне теперь с тобой делать? – сокрушенно сказал дед.
– Спасибо, старик, я щас двинусь назад в Питер.
– Ты заблудишься в наших лесах и болотах. Через полгода приедет внук Серега и увезет тебя на тракторе.
– Как скажешь, я на все согласен. А выпивка будет? Уж очень забористая твоя брыкаловка!
– Выпивки не будет. Надо протрезвляться.
– Дело дрянь. Значит вздернусь и шабаш! Без выпивки я не жилец на этом свете.
– Ничего, кум, перетопчешься.
Две недели подряд гость ныл, колобродил, колотился и кричал диким голосом. Один раз старик вынул его из петли. Другой раз отнял банку ваксы, которую страдалец намеревался сожрать. Наконец, пьяная ломка прошла, он поутих и еще два дня сидел на крыльце, утробно икая и тупо смотря на свое колено. У Степана, так его звали, оказались золотые руки. В прошлом он был судовым механиком и работал в порту. Когда он окончательно оклемался, то стал ходить по брошенным избам, сараям, в кузню и сносить во двор всякие железки, трубы, провода, болты и гвозди. Во дворовом сарайчике он принялся что-то мастерить: стучал, клепал, паял и, наконец, поставил ветряк с насосом, который качал из колодца воду прямо в избу. Затем он разобрал и наладил стоявший у деда в сарае мотоцикл с коляской. В коляске оказалась и канистра с бензином. Отпросившись у деда под честное морское слово, Степан решил съездить в райцентр к дедову внуку Сереге. Старый Игнат долго ему объяснял, как надо ехать, чтобы не заблудиться и поспешить назад, пока не выпали большие снега. Степан отсутствовал больше недели и приехал к началу Рождественского поста, и дед увидел, что он тверезый.
– Значит, воздерживался?
– Штормило, Петрович, были большие соблазны со стороны Сереги, но мы, моряки, народ стойкий.
Привез он от Сереги гостинцев деду: румяные бублики, обсыпанные маком, кулек мармеладу и банку сгущенки. Но самое главное: привез он электрогенератор, провода и лампочки. Поставил во дворе еще один ветряк, который крутил генератор, и в избе появился электрический свет.