Когда бой стих, к Ростовой, уже одевшейся в свое обмундирование, подошли капитан Вологдин и сержант Анисимов.
– В рубашке ты, Надежда, не иначе как родилась. Только что по рации сообщили, что санитарная машина, с которой тебя утром отправили, до госпиталя не дошла. Разбита от прямого попадания немецкой авиабомбы…
Надежда вспомнила Тарасова, тех раненых, что выхаживала и коим спасла жизни… и по ее щеке потекли слезы. Первые слезы на той войне, так как этим бойцам, спасая их жизни, она отдала и частичку своей души. И эту живую, трепетную, любящую частичку ее души разорвала хладная железяка немецкой бомбы.
В это же время на площадке появилась старушка Параскева. Она шла и громко причитала:
– Розочка, радость моя ненаглядная, что же эти душегубы с тобою сделали? Козочка моя, как же я жить-то без тебя теперь буду?
Когда капитан Вологдин и сержант Анисимов, услышав ее вздохи, обернулись, то вначале увидели даже не причитающую Параскеву, а выглядывающую из-за немецкой самоходки голову ее козы, очевидно, оценивающей слова своей хозяйки. И бойцы невольно заулыбались.
Надежда, одернув свою гимнастерку, спросила:
– Куда мы теперь, товарищ капитан?
– Дальше, сестричка! На Ельню…
Ее разбудил резкий звонок будильника…
«Надо же такому случиться, – думала Ростова, открыв глаза и все еще лежа на своем диване. – Мало того что заснула, не дойдя до кровати, так еще умудрилась во сне увидеть все то, что случилось со мной в первые месяцы войны, да и не только увидеть, но заново пережить и вновь оплакать бойцов, оставшихся на тех полях войны навечно».
В тот день она спешила в больницу, хотя и была уже на пенсии. Но все равно не могла сидеть дома. Выносить за больными утки, обмывать покойников, перестилать постельное белье не способным самим даже шевельнуть пальцем, кормить их с ложечки, да еще и за скромную зарплату, что получали больничные сестры и нянечки, мало кто хотел. А Ростова хотела. Рвалась на работу так сильно, словно замаливала этим еще те, военные, недочеты и ошибки. Но более оттого, что хотела быть хоть кому-то нужной в этой мирной и послевоенной своей жизни, когда о тебе как о ветеране войны вспоминают лишь два раза в год: в преддверии Дня Победы и на день рождения. А потом – полное забвение и одиночество, даже если ты и живешь в кругу семьи или с соседями.
Ростова жила с соседями. Как получила комнату после войны, так в ней и оставалась. Соседи менялись, менялась и мебель, которую привозили с собой уже новые жильцы, не менялось лишь их отношение к одинокой женщине и ветерану войны.
Все – поверите ли, все – ждали ее смерти, надеясь таким образом улучшить свои собственные жилищные условия. Дело в том, что в пятикомнатной коммунальной квартире Ростова занимала самую большую, солнечную и просторную комнату аж в 28 квадратных метров, в то время как другие комнаты были значительно меньшими, а людей в них было прописано значительно больше…
– Степаныч, что ты все скулишь? – строго спросила, входя в палату, облаченная в белый халат Ростова у лежавшего тяжеловеса Постникова.
– Так руку же у меня вчера ваши коновалы оттяпали… – начал тот.
– Ну, во-первых, пить не надо было, – говорила Надежда Федоровна, начиная свой утренний обход палаты. – Во-вторых, не надо было мериться силами со Штанько в таком состоянии… Скажи спасибо, что только руку, а не голову потерял. На войне оно понятно: когда человек получал тяжелое ранение, так он воевал, Родину защищал, а ты покалечился по глупости своей, так что не сетуй на ни на кого, кроме себя.
Степаныч в придачу еще и дулся на нянечку. Он лежал прямо у двери и считал, что Надежда Федоровна обязана была начинать свой освободительный утренний обход с опорожнением их уток именно с него, а не от окна, где лежал тот самый сосед, а теперь уже и недруг слесарь Штанько. Это с ним он, напившись на праздники Первомая, оказался на строительной площадке нового жилого дома. Они пошли посмотреть свои будущие квартиры. И поссорились, не поделив то, что им еще даже не принадлежало, а потому сцепились и в итоге оба свалились в проем с третьего этажа.
Пока Ростова занимается утренним обходом палат, собирая утки и наводя порядок, пришло время рассказать вам о ее школьном товарище и «оруженосце» Николае Ласточкине. Рассказать о том, что сама Надежда Ростова знать не могла по той лишь причине, что, если вы помните, встретились они на дорогах войны буквально на несколько минут, а затем вновь разминулись, следуя дальше уже по своим тропам, не ведая, пересекутся ли эти тропы вновь на непредсказуемых поворотах их судеб. Надежда тогда отправлялась в роту капитана Вологдина, а Николай – за линию фронта.
Когда на следующий день Надежда вернулась из батальонного госпиталя, куда она отвозила раненых, то сразу заметила, что бойцы ее роты сегодня не отвечают на ее традиционные приветствия шутками, а лишь отводят глаза и даже опускают головы…
Она буквально ворвалась в блиндаж. Там уже были комбат Ильин, ротный старшина Кудряшов и сержант Анисимов.
Капитан Вологдин лежал на топчане с закрытыми глазами, с лицом пепельного цвета. Дыхание его было затруднено. И красное пятно на груди в районе сердца свидетельствовало о смертельном ранении.
– Как это произошло? – тихо спросила Ростова сержанта Анисимова.
– Нам дали задание выйти на окраину Ельни, вот он рано утром и пошел позицию посмотреть, место для штаба подобрать… Такая тишина стояла, и вдруг шальная пуля. Он даже сначала ничего не почувствовал.
– Может быть, снайпер? – спросила его Надежда.
– Не исключаю… – ответил Анисимов. – Вот только остались мы, как я понимаю, без ротного, а у нас общее наступление с минуты на минуту объявят…
Ростова подошла и внимательно осмотрела рану.
– В госпиталь его надо, – начал майор. – Машину твою ждали.
– Нельзя его трогать, товарищ майор. Да и не довезем, по дороге умрет… – ответила комбату санинструктор и вдруг увидела, как ротный открыл глаза и тихо произнес:
– Сестричка…
– Здесь я, товарищ капитан, – произнесла в ответ Надежда, склонилась и взяла его остылую ладонь в свои теплые. – Все будет хорошо, товарищ капитан…
– Что же ты заладила: капитан да капитан. Меня Олегом звать. Как и князя великого. Помнишь… – и тихо, еле шевеля губами, он начал произносить памятный с детства текст: – «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…» Та пуля, что ужалила сегодня меня, сродни той гробовой змее, что погубила некогда князя. Это выходит, что не только имена, но и судьбы у нас с ним общие. Но умирать не страшно, сестричка. Значит, час мой пришел. Смерть, в отличие от нас, никогда не опаздывает и всегда приходит вовремя, у нее свой календарь. Страшно – это когда ты один на один с костлявой остаешься и нет никого рядом. Еще жаль, что приходится умирать не дома. Умирал бы дома – смог бы проститься с родителями, с женой и детишками…
– Скажите мне свой адрес, – попросила ротного Ростова. – Я напишу вашим, как вы умирали, а если случится, то навещу после войны…
Она еще что-то тихо ему говорила, а он, закрыв глаза, вдруг увидел себя дома, почему-то на русской печи, чувствовал, что забыли дерюжку подстелить и глина зело накалилась, выжигая ему все нутро… И подумал, что надо бы об этом мамане сказать. И вдруг он увидел их всех: жену, что гладила на широком столе, стоя у окна; двух дочурок, сидевших рядышком и перебиравших пшено, и свою маманю… шуструю, маленькую, что много лет спала урывками, кусочками какими-то, будто выкраивала их для детей у крестьянского обихода жизни. Увидел руки ее, худые до невозможности, с пальцами, которые уже не разгибались от вечной работы. Увидел ее морщинистое, будто печеное лицо и понял, что она уже плачет над ним, попавшим в беду…
Когда Вологдин снова открыл глаза, то увидел уже своих боевых товарищей, он улыбнулся им и… испустил дух, как говорили ранее.
Хоронить капитана решили утром, о его смерти сообщили командованию полка, и рота стала готовиться к наступлению.
Чуть позже на окраине города, в развалинах, уже наш снайпер увидел в прицеле своего карабина человека в священническом облачении, который явно пытался незамеченным пробраться на нашу сторону.
Снайпер спустился со второго этажа и связался по рации с командованием роты.
– Пятый, – докладывал он. – В сторону наших позиций пробирается поп… Откуда я знаю, какой? С крестом… Что прикажете делать?
Сержант Анисимов выслушал сообщение и обратился к комбату:
– Товарищ майор, там поп какой-то на нашу сторону пытается перейти…
– Откуда он здесь мог взяться? – переспросил с удивлением майор Ильин.
– Это может быть наш разведчик Николай Ласточкин, – попыталась объяснить Ростова. – Нужно связаться с полковой разведкой… Они должны об этом знать…
– Сержант Анисимов, передайте снайперу, пусть на всякий случай его подстрахует… И слетай туда, сам все посмотри…
Вдруг майор видит, как напряглась санинструктор Ростова.
– Возьми с собой санинструктора, вдруг там ее помощь понадобится. Оставайтесь на позициях до подхода основного состава роты. И еще… – Тут майор строго взглянул на Надежду и сказал: – Сержант Ростова, если только я увижу вас в наступательных колоннах, то сам выпорю… Все ясно?
Ростова согласно кивнула головой, а уже через несколько минут она вместе с Анисимовым шла в сторону горящего города.
Ельню трудно было назвать городом: переходя из рук в руки, он превратился в развалины. Бились за каждый дом, за каждую улицу, а когда после наступления вновь занимали знакомые развалины, то радовались тому, как дети, понимая, что домой возвращались.
Боец-снайпер через прицел винтовки показал сержанту Анисимову, где в настоящее время находится человек в священническом облачении. А тот передает винтовку Надежде.
– Это он, Коля Ласточкин, – произнесла Надежда. – Анисимов, нужно как-то помочь ему пройти на нашу сторону.
– Прикрой, боец, нашего батюшку… – приказал сержант снайперу. – Скоро наступление объявят. Один из взводов пойдет в этом направлении…