Зимой светает поздно. Тишина стояла воистину мертвая… Все было сковано крепким морозом. Немцы изредка освещали нейтральную полосу осветительными ракетами.
Старшина Кудряшов и сержант Анисимов уже сидели в траншее на передовой.
– Договариваемся так, старшина, ровно через час… – начал уточнять задания для старшины сержант Анисимов, – минута в минуту, ты потянешь свою утицу в сторону блиндажа командира роты. Где-то притормаживай… Ну и так далее…
– Яйца курицу не учат… – буркнул старшина.
– Согласен. Ну, пожелай мне тогда ни пуха ни пера… – сказал сержант Анисимов и в своем белом маскхалате быстро пополз в сторону противника.
Старшина оглянулся, нет ли кого рядом. Он знал, что через несколько минут в траншее начнется движение. И действительно, в отдалении, за его спиной, раздался негромкий окрик часового. Кто-то ему ответил.
Кудряшов, найдя глазами удаляющуюся спину сержанта Анисимова, перекрестил его, памятуя о том, как это делала его бабушка.
Ровно через час, минута в минуту, по траншее на коленях полз старшина Кудряшов, а за ним на табуретке, установленной на самодельных деревянных салазках, сидела… чуть было не сказал «девушка». На салазках он вез своего погибшего боевого товарища, из-под шапки-ушанки которого в сей час торчала кромка золотистых волос, сделанная из соломы, а на руке, обращенной в сторону противника, у погибшего бойца была еще и повязка с красным крестом.
Кудряшов полз и тихо, про себя, молился. На глазах бойца были видны слезы.
Красноармейцы, находившиеся в траншее, молча и зачарованно смотрели на то, как мимо них проплывала та жуткая «утица». Где-то она даже чуть задерживалась, покачивая головой так, словно разговаривала с каждым, спрашивая о здоровье и желая удачи…
В этот-то момент и раздался выстрел немецкого снайпера.
И голова погибшего еще накануне бойца дернулась так, будто бы тот был еще жив…
Молодой боец, на глазах которого это произошло, от того выстрела съежился, прикрыв свою голову руками.
Сержант Анисимов, приткнувшийся за разбитым орудием, в оптический прицел своей винтовки увидел сначала солнечный блик, а затем и самого немецкого снайпера и плавно нажал на спусковой курок своей снайперской винтовки.
На замерзшем лице убитого бойца, который пожертвовал сегодня собой ради жизни своих товарищей, можно было увидеть нечто похожее на умиротворение…
Когда старшина Кудряшов услышал ответный выстрел, то он остановил движение своих салазок.
– Господи, и ты, друг Виталий, простите меня грешного… – лишь успел произнести он, как в траншее появились Ростова и комбат Ильин. Увидев убитого бойца на салазках и старшину Кудряшова, Надежда все поняла.
– Я же вам запретила, – начала она.
– Объясните мне, что у вас здесь происходит? – задал уже свой вопрос комбат Ильин.
– Сержант Анисимов немецкого снайпера подстрелил… – ответил старшина.
Ростова стала пристально всматриваться в сторону нейтральной полосы. Рядом со старшиной Ростовой над бруствером окопа появилась и голова комбата Ильина. Он же первым и видел ползущего в белом маскхалате сержанта, показывая Надежде нужное направление.
Сержант Анисимов, радостный от осознания выполненного им задания, быстро полз к нашим окопам. Так быстро, что потерял необходимую осторожность… Ему бы затаиться на пару часов…
Когда до наших траншей осталось не более ста метров, прямо под сержантом взорвалась противопехотная мина. Пулеметные очереди немцев мгновенно начали вспарывать всю нейтральную полосу. А когда немцы открыли еще и минометный огонь, то Надежда и комбат Ильин вынуждены были опуститься в траншею. Хотя и там на них, от разрывов мин, падала мерзлая земля.
Но Надежду уже трудно было удержать. Она, несмотря на пули и разрывы мин, продолжала вскакивать и всматриваться в то место, где только что лежал сержант Анисимов.
– Старшина, готовь роту к атаке… – неожиданно отдает она приказ Кудряшову.
– Ты что, ротный… – начал старик-комбат. – Ты же сейчас людей на верную смерть пошлешь. Не жилец он, опомнись…
– Я слышу, как он стонет! Не могу, комбат, не могу, стонет он ведь, стонет.
– Да умирает он, потому и стонет. Без сознания он уже…
– Комбат, родненький, разреши мне самой слазить, самой его вытащить…
– Слазить? И остаться там с ним на веки вечные. А кто завтра в бой бойцов поведет? Старшина, уводи ее… Силой волоки. Слышишь? Это мой приказ…
И как ни билась Надежда, но вырваться из крепких рук старшины Кудряшова не смогла, а тот молча тащил ее в блиндаж.
Молодой боец, который лишь недавно пришел в себя от потрясения, увидев салазки с мертвым бойцом, вновь пришел в ступор, наблюдал, как тот же старшина тащит теперь на себе вырывающегося из его рук командира роты…
Когда прекратились разрывы мин и наступила тишина, на молодое и красивое лицо погибшего сержанта Анисимова стали падать снежинки, покрывая его белым снежным саваном.
Комбат вошел в землянку и увидел, что старшина все еще сдерживал уложенную на нары Надежду.
– Отпусти ее… – сказал ему комбат.
Старшина убрал руки, и Надежда сильно ударила его кулаком в лицо. Тот даже глазом не моргнул, стерпел.
Надежда встала и медленно пошла к выходу из блиндажа.
– Не ходи, дочка… – остановил ее голос старика-комбата. – Отмучился он. Давай доставай водку, старшина. Помянем хорошего бойца. Царствия ему небесного. Как стемнеет, вынесем его с нейтральной полосы и похороним как героя…
Надежда, услышав эти слова, замерла. А потом и вовсе ноги ее подкосились и она стала опускаться на землю.
Старшина подхватил ее на руки и уже бережно положил на тот же топчан. После чего он разлил водку по кружкам. Одну кружку дал комбату, вторую взял себе, а третью накрыл куском черного хлеба. И они молча помянули сержанта Виталия Анисимова.
После случившегося в Надежде словно струнка какая-то лопнула. С того случая она стала относиться к войне как к работе. Тяжелой, изнурительной, жесткой и жестокой. Она все знала о бойцах своей роты, всегда находила нужные слова поддержки для каждого, если в этом была необходимость, была внимательна, как наседка к своим птенцам, хотя все те птенцы были старше ее по возрасту. Но делала это как бы на автопилоте, потому что при всем внимании к бойцам она забаррикадировала для них свое сердце, точнее – душу, а еще точнее то, что от нее, выжженной потерями и болью, осталось.
Прошел месяц затяжных боев.
Город еще раз перешел в руки немцам, а потом нам снова удалось его взять. Этакое противостояние, которое, скорее всего, можно было бы назвать топтанием на месте, но Верховной ставке нужно было это стояние. Готовилось генеральное контрнаступление под Москвой, стягивались войска, подтягивались новые резервы из Сибири. В один из дней комбат Ильин с командирами своих рот был вызван в штаб полка. В дороге их машина спустила колесо, и они чуть было не опоздали к началу совещания.
– По данным нашей разведки, – говорил начальник штаба полка, – немецкие войска со дня на день ждут подкрепления в составе моторизованного корпуса. Командование дивизии поставило перед нами задачу не дать этой колонне возможности соединиться с частями, атакующими город. Какие будут предложения, товарищи офицеры?
– Предлагаю силами диверсионного отряда, зная маршрут продвижения колонны, зайти в тыл противника, занять одну из господствующих высот, закрепиться на ней и нанести противнику урон в технике и живой силе, – высказал свое предположение один из офицеров полка, сверяясь с картой местности.
– Сколько у нас времени до подхода моторизованной колонны? – переспросил начальника штаба майор Ильин.
– Не более двух суток… – ответил начштаба.
– Если дойти скрытно до указанной высоты, – раздался голос Надежды.
– Товарищ санинструктор, – остановил Ростову начальник штаба. – Что вы тут делаете?
– Разрешите, товарищ подполковник, – обращаясь к начальнику штаба полка, комбат Ильин встал. – Извините, что не представил командному составу полка и вам лично старшину Ростову, которая личным приказом командира дивизии полковника Зотова назначена командиром роты погибшего капитана Вологдина…
– Понятно, товарищ майор, можете сесть. И все же. Есть другие предложения, товарищи офицеры?
Иных предложений не последовало. Офицеры хорошо понимали и риск, и ответственность. И вернулись к предложению об отправке в тыл врага диверсионной группы.
И тут старшина Ростова снова попросила слово.
– Товарищ полковник, разрешите мне повести диверсионную группу. Я тут с местными недавно разговаривала. Под разрушенной церковью есть потайной ход, который выведет нас до кулацких схронов. Они еще со времен Гражданской войны остались. От них к Елагиной мельнице ведет тайная тропа. По ней зерно на телегах к мельнице подвозили. Тропа хоть и заросла, но пройти по ней можно. Она выведет нас к Змеиной горке, а с нее вся дорога как на ладони видна. А самое главное, идя таким маршрутом, мы выиграем несколько часов…
– А как же вы легкие орудия под землей протащите? – вдруг спросил ее начальник штаба.
– По этому церковному подземному ходу еще во время войны 1812 года на телегах провизию подвозили… А дальше… Земля подсохла – значит, сможем по той тропе до высотки по крайней мере одно орудие дотащить. И еще нам нужно будет хотя бы два противотанковых ружья. Я слышала, что опытные образцы в наших частях уже появились…
Однако пушку и два противотанковых ружья группе выделили, так как понимали, что возможный прорыв немцев грозил всем серьезными последствиями. А старшина Ростова уже знала, для чего именно ей понадобится эта пушка.
Когда диверсионная группа был готова к выходу, то в расположении командира роты старшины Ростовой снова появилась знакомая эмка полковника Зотова.
– Командира диверсионной группы ко мне, – приказал он, выйдя из машины.
Надежда подбежала к комдиву Зотову.
– Товарищ командующий, – начала докладывать старшина Ростова. – Диверсионная группа в составе тридцати человек готова к выполнению поставленной перед нами задачи… Командир группы старшина Ростова.