. То есть они остались на выделенных им землях, бывших господских, однако не предоставлены сами себе, а по-прежнему подчиняются воле господина, хотя теперь вовсе не обязаны этого делать. Но если так, господину Протасову приходится очень непросто – ведь он не имеет права требовать с бывших крепостных ни барщины, ни оброка. На что же он живет? Почему по-прежнему занят присмотром за всем хозяйством, а не за той небольшой частью его, которая должна принадлежать ему после реформы? Или его крестьяне отказались воспользоваться предоставленной им волей? И что же, так поступили все до единого?!
Это с трудом укладывалось у Лиды в голове! Так называемые либеральные газеты, например «Голос» господина Краевского, которые иногда читал отец, уверяли, что всякий крестьянин ждал воли как манны небесной и только и мечтает взять выделенную ему часть помещичьей земли, а также собственную судьбу в свои руки! Газеты же более осторожные, их называли консервативными, например «Московские ведомости» господина Каткова, убеждали общество, что далеко не все крестьяне чувствуют себя в волнах воли как рыба в воде, что помещикам не следует спешить с тем, чтобы предоставить их самим себе, а надо на первых порах присматривать за теми, кто традиционно видел в господах «отцов своих».
Похоже, Протасов следовал именно этому совету. И у него, и у Ионы Петровича дворовые по струнке ходили перед господами, а если горничные дерзили, то ведь только перед Лидой, к которой они относились так, как их госпожи.
Хотя это Феоктиста относилась к ней так, как ее госпожа, а Марфуша явно не следовала примеру Анаисии Никитичны!
Лида вспомнила ее угрюмое лицо… с таким же выражением Марфуша появилась перед тем, как Протасов и Лида отправились в путь. И вдруг вспомнился жавшийся к ногам горничной русоволосый мальчишка, на которого озабоченная Лида в первую минуту не обратила никакого внимания. Кто отец этого ребенка? Замужем ли Марфуша или та благосклонность к ней барина, мысли о которой настолько встревожили Лиду, дошла и до того, что у Протасова появился внебрачный ребенок от горничной? Признан ли он отцом или растет с презрительным клеймом ублюдка? Англичане придумали таким отпрыскам куда более красивое название: бастард, однако это только для русского уха звучит красиво, а для английского, наверное, так же ужасно, как для нас – ублюдок…
Боже мой, внезапно осознала Лида, да ведь она совершенно ничего не знает о своем муже, о его характере, привычках, достоинствах и недостатках, возможно, пороках… о тайных сторонах его жизни, может быть, даже позорных… Для нее Василий Дмитриевич был только бесконечно обаятельным мужчиной, который взволновал ее сердце, заставил потерять голову и мечтать о нем самым непозволительным для юной невинной девушки образом!
А как быть, если эта юная девушка внезапно оказалась обвенчанной с этим волнующим мужчиной? Можно ли в таком случае назвать ее мечты о нем непозволительными?
– …или предпочтете подождать меня здесь? – вдруг прервал ее мысли голос Протасова, и Лида суматошно огляделась.
Оказывается, дрожки уже стояли перед низеньким зданием конторы посреди какой-то деревни, и Протасов протягивал ей руку.
Глава одиннадцатая. Сватья баба Бабариха
– Что вы сказали, простите? – неловко спросила Лида.
В глазах Василия Дмитриевича мелькнула улыбка:
– Я спрашивал, хотите ли вы пойти со мной или предпочтете подождать в коляске.
– Конечно, конечно, я пойду с вами, – привстала Лида и, опершись на руку Протасова, сошла на землю, придерживая юбки.
К окнам здания липли любопытные физиономии, однако, когда господа вошли, их встретили поклонами. В ножки, как в старые времена, никто из крестьян не падал, однако поклоны были весьма почтительными, хотя Лида заметила, что молодые крестьянки исподлобья разглядывают ее кринолин, зонтик, шаль, шляпку и украдкой подталкивают друг друга локтями.
Интересно, сюда уже дошли слухи о том, что барин тайно обвенчан? Или нет? И за кого в таком случае принимают ее эти девушки с любопытными глазами? За невесту Протасова? За его любовницу?
Были ли у него не такие тайные, как Авдотья Валерьяновна, а явные любовницы, которые езживали с ним по деревням и интересовались ведением хозяйства?
Нет, главный вопрос такой: есть ли у него сейчас такая любовница?!
«Не буду думать об этом! – внушала себе Лида. – Я от этих мыслей с ума сойду!»
Да, можно было и в самом деле сойти с ума от того, о чем ты никогда в жизни не думала, но что внезапно стало для тебя важнее важного!
Тем временем Протасов провел Лиду через сени, и они оказались в комнате конторского служащего – худющего молодого человека с пегими волосами, одетого в коричневый сюртук и плисовые штаны. Он низко поклонился Протасову, метнув на Лиду любопытный взгляд.
– Кузьма Иванович, мой помощник, счетовод, агроном, инженер, – словом, мастер на все руки, – отрекомендовал его Протасов. – А это супруга моя, Лидия Павловна.
– Мои поздравления, – пробормотал Кузьма Иванович, имевший такой вид, будто Протасов только что стукнул его кулаком в лоб. – А…
Конечно, он хотел что-то спросить, но перехватил холодный взгляд барина и прикусил язык в буквальном смысле слова и даже сморщился от боли!
Как ни была напряжена Лида, ей стало смешно. Она еле сдержала улыбку.
– Зовите их поочередно, – велел Протасов, и Лиде показалось, что он тоже чуть не рассмеялся.
Кузьма Иванович высунулся в сени, и Протасов с Лидой обменялись веселыми взглядами, но тут же словно бы отдернули их друг от друга.
Кузьма Иванович появился в сопровождении долговязого увальня в кумачовой косоворотке, мявшего в руках шапку.
– Барин тебя слушает, Ефим, – сказал Кузьма Иванович.
– К вашей милости… жениться желаю, – застенчиво сообщил Ефим, глядя вроде бы в упор на Протасова, но не забывая коситься и на Лиду.
– Это ты хорошо придумал, – усмехнулся Протасов.
– Он не один такой, Василий Дмитриевич, – сказал конторщик.
– Ткачих ты привел? – спросил Протасов.
– Конечно, как велено было, – заверил Кузьма Иванович.
– Ну так зови всех!
– Входите! – крикнул конторщик, снова высунувшись в сени, и отпрянул, пропуская в комнату еще пятерых парней и пять молодых девок. Все они тотчас встали под противоположные стены, подперев их и то опуская глаза, то стреляя ими по сторонам, причем парни в замешательстве так усердно мяли в руках свои картузы и войлочные шапки, словно непременно решили изорвать их в клочья.
– А, ткачихи-лентяйки, – весело сказал Протасов, глядя на девушек, и они ответили ему такими счастливыми улыбками, словно он назвал их красавицами, умницами и непревзойденными рукодельницами. – Вот что хочу вам сказать. Давно сердит на вас, потому что известно мне: вместо того чтобы своим делом заниматься у ткацкого станка, вы по целым дням болтаете с садовниками, да огородниками, да конюхами, да другими молодыми ребятами. От самих от вас толку нет, да еще их от дела отвлекаете. Я решил выдать вас всех за крестьянских ребят, у которых нет невест. Вас тут пять – и их пятеро. Сами себе пару выберете или мне вас рассудить?
– Рассудите, барин Василий Дмитриевич, – вразнобой заговорили парни и девушки, так и шныряя взглядами по лицам тех, кто стоял напротив.
Лида тоже перебегала глазами с одного лица на другое, и ей казалось, что она в жизни не видела картины ярче, чем эта мгновенная смена выражений в молодых глазах: от растерянности до радости, от смущения до страстной смелости. Однако никто не делал попыток тронуться с места или заявить о своем выборе.
– Ну, извольте, – пожал плечами Протасов и, взяв за руку Ефима, подвел его к маленькой пухленькой девушке с льняной косой, которую она теребила ловкими пальцами ткачихи, словно это были не пряди волос, а нити утка или основы[69].
На двух молодых лицах выразилось откровенное разочарование, однако ни жених, ни невеста не произнесли ни слова поперек господской воли.
– Погодите! – воскликнула неожиданно для себя самой Лида, которая многое приметила, пока наблюдала за парнями и девками. – Погодите, Василий Дмитриевич! Вы бы лучше этой девушке присватали вон того паренька в синей косоворотке…
– Да-да! – радостно воскликнула маленькая ткачиха. – Он мне по росту подходит, да и вообще… А с этим долговязым я не справлюсь!
Лида озабоченно взглянула на Ефима – не обидел ли его уничижительный отзыв? Однако он с нескрываемой радостью смотрел на высокую веснушчатую девушку с короткой, но очень толстой русой косищей, да и она так и поливала его ласковым взглядом.
– Ну, будь по-вашему, Лидия Павловна, – усмехнулся Протасов. – Ты, Фросенька, иди к… как тебя?
– Матвейка, – подсказал малорослый паренек.
– Иди к Матвейке, ну а Ефим возьмет за себя…
Протасов обвел было взглядом девушек, однако Лида подскочила к той, высокой, с косой, и подтолкнула ее к Ефиму.
– Вы согласны? – спросила она озабоченно.
– Премного благодарны, матушка Лидия Павловна! – радостно воскликнули эти двое, крепко берясь за руки.
– Ишь как! – удивился Протасов. – Ну, может быть, вы, Лидия Павловна, и прочие судьбы так же лихо решите?
Лида взглянула растерянно: не обиделся ли Василий Дмитриевич? – однако тот смотрел серьезно, выжидательно, и она решилась: быстренько соединила руки тех парней с руками тех девушек, с которыми парни обменивались взглядами накануне, и замерла, выжидательно оглядывая соединенные ею пары.
– Все ли довольны? – спросил Василий Дмитриевич со странным выражением и засмеялся, когда все принялись кланяться, выкрикивая вразнобой:
– Премного благодарны, барыня Лидия Павловна! Премного благодарны!
Фросенька радостно вскричала:
– Надо будет сегодня-завтра сбегать на кладбище, дедушку навестить да рассказать ему, что наконец-то замуж выхожу! Вот порадуется!
Лиду умилила эта привязанность к покойному деду. Видимо, ближе него не было у Фросеньки человека, если даже после его смерти маленькая ткачиха готова поделиться с ним самым радостным событием своей жизни…