С этими словами он подбежал к тройке, выхватил из кармана складной нож, одним взмахом рассек веревку, которой был привязан к задку повозки Эклипс, вскочил в седло – от радости вновь почуять на своей спине любимого хозяина конь радостно заржал и взвился было на дыбы, однако был немедля укрощен, – потом рывком, с легкостью впечатляющей, подхватил с земли Лиду, а эту девушку, между нами говоря, назвать пушинкой не смог бы даже самый романтический из поэтов! – плюхнул ее в седло перед собой, даже не дав помахать на прощанье дядюшке, тем паче проститься с ним теплее, – и свистнул не менее разбойничьи, чем это делывал Касьян. Эклипс осел было на задние ноги, запрядал ушами, однако тотчас Лиде почудилось, что конь оторвался от земли и полетел, расстилаясь над дорогой, настолько стремительным сделался его скок.
Лиде Карамзиной никогда еще не приходилось сидеть в седле перед всадником. К тому же рука Протасова, придерживавшая ее, была жестка, жестока и немилосердна, супруг меньше всего заботился об удобстве Лиды. Ветер бил в лицо, высекая слезы, да еще Протасов поворотил коня с проезжей дороги на какую-то лесную тропу, и ветки так и норовили хлестнуть Лиду по лицу, одна даже вцепилась в шаль и чуть не сорвала ее. Протасов, впрочем, и не подумал остановиться, и Лида совсем прилегла к шее коня, уповая только на милосердие Божие.
На счастье, эта безумная скачка довольно скоро окончилась, и впереди под луной сначала мелькнул серп окружающей имение реки, потом показались купы пронизанных бледным светом садовых деревьев и клумб, а за ними – стоящий чуть на взгорке барский дом.
Бешеный бег Эклипса замедлился, он пошел медленной рысью, а затем и вовсе шагом. Лида, забыв страх, неотрывно смотрела на двухэтажный деревянный дом с портиком, украшенным колоннами, с пятиаршинными окнами. На всех были ставни: некоторые закрыты, а некоторые так и оставались распахнутыми, отчего окна казались заполненными лунным сиянием. С обеих сторон к дому примыкали каменные галереи с деревянными пристройками и флигелями. Перед фасадом лежали пышные клумбы с фигурными цветниками, позади виднелся немалый сад. Словом, по общему типу усадьба Протасова слегка напоминала Березовку, вот только дом оказался двухэтажным, да и вообще все было устроено с куда большим размахом.
Василий Дмитриевич направил коня вокруг дома, минуя парадное крыльцо, и вскоре остановился у черной лестницы. Спешился сам, снял с седла Лиду, которая чуть не упала и схватилась за рукав мужа… Когда это слово пришло на ум, она снова чуть не упала.
– Держитесь, ради бога, Лидия Павловна, – холодно проговорил Протасов, – понимаю, что вы устали до изнеможения, однако скоро сможете отдохнуть.
Дверь приотворилась. Сердце Лиды пропустило один удар, когда она вообразила появление незнакомой старухи, этой самой бабули Никитишны, которая сейчас устроит дикий скандал. Отчего-то ей казалось, что эта самая Анаисия Никитична, бабка Протасова, окажется престарелым подобием Авдотьи Валерьяновны… Однако на крылечко выскользнул заспанный парнишка-конюшонок, который принял поводья Эклипса и повел его куда-то к пристройкам, – как легко можно было догадаться, к конюшне.
– Милости прошу, – негромко сказал Протасов, придерживая перед Лидой дверь и подхватывая под руку, когда она споткнулась на пороге. – Думаю, чем скорей мы ляжем спать после этой безумной ночи, тем легче будет свыкнуться со случившимся.
Лида замерла, подняла к нему лицо, всмотрелась, пытаясь уловить выражение его глаз, однако в сенях было слишком темно.
«Чем скорей мы ляжем спать…» – сказал Василий Дмитриевич. Что он имел в виду? Он же не мог иметь в виду, что… что они лягут в одну постель! В одну супружескую постель, как и положено молодоженам… И только тогда вполне свершится таинство брака. «И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле!» – эти слова Священного Писания вдруг зазвучали в ее памяти, но никогда они не были наполнены таким смыслом, как теперь.
– Идемте же, ну? – нетерпеливо сказал Василий Дмитриевич и подтолкнул Лиду вперед.
Пройдя сквозь низенькую дверку, они попали из сеней в просторный зал первого этажа, из которого поднималась наверх широкая лестница.
– Моя спальня наверху, – сообщил Василий Дмитриевич, – ну а для вас покои, конечно, не готовы, так что придется вам заночевать в моих.
Лида не знала, как поднялась по лестнице. Возможно, она шла сама, возможно, Василий Дмитриевич тащил ее за руку и пихал в спину – нет, она не помнила и даже потом не могла вспомнить, как ни старалась!
От лестницы на втором этаже в обе стороны отходили два коридора, в каждый из которых смотрело несколько дверей. Василий Дмитриевич увлек Лиду в левый коридор и вскоре толкнул одну из дверей. За ней открылась комната с широко распахнутым окном. Занавеси разносило ветром по сторонам, и бледно-голубоватые, словно бы дымящиеся полосы лунного света лежали на полу.
– Ах, что за луна нынче, – пробормотал Василий Дмитриевич. – Отроду не помню такой луны! Так и следит за нами всю ночь, глаз не сводит! Надо будет ставни прикрыть, не то не удастся заснуть.
Он подошел к окну, высунулся, глубоко, шумно вдыхая посвежевший ночной воздух, поймал створки ставен и сомкнул их. В секунду стало темно: свет проникал теперь только в щели между плашками, из которых были собраны ставни. Горела только единственная свеча в тяжелом канделябре, с которой Василий Дмитриевич поднялся в комнату и оставил у двери. Теперь же он перенес ее на столик возле окна. И Лида наконец оглядела эту просторную комнату с большой кроватью в алькове и узким диваном под стеной. В комнате стояли также два кресла и платяной шкаф; в дальнем углу, между подвернутыми шторами, можно было разглядеть небольшую дверь.
– Извольте, Лидия Павловна, – проговорил Протасов, вручая ей подсвечник, которым только что зажег еще одну свечу, и Лида только сейчас сообразила, что, пока она осматривала его комнату, Василий Дмитриевич не сводил глаз с ее лица. – За той дверью моя гардеробная, где, надеюсь, вы найдете все для умывания. Думаю, мы оба порядком пропылились нынче. Быть может, вы голодны? Я могу позвать кого-нибудь принести ужин, хотя вряд ли он будет достоин называться праздничным…
– Благодарю, – шепнула Лида, продираясь сквозь комок в горле, – я не голодна. И правда, мне надо пойти умыться…
Протасов снова указал в сторону гардеробной. Лида вошла в нее и закрыла дверь за собой, поставила свечу и огляделась. Это была небольшая комнатка без окон: ножная каучуковая ванна на полу, какую незадолго до смерти купил и ее отец; в стеклянных вазочках бруски сладко пахнущего мыла; на лавках сложены полотняные полотенца, стоит несколько тазов и кувшинов; бочка в половину ее роста полна воды – конечно, холодной, однако Лиду теперь бросило в жар от волнения, и холодная вода была для нее благом.
Она принялась раздеваться, мучительно изгибаясь и выкручивая руки, чтобы расстегнуть крючки на спине, ломая пальцы, чтобы выбраться из перекошенного кринолина. Мелькнула мысль, что завтра ей будет совершенно не во что одеться, ведь все вещи остались невесть где при дороге, так что придется предстать перед пугающей бабулей Никитишной в самом неприглядном виде, однако сейчас у нее уже не было ни духовных, ни физических сил, чтобы переживать еще из-за этого. Мысли о том, что сейчас предстоит ей и Василию Дмитриевичу, поглощали ее совершенно. Почти не сознавая, что делает, Лида совершенно разделась, встала в ножную ванну и принялась поливать себя водой, щедро намыливаясь. Она не поленилась вымыть и голову, только позже спохватившись, что причесаться нечем: мелкий гребешок, найденный в гардеробной, сразу застрял в ее волосах, и Лида, побоявшись сломать, отложила его. Тогда она, постаравшись вытереть волосы как можно лучше, просто заплела их в две косы.
Теперь предстояло решить, в чем выйти из гардеробной. Не осталось ничего, как снова набросить на себя дневную сорочку, а плечи прикрыть все той же шалью, которая перенесла сегодня столько испытаний, даже побывав венчальной фатой.
Наконец Лида осмелилась приотворить дверь и выглянуть в комнату.
Свеча в ее руке дрожала так, что узкий язычок пламени вдруг погас, однако на прикроватном круглом столике горела еще одна свеча, и в полутьме и полной тишине слышалось сонное дыхание Протасова.
Лида подошла к кровати, но она оказалась пуста. Через минуту девушка обнаружила, что Василий Дмитриевич спит на диванчике – спит не раздеваясь, сбросил только сюртук. Возможно, прилег на минутку, ожидая, пока Лида выйдет из гардеробной, да и уснул, сраженный усталостью.
А Лида, слушая его сонное дыхание, вглядываясь в спокойное загорелое лицо со сведенными к переносице бровями, тоже ощутила, что она устала почти до потери сознания. Ничто не волновало ее сейчас, ничто не тревожило: ни прошлое, ни будущее, а в настоящем было только одно желание – лечь спать.
Она вернулась к постели и только тут увидела, что поверх подушки лежит ночная батистовая сорочка, щедро отделанная кружевом.
Интересно, откуда она здесь взялась? Уж не Протасов ли приготовил ее для Лиды, понимая, что ей не во что переодеться на ночь?
Лида задула свечу и в наставшей темноте сняла свою дневную сорочку и надела эту. Ткань была мягкая, легкая, и кружево сплетено с необычайным искусством, батисту под стать. Как попала в эту мужскую спальню такая сорочка? Сам Василий Дмитриевич уж точно не мог ее носить, значит…
Лида слишком устала, чтобы пуститься по тропе догадок, которая могла завести слишком далеко: подумала только, что не миновать ей оказалось того, чего она еще с утра опасалась: ночевать в чужой сорочке!
Она забралась на кровать, юркнула под одеяло, чувствуя, как предутренней прохладой повеяло из окна, и уже опустила было голову на подушку, однако спохватилась, что Василию Дмитриевичу будет зябко на его диванчике в одной рубашке, а потому соскочила с кровати и подошла к нему, размышляя, чем бы укрыть. Однако ничего подходящего не нашлось. Пришлось набросить на Василия Дмитриевича его же пыльный сюртук, ну а поверх – свою многострадальную шаль.