— Боишься?
— Наверное. Да. Очень боюсь.
— Я непременно разыщу этого типа и приволоку его сюда.
— Зачем? — удивилась Муся.
— Хочу, чтоб ты наконец поняла, что выдумала его от начала до конца. Этого своего героя-летчика с лицом американского киноактера.
— Откуда ты знаешь, какой он?
— Мне достаточно знать тебя. Ты любишь все суперкрасивое. А он наверняка успел отрастить живот, заработать плешь и пристраститься к самогонке.
— Замолчи.
— Ну наконец-то я нащупал в тебе живую струну. Браво, Старопанцев. Итак, через неделю этот парень будет сидеть вот здесь, — Старопанцев кивнул в сторону диванчика в углу, — и пялиться на тебя своими выцветшими глазками алкаша с солидным стажем. Только скажи, как его зовут и в каком регионе нашей теперь уже не столь необъятной родины его можно отыскать?
— У него семья. Взрослый сын.
— Ну, и что дальше? Сама знаешь: нет ничего вечного под солнцем и луной.
— Пусть все остается как есть.
Она посмотрела на него в упор и долго.
— Согласен, — сказал Старопанцев, в изнеможении плюхаясь на диван. — Я подозревал, что ты обладаешь даром гипноза. Но я никогда не думал, что это такая сила.
…Он позвонил ей утром пятнадцатого марта и сказал:
— Вечером улетаем в Давос.
— Но…
— Никаких «но». Помнишь пункт четыре в нашем контракте?
— Выездные гастроли. Но сегодня истекает срок моего контракта.
— Я привезу тебе новый. Условия будут еще выгодней.
— Ты и так платишь мне кучу денег. Куда мне столько?
— Глупая. Кто же говорит такие вещи работодателю? Не бери с собой ничего — все купим в Париже.
— Ты же сказал, что мы летим в Давос.
— Через Париж. Надеюсь, ты не станешь возражать?
— Нет.
Муся слышала его прерывистое — возбужденное — дыхание.
— Ты рада?
— Не знаю. Для меня это так неожиданно. Возможно, я почувствую радость потом.
…Они жили в уютном домике на краю заснеженной долины. Из окон были видны покрытые лесом склоны гор. Муся могла смотреть на них часами, чувствуя, как ее душа наконец-то наполняется долгожданным покоем. В камине уютно потрескивал огонь, в баре была выпивка на любой вкус. К тому времени, как Старопанцев возвращался с лыжной прогулки, она была достаточно пьяна, чтобы снять халат и залезть к нему под одеяло — она вдруг стала страдать от одиночества. Он отодвигался от нее почти брезгливо и, прежде чем заснуть, долго и тяжко вздыхал.
Как-то за завтраком Муся сказала:
— Ну вот мы и поменялись местами.
— Да.
— Тебя это не радует?
Он покачал головой.
— Но я стараюсь, чтобы тебе было хорошо.
— Не надо. Тебе гораздо больше идет, когда ты думаешь только о себе.
— Мне надоело быть эгоисткой.
— Это твоя сущность. Все остальное притворство.
— Прости.
— За что? — Старопанцев удивленно вскинул брови. — Ты ведешь себя идеально. Во всем виноват только я.
— Я делаю тебе больно. Поверь, это не нарочно.
— Верю. Но я, очевидно, никогда не узнаю, как ты ко мне относишься.
— Лучше, чем к кому бы то ни было.
— Я бы хотел, чтоб ты меня ненавидела. Как того парня, с которым ездила на море.
— Я на самом деле его придумала.
— Давай выпьем, — вдруг предложил Старопанцев и поднял свой бокал с шампанским. — Я так давно ждал от тебя этих слов.
— Мне было вовсе не просто признаться в этом себе самой.
— В чем?
— В том, что я… оказалась такой неверной.
Она зажмурила глаза и замотала головой.
— Что случилось?
— Мне не надо было говорить этого вслух, — прошептала она. — Я вдруг почувствовала, что свободна от всех клятв и обещаний.
Он наклонился и поцеловал ей руку.
— Но я все равно не смогу простить себе, что этим парнем был не я. Знаешь, мне вдруг захотелось в Москву. Угадай почему?
— Я не хочу выходить замуж. Даже за тебя.
— Подумай о будущем своего Ивана. У меня нет наследников.
— Спасибо. Это слишком щедрый подарок. Я его не заслужила.
Он встал и вышел за дверь в одном тренировочном костюме. Она видела, как он поднимается по склону, утопая по колено в только что выпавшем снегу. Вздохнула и налила себе полный бокал шампанского.
Старопанцев женился вскоре после того, как они вернулись в Москву. Он редко появлялся в клубе, переключив все свое внимание на супермаркет. Хотя, как уверял Топорков, клуб оставался главным источником его доходов. Муся скучала по Старопанцеву. Но вместе с тем чувствовала облегчение.
Она стала ходить в бассейн и на массаж, попыталась ограничить себя в алкоголе, хоть это удавалось ей далеко не всегда. Что касается мужчин, то она вдруг поняла, что противоположный пол действует ей на нервы. Причем все без исключения мужчины. Впрочем, она-то общалась с определенной категорией.
— Ты в монастырь, что ли, собралась? — спросил как-то Топорков.
Она улыбнулась ему в зеркало.
— А я так надеялся, что ты станешь мадам Старопанцевой. Кого-то ты, моя девочка, перехитрила. Уж не себя ли?
Она продолжала молча накладывать грим.
— Знаю, ты не любишь эти разговоры, но, судя по всему, дело идет к тому, что наш клуб продадут какому-нибудь Рябцеву или Пеструхину. Впрочем, не вижу разницы. И тот и другой имеют склонность к стриптизу и черной порнухе. Представляю, что придется тебе выделывать.
Муся опустила руки и насторожилась.
— Ну да. Они непременно захотят, чтобы прекрасная Мэрилин не просто вихляла задницей и покачивала своим сексапильным бюстом, а еще и скидывала с себя шмотки на виду у всего народа.
— Я никогда не стану это делать, — тихо, но решительно заявила Муся. — К тому же мне кажется маловероятным, что Старопанцев захочет продать курочку, которая несет ему золотые яйца.
— Он-то, наверное, и не продал бы, а вот его мадама… — Топорков сел на кушетку и достал пачку сигарет. — Представляешь, я с горя даже задымил, хоть у меня и здорово барахлит мотор. Сашка стал крепко выпивать, и эта Тигра Львовна сумела прибрать его к рукам. Ну, а ей кто-то доложил про вашу красивую печальную любовь.
— Никакой любви не было. Просто я очень уважаю Александра.
— Это не мое дело, крошка. Мое дело — не потерять работу на этом крутом вираже. Придет другой человек, а вместе с ним другие шестерки.
— Я поговорю с Александром. Сегодня же.
— Вряд ли тебе удастся ему дозвониться. Эта Гиена Леопардовна его и близко к трубке не подпускает.
— Я знаю прямой номер. Дай мне телефон.
— Через три минуты твой выход.
— Подождут.
Муся взяла у Топоркова трубку сотового телефона, набрала номер, который Старопанцев дал ей еще в те времена, когда у них все было просто и без осложнений. Она ни разу им не пользовалась, но у нее была феноменальная память на цифры. Трубку взяли после третьего сигнала.
— Я у телефона, — сказал Старопанцев, часто и прерывисто дыша.
Муся видела, как деликатный Топорков выскользнул за дверь и неслышно прикрыл ее за собой.
— Хотела услышать твой голос, — сказала она.
— Ты слышишь его. Что дальше?
— Нужно поговорить. Срочно. Ты не смог бы…
— Нет.
— Со мной случилось большое несчастье.
— В чем дело?
Его голос дрогнул.
— Я… да, я пошлю все к черту и уеду из Москвы, если ты продашь клуб Рябцеву или…
— Кто сказал тебе эту чушь?
— Об этом говорят у нас все.
— Поди и успокой их. Хотя я сам сегодня появлюсь. Тебе пора на сцену.
Она увидела Старопанцева, когда пела «I'll Die Of Love» [4]. Он вошел через боковую дверь и остановился возле сцены. На Мусе было белое платье с корсажем, расшитым искусственными камешками. Когда пурпурно-красный луч прожектора выхватывал из полумрака ее торс, создавалось впечатление, будто ее сердце исходит капельками крови. Она увидела его и в ту же секунду поняла, что очень соскучилась по нему. Что вместе со Старопанцевым из ее жизни исчезло что-то невосполнимое.
— Следующую песню я посвящаю моему лучшему другу. Я всегда готова сделать все, что он попросит. Думаю, он чувствует по отношению ко мне то же самое, — сказала она, вытерла платочком непрошеные слезы и сделала знак оркестру. — «I'm glad you're with me again» [5], — запела она, обворожительно улыбаясь Старопанцеву.
Через неделю у Муси случился выкидыш. Это произошло в Крыму, где Старопанцев арендовал дом с прислугой в глухой местности у моря. Он сам вез корчившуюся от боли Мусю в Симферополь, внес на руках в операционную.
— Врачи считают, ты больше не сможешь иметь детей, — сказал он, едва Муся пришла в себя после наркоза. — И в этом виноват я.
— У меня уже есть Ванька.
Она попыталась улыбнуться Старопанцеву, у которого было прямо-таки трагическое лицо.
— Но я хочу, чтобы у нас с тобой были дети. Я давно мечтаю об этом.
— От беременности портится фигура. К тому же мне придется надолго проститься со сценой… — Она поперхнулась слезами и замолчала.
— Почему ты ничего мне не сказала?
— А что бы от этого изменилось?
— Ты, наверное, права. И все равно я был бы еще нежнее.
— Мне было замечательно с тобой, — сказала Муся и, дотянувшись до руки Старопанцева, слабо пожала ее. — Спасибо.
— Ты что, прощаешься со мной? — догадался он.
— Да. У тебя есть жена. У вас будут дети.
Он встал и отошел к окну, загородив своей широкой спиной свет.
— Я никогда не продам клуб, — заговорил он, не поворачиваясь. — Ты будешь петь там, пока тебе это не надоест. А когда надоест, я найду новую Мэрилин. Я оговорю в своем завещании этот момент. Пускай все думают, что ты бессмертна.
— Это так здорово. — Муся сглотнула слезы. — Мне очень жаль, что… Хотя нет, все случилось именно так, как должно было случиться…
Звякнуло стекло, и она подняла голову, прислушалась. Снег за окном падал беззвучно, как во сне. В одном месте он налип странным, похожим на большую кляксу пятном. Будто кто-то швырнул в стекло снежком.