– Может быть, ты не сбился, может быть, ты к немцам и топал? – внимательно глядя на юношу, спросил майор Ильин.
– Зачем вы так… У меня все товарищи в том поезде остались. Я еще не знаю, как их родителям в глаза смотреть буду… Ведь это они со мной вместе на съемку ехали… Вот и выходит, что это я их не уберег…
– Товарищ капитан. Он еще сумки свои отказывается открывать…
– Что в сумках? – спросил Вологдин.
– Съемочный аппарат и пленка отснятая… Если открыть коробки на свету, то пленка засветится…
– Пленка, говоришь? – с интересом переспросил молодого человека майор Ильин. – А у тебя пленка еще осталась?
– Берегу как зеницу ока…
– Вот и хорошо, товарищ студент, – начал командир батальона майор Ильин, возвращая ему паспорт. – Задумка у меня одна тут появилась. Завтра утром бойцы капитана Вологдина в атаку пойдут… Хорошо бы заснять их на память… А то, не дай Бог, кто погибнет… Пусть для своих детей они живыми останутся… Сможешь?
– Я постараюсь… – произнес Герман.
– Да уж постарайся, – сказал капитан Вологдин и добавил, обращаясь уже к сержанту Анисимову: – Накормите товарища кинооператора и отведите в свой блиндаж… Пусть он пока отдохнет. И завтра лично будешь ему в этом важном деле помогать… И без возражений, пожалуйста… Куда тебе в атаку идти раненому. И еще, с утра санинструктора вместе с тяжелоранеными в госпиталь отправишь, от греха подальше. Негоже девушке в первом же бою погибнуть…
С вечера, чуть солнце за горизонт уходить стало, низины словно дымком подернулись, туман заслоился, цепляясь за кусты, и в густом том молоке не то что рота – полк свободно мог спрятаться. Нырнули в облако – и ищи их…
На рассвете капитан Вологдин выстроил всю свою роту.
– Врага не бойтесь, – начал Вологдин. – Он на нашей земле, а потому сам нас боится… Да и не человек он уже, если все законы человеческие преступил. И теперь стал подобен зверю. Лютому зверю, хитрому и чрезвычайно опасному… И ничего теперь по отношению к нему не должно существовать: ни сострадания, ни пощады. Бить его надо завтра, братцы. Бить, пока в логово свое не уполз. А теперь главное… Наступать будем мелкими штурмовыми группами…
Капитан что-то говорил, обращаясь к своим бойцам, а оператор Герман Шатров, с включенной камерой в руках, медленно шел вдоль строя.
«Какие же разные и удивительные лица у бойцов, – думал он, – прекрасно понимающих, что через несколько мгновений они должны будут подняться в смертельную атаку. В их лицах нет даже намека на потаенный страх. В этот миг они все подобны взрослым детям, что интуитивно воспринимают кинокамеру как нечто особое, мистическое, способное не только сохранить их образы, но и действительно пронести их через века и расстояния, чтобы уже далее воистину на многие лета воссоединить в общей родовой копилке человеческой памяти всех родных, любимых и близких нам людей».
К утру туман усилился. Теперь он молочными волнами пересекал улицы пригорода. Крыши словно плыли в том тумане. Головы бойцов передового отряда были подобны купальщикам: они то появлялись, чтобы осмотреться вокруг, то вдруг снова исчезали в молоке тумана…
Немецкие часовые не спали. По крайней мере один из них, что негромко наигрывает что-то ностальгическое на своей губной гармошке. В иной ситуации можно было и заслушаться этой игрой. Но вот кто-то прерывает ту игру точно рассчитанным и хорошо поставленным ударом ножа.
А потом – и также в тумане – только звуки короткого рукопашного боя и редкие вскрики тех, кто из передового отряда уже встретил свою смерть. И вот в этот туманный молочный плес хлынул основной поток роты капитана Вологдина. Среди них с кинокамерой в руках Герман Шатров в сопровождении сержанта Анисимова.
Раздался выстрел немецкой самоходки. И словно золотой дождь посыпались со старой, пронзенной осколком яблони ее зрелые плоды, медленно падая на окровавленную осеннюю листву.
В поселке начался тяжелый бой.
Хлещет из пробитого ведра колодезная родниковая вода, смывая кровь убитого и лежащего рядом с колодцем бойца.
От второго выстрела немецкой самоходки рухнула стена здания, похоронив под собой сразу нескольких бойцов.
И бежит по улице невесть откуда взявшаяся шальная курица, но уже без головы…
– Товарищ Третий… – звучит по армейской связи голос капитана Вологдина. – За окраину поселка мои бойцы зацепились, но наступление захлебнулось… Несем потери от прицельного огня немецкой самоходки… Есть закрепиться на позиции… Вас понял, товарищ Третий…
Не проехав и пяти километров по направлению в тыл, Надежда застучала по крыше кабины водителя санитарной машины. Тот притормозил и, высунул голову из кабины, спросил:
– Что случилось?
– Тарасов, родненький ты мой… – заверещала Ростова. – Довези, пожалуйста, раненых до лазарета сам. Очень тебя прошу. Там же в бою тоже раненые могут быть. Кто же им без меня поможет?
– Ну что с тобой сделаешь? – забурчал Тарасов. – Беги, егоза, раз не можешь…
Ростова мгновенно выскочила из кузова машины и, вскочив на подножку, прежде чем вернуться назад в роту, чмокнула Тарасова в заросшую щетиной щеку.
Туман медленно рассеивался. Бойцы капитана Вологдина, заняв выгодные позиции, практически обложили школьное здание, в котором размещались немцы, но пройти дальше им не удавалось, так как здание и подходы к нему прикрывались немецкой самоходкой и пулеметами, установленными в окнах второго этажа. Наступило временное затишье.
Сержант Анисимов сидел с тремя бойцами и кинооператором Германом Шатровым за памятником В. И. Ленину, что стоял от школы метров за сто.
– Немцы время тянут, не иначе как подкрепления ждут. Тогда пиши пропало… – говорит пожилой боец сержанту Анисимову и, достав сухарь, начал его усердно пережевывать, зная, что силы ему еще сегодня понадобятся.
Когда санинструктор Ростова добралась до поселка, то увидела двух раненых бойцов. Быстро оказав им первую помощь, она пошла дальше в поисках новых раненых.
– Сестричка, помоги… – услышала она чей-то голос. – У нас тут раненый с утра лежит.
Надежда быстро подползла к бойцу, которого отнесли за угол дома, и начала осматривать его раненую ногу. И пока делала перевязку, обратилась к бойцу, который ее подозвал:
– Чего ждете? Почему не наступаете?
– Самоходка у них там перед школой стоит… Прямой наводкой лупит…
– И что? А обойти дом не пробовали?
– Да пробовали. На доме два пулемета. Столько бойцов уже положили… Если бы только не эта самоходка…
В это время за стеной заблеяла коза. Надежда зашла в дом и, открыв крышку подпола, обнаружила там пережидающих бой старуху с козой.
– Вот ты-то мне и нужна! – произнесла Ростова и обратилась к бойцу с вопросом: – Отец, гранаты есть?
Боец согласно кивнул головой.
– Давай все…
Услышав такое, старушка Параскева со страху начинает креститься.
Через несколько минут от дома старушки Параскевы вверх по улице к школе в полотняной рубашке до колен, с распущенными волосами и корзинкой в руках шла Надежда Ростова и свободной рукой тянула за собой упирающуюся козу.
Прибывший на передовую капитан Вологдин поинтересовался у бойцов своей роты:
– Кто это там… с козой?
– Так это же новая медсестра наша… Ростова. Бойца раненого перевязала, у меня гранаты взяла и пошла…
– Гранаты она у тебя взяла? – рявкнул на него ротный. – А ты сам, что, так и будешь тут у печки сидеть?.. – и тут же попросил связать его с Анисимовым.
– Сержант, ты меня слышишь? Ты смотри, что она вытворяет. Кем она себя возомнила? Перехвати эту блаженную вместе с козой…
Сержант Анисимов стал быстро напяливать на себя форму убитого немецкого солдата. Затем, выйдя на перекресток и встав спиной к зданию школы, продолжая застегивать пуговицы на брюках, ожидал, пока Надежда подойдет к нему ближе.
Но тут заупиралась коза…
Немцы уже рассматривали девушку в бинокль, передавая его друг другу, и, смеясь, показывали руками в ее сторону.
Когда Надежда с козой дошла до Анисимова, тот попытался обнять ее своей здоровой рукой и утянуть в проулок, но Надежда уклонилась от объятий сержанта, и он в результате, чуть не споткнувшись, обнял козу.
– Ростова, ты это… с ума не сходи… Они не посмотрят, что ты баба… – бормочет, поднимаясь, Анисимов.
Немцы уже смеются. Слышно, как они что-то кричат, подзывая к себе девушку… Кто-то даже проволоку колючую в сторону отодвигает.
Ротный наблюдал за всем происходящим в бинокль.
– Что они там за цирк устроили?
А Надежда вместе с Анисимовым уже почти у самой самоходки. Тут Ростова облокотилась на переодетого в немецкую форму сержанта Анисимова и стала демонстративно поправлять чулочки…
В этот момент коза снова начинает вырываться, в результате чего и Надежда, и сержант уже оба падают на землю.
Вот тогда-то Ростова и показала Анисимову связку гранат, что лежали у нее в корзине. Сержант мгновенно все понял и, выдернув чеку, бросил гранаты под днище самоходки, а сам прикрыл собой Надежду.
Как только прогремел взрыв, наши бойцы открыли огонь, а капитан Вологдин поднял роту в атаку.
Надежда лежала на земле и смотрела на бегущего в ее сторону ротного. Время для нее словно бы замедлило свой ход, движения Вологдина неожиданно стали плавными, он, спеша к ней, медленно рассекал руками воздушную завесу.
– Живая? – спросил он, перекрикивая грохот боя и подбегая к Ростовой. И так ее сграбастал, осматривая, нет ли где ранения, что Надежда обмерла даже. А когда капитан Вологдин убедился, что Ростова цела и невредима, то вместе с сержантом Анисимовым бросился преследовать отступающих немцев.
Ростова, еще до конца не осознавшая того, что только что сотворила, что была на волосок от гибели, под теми самыми яблонями стала медленно опускаться на землю, так как ноги ее стали ватными. Земля вокруг нее была усеяна золотыми яблоками, что лежали на земле, опаленной войной.
Надежда в тот момент была подобна той самой девушке, что изобразил художник эпохи Возрождения Сандро Боттичелли на своем удивительном полотне с названием «Весна», с ее неотмирной, нежной и утонченной женственностью, которую в пылу жестокого боя сумел увидеть и успеть снять молодой выпускник ВГИКа Герман Шатров.