И уже через несколько минут машина полковника Зотова покинула позиции роты старшины Ростовой, увозя в Москву кинооператора Германа Шатрова.
А Ростова, благо что было затишье, снова забралась в блиндаж, и вновь слезами наполнились ее глаза. То, что произошло несколько минут назад, испугало ее: ведь теперь ей предстояло все время быть на виду своей роты, к этому наваливались ответственность в решении задач уже военно-стратегического характера, а также дополнительные обязанности в обеспечении роты боеприпасами и пропитанием, так как теперь она отвечала за жизнь каждого вверенного ей бойца. Понятно, что рядом были комбат Ильин, старшина Кудряшов и сержант Анисимов… И все же, все же, все же…
– Разрешите войти, товарищ старшина? – раздался с улицы голос сержанта Анисимова.
– Входите, сержант.
– Меня тут вчера во время атаки царапнуло немного… – начал он, подходя к Надежде. – Даже и не знаю, можно ли теперь к вам за помощью обращаться…
– Ранение?
Сержант кивнул, а когда приподнял край своей гимнастерки, то Ростова увидела след глубокой раны на правом боку бойца.
– Почему молчали до сих пор?
– Так построение было…
– При чем здесь построение, если тебя вчера ранило… – заметила Надежда и вдруг поняла, что Анисимов даже если бы и захотел, то обратиться за помощью не мог, так как Ростова с вечера и всю ночь просидела у завала, где потеряла разведчика Ласточкина.
– Извините, сержант, это моя вина… – сказала она и потянулась за сумкой с медикаментами и бинтами.
Оказав необходимую помощь сержанту Анисимову, Надежда вдруг почувствовала некое смущение.
– Я ведь даже не знаю, как вас звать, – вдруг призналась Надежда, – а то все сержант да сержант.
– Виталий я…
Он ответил, а девушка вдруг совсем поплыла. Пожалуй, что впервые в своей жизни она увидела совсем рядом обнаженное тело молодого бойца. Понятно, что в школе на уроках физкультуры и на купании в походах, да и на практике в деревне она видела мальчиков из своего класса. Понятно и то, что шла война. Но сейчас, когда она делала перевязку, то впервые чувствовала, что тело сержанта полно жизни, что оно созрело не только для того, чтобы защищать, но и для того, чтобы давать новую жизнь и продолжать свой род. И от одной этой мысли Надежда смутилась, понимая, что сержант Анисимов и сам не торопится надевать свою гимнастерку, что сам застыл, словно сомнамбула, всего лишь от одного прикосновения ее рук, ее женских рук…
Положение спас вошедший в блиндаж старшина Кудряшов, который сообщил, что майор Ильин вызывает Ростову к себе. Покрасневшая Надежда стремглав выскочила из блиндажа и со всех ног помчалась к месту расположения командира батальона…
Я же позволю себе ненадолго вернуть вас в мирное время. Мы расстались с Надеждой Федоровной во время ее дежурства в больнице. Прошла ночь, и она, сдав смену, поспешила домой. В тот день у нее была назначена встреча с моим отцом-военкомом. Он уже был на пенсии, но возглавлял городской Совет ветеранов войны и собирался прийти к Ростовой в гости, чтобы поздравить Надежду Федоровну с днем рождения. Пожалуй, что он был единственным человеком в нашем городке, с которым она поддерживала дружеские отношения. Кстати, он же, в бытность свою военкомом, выхлопотал для нее в первом построенном после войны доме ту самую комнату, в которой она жила и по сей день, а потом, уже по ее просьбе, они наводили справки о судьбе старшины Зайцева. И узнали, что Владимир Степанович Зайцев добился того, что в начале 1942 года его отправили в одну из действующих войсковых частей на севере нашей Родины. Старшина дошел до Кенигсберга и там геройски погиб при освобождении зоопарка.
В тот день они вместе помянули тех, кто остался на полях войны и не вернулся домой. И большую часть времени просидели молча, погрузившись каждый в свои воспоминания. И вдруг Надежда Федоровна приоткрыла моему отцу еще одну из своих военных историй.
– Если честно, полковник, – начала она, – мы сидим сегодня за столом только потому, что кто-то отдал за нас свои жизни. И за меня, в частности. Я тебе еще не рассказывала, как в один из дней немецкий снайпер убил откомандированного в наше подразделение нового санинструктора Сашеньку Новикову… Через неделю еще одна смерть, и снова девушка-санитарка погибла от пули немецкого снайпера, что заставило меня догадаться о том, что охотятся именно за мной… Вскоре мы узнали, что кто-то из немецкого штаба, узнав, что наших солдат в атаку поднимает женщина – этакая русская ведьма с красным крестом на рукаве, – приказал немецким снайперам поохотиться за мной. И вдруг я узнаю, что сержант Анисимов, ничего мне не сказав, по ночам вдруг стал уходить куда-то, – сказала она и задумалась, очевидно, погрузившись в воспоминания тех дней.
Давайте же и мы с вами окунемся в волны ее памяти.
…Вспыхнувшая ракета и последующий удар пулемета оповестили о возвращении из похода за немецким снайпером сержанта Анисимова. В окопе, куда он, словно замороженный куль, свалился, его встречал старшина Владислав Кудряшов.
– Я тебя, сержант, и ждать уже перестал… – сказал старшина, помогая Анисимову подняться на ноги.
– Мы еще повоюем… – произнес Анисимов в ответ, с трудом шевеля языком.
– Замерз, поди? – поинтересовался старшина.
– Не то слово, – ответил Анисимов.
– Ну, что, выследил поганца? – снова задал вопрос старшина.
– Затаился, гад…
– Глотни для согрева, – сказал старшина, – передавая сержанту флягу со спиртом.
Сержант Анисимов сделал глоток и замер, чувствуя, как тепло мгновенно побежало по жилочкам.
А старшина уже рассуждал:
– Так тебе надо его подманить…
– Это как же? – спросил Анисимов, возвращая фляжку.
– Как селезня на утицу… Аль ты не охотник? Ну так слушай. Строгается деревянная утица в размер, раскрашиваешь ее и ставишь в затон аккурат напротив того места, где сам с ружьем сядешь… И подманиваешь селезня криком утиным… С помощью манка, значит…
– Вроде бы как на живца?
– Точно… Ну, пойдем, согреться тебе надо… Оно бы лучше сейчас в баньку… Ну да где ж ее взять. Так что я тебя сейчас спиртом разотру.
Они пошли к блиндажу, когда у сержанта Анисимова возник новый вопрос:
– А скажи, старшина, мы всех своих погибших сегодня похоронили?
– Почитай что всех…
– Что значит «почитай»? – вопрошал сержант.
– Земляк мой еще не погребен. Мы с ним оба с этих мест…
– Понятно… – уточнил для себя Анисимов.
– Так вот… Погиб земляк мой – Петр Громов. Совсем еще молодой, от ран еще вчера преставился… Завтра третий день будет… Я его лапником пока прикрыл. По морозцу он хорошо сохранится. Вот и хотел завтра, на рассвете, его по православному обычаю земле предать…
– Так он же коммунист, насколько я помню…
– Коммунист. И что из того? Только ведь душа у него все одно – христианская… А ты что удумал-то? Зачем тебе покойник нужен?
– Сам же говорил… Утица для немецкого селезня нужна.
Старшина, уже догадываясь, о чем говорит ему сержант, медленно перекрестился.
Через полчаса, растертый спиртом и накрытый овчинным полушубком, сержант Виталий Анисимов дремал на сколоченном топчане.
– Это что за партизанщина такая во вверенном мне подразделении? – услышал он голос ротного Ростовой и мгновенно открыл глаза. – Почему об этом я узнаю последняя? – продолжала говорить Ростова, подходя к лежавшему на топчане Анисимову.
Сержант повернул голову и увидел Надежду. Он уже и готов был бы вскочить на ноги, да неожиданно постеснялся своего вида, понимая, что, кроме армейских кальсон, на нем ничего нет.
Старшина Кудряшов поспешил от греха выйти на улицу.
– Да вот… пока не наступаем, – начал он, садясь на топчан и прикрываясь полушубком, – хотел вас, товарищ старшина, свежатиной побаловать. Вы ведь, поди, медвежатины в своей жизни и не пробовали. А я тут аккурат берлогу нашел. Поутру выкуривать мишку пойду…
– Виталий, а ты, что, меня и взаправду полной дурой считаешь?
После этих слов Анисимов, уткнувшись глазами в земляной пол, решил смолчать.
– Завтра обещали снайпера к нам прислать, – продолжала Надежда, присаживаясь на сколоченный кем-то табурет. – До наступления еще дня два… Думаю, что продержимся…
– Ну да. Нам бы еще день простоять и ночь продержаться… – начал Анисимов цитировать известный рассказ Аркадия Гайдара. – А там, глядишь, и Красная армия подойдет… Только ведь этот немецкий Плохиш ждать не станет… Скольких он еще девушек наших положить сможет…
После этих слов Надежда встала и подошла к Виталию, а потом нежно провела ладонью по его вьющимся волосам.
Он осторожно перехватил ее ладонь и поднес к своим губам. Поцеловал… и замер в ожидании возможной бури. А тут еще и полушубок, как назло, соскользнул с плеч.
– Не ходи завтра на этого немца, – начала Надежда. – Очень тебя прошу. Я уже устала терять тех, кто становился для меня дорог. Чувствую, что смерть – эта Снежная королева – уже снова стоит за моей спиной.
– Тогда я ее посажу на горячую печку, но тебя я ей теперь не отдам… – произнес, улыбаясь, Виталий.
В этот самый момент на пороге блиндажа вновь появился старшина Кудряшов и, увидев их стоявшими совсем рядом, кашлянул.
Надежда быстро развернулась и даже сделала несколько шагов к выходу, но вдруг остановилась и, повернувшись к сержанту Анисимову, сказала:
– И даже думать не смей про этого снайпера… – Сказала и после этого вышла.
– Ты это… – начал старшина Кудряшов. – Не очень-то тут балуй. Уж, поди, скольким девкам голову на гражданке вскружил…
– Она у меня, товарищ старшина, будет первая, если честно. Я знал, что она есть на свете, знал, что обязательно ее встречу, что буду любить только ее, единственную.
– Ну так что? Не пойдешь теперь на охоту-то?
– Обязательно. Готовь, отец, салазки… И земляка своего… Пусть он для нашей победы еще раз послужит… Пусть на себя еще одну вражескую пулю примет… Возьмем этого немецкого селезня на нашу утицу… А то думается мне, что он уже во вкус вошел, свою безнаказанность почувствовал… Да и не селезень он вовсе, а волк… А таких и отстреливать не грех, – говорит Виталий и начинает быстро одеваться…