– Немец тот мертвым, видно, прикинулся, планшетка под пузом у него была. Но он явно ранен, а с полчаса назад обозначил себя для немцев. Видно, что не только желание жить им движет. Давай, Ростова, вместе думать, как нам эту планшетку забрать… Ты у нас стратег, не чета мне, старику.
– Я тактик, товарищ майор. А потому смотрите… Дорога туда идет на подъем. До мотоциклетки метров восемьдесят. И если удастся пробежать первые метров тридцать и упасть, то дальше будешь под естественным прикрытием…
– Остается только кому-то эти тридцать метров пробежать… – произнес майор Ильин. – Доброволец нужен.
– Не нужно искать добровольцев, – раздался у них за спиной голос рядового Глотова. – Разрешите, товарищ майор, мне за этим офицером сползать, дозвольте позор свой смыть…
– Нам нужна лишь планшетка этого офицера, а не твое геройство…
– Вы только отвлеките их… – начал боец.
В это время с немецкой стороны короткими перебежками по направлению к мотоциклетке выдвинулись три немца.
– Сынки, – раздался командный голос комбата, – а ну покажите им, где раки зимуют…
И бойцы открыли по немцам огонь. Один из немцев упал, а двое других, забрав убитого, отступили к своим позициям.
– Видно, что и вправду в планшете у него что-то есть, раз они на верную смерть своих людей посылают, – произнесла младший лейтенант Ростова.
– Я добегу, поверьте… – продолжал боец Глотов.
– Предположим, добежишь, да только кто даст тебе назад вернуться… – вступил в разговор стоявший рядом старшина Кудряшов.
– Сделаем так, – начала Надежда. – Веревочку сейчас к твоей телогрейке привяжем, к хлястику. Если до немца добежишь, то планшетку эту к веревочке привяжешь. Мы за эту веревочку планшетку и вытянем, а ты уж, как стемнеет, сам выберешься.
– А что, разумно… – согласился комбат Ильин. – Молодец, дочка!
– Я готов… – ответил Глотов.
– Тогда слушай, боец! – продолжил майор. – Мы сейчас на пару минут откроем минометный огонь. Тебе этих минут должно хватить, чтобы пробежать эти тридцать метров.
– Пусть связисты бухту с телефонным проводом принесут, – попросила Ростова старшину Кудряшова. – Его нам должно хватить…
Как к хлястику бойца Глотова привязали конец телефонного провода, майор Ильин отдал приказ и по немецким позициям ударили наши минометы. Под прикрытием этого огня рядовой Глотов бросился в сторону убитого немецкого офицера.
Немцам хватило пары минут, чтобы открыть ответный огонь, но было поздно, боец был уже вне зоны поражения.
Когда Глотов оказался на расстоянии не более трех метров от мотоциклетки, немецкий офицер почти в упор дважды в него выстрелил. Бойцу хватило сил навалиться на немца и из последних сил придушить его. После чего он привязал планшетку к концу телефонного провода, дал знак рукой, и старшина Кудряшов потянул планшетку в свою сторону.
В тот момент, когда старшина Кудряшов передал ротному в руки ту самую планшетку, за спиной Ростовой раздался взрыв…
Планшетка та оказалась бесценной. Об этом и сообщил майору Ильину сам комдив полковник Зотов, а затем поинтересовался, кто же на этот раз так отличился.
– Красноармеец Глотов, – начал майор Ильин. – Жизнь свою за эту планшетку положил.
– Глотов? – переспросил полковник. – Это уж не тот ли, которого ты расстрелять предлагал?
– Он самый.
– Что же не расстрелял, если не секрет? – спросил у майора комдив.
– Младший лейтенант Ростова на поруки его взяла.
– Почему ее с собой не привез?
– Так в госпитале она, товарищ командующий, – начал Ильин. – Снаряд совсем рядом взорвался… В общем, контузило ее.
– Что же ты, майор, мне сразу об этом не доложил? Ведь знаешь, что… Поехали к ней.
Надежда лежала на больничной койке. Когда она наконец-то открыла глаза, то увидела склонившуюся над ней фельдшера Волкову.
– Оклемалась, сердешная ты наша… А я уж думала, что по второму разу за упокой поминать тебя придется…
– Значит, еще поживу… – тихо произнесла Надежда.
– Видно, что поживешь. Видела я твоих заступников, что вчера в коридоре на стульчиках сидели…
– Какие заступники? – спросила ее Ростова.
– Мне бы таких, – произнесла Волкова и с улыбкой добавила: – И чего я, дуреха, сама в роту капитана Вологдина тогда не поехала…
– И где же они? – спросила Ростова.
– Начальник госпиталя не посмотрел, что сам комдив Зотов приехал о твоем здоровье справляться, не пустил…
На следующий день комдив Зотов вновь приехал в госпиталь и встретился с начальником госпиталя.
– Доктор, вы уж мне начистоту, все как есть говорите, – просил его полковник. – Как она? Когда она сможет подняться?
– Да не беспокойтесь вы так, товарищ полковник. Организм молодой, сам справится, несколько дней у себя подержим, и пусть дальше воюет, хотя, по мне, не женское это дело – мужиков в атаку поднимать.
– Не поверите, доктор, но я офицеров таких мало встречал, кто был способен за собой солдат поднимать. Не криком с угрозами и размахиванием оружием, а именно так, за собой…
– Выходит, что у нас теперь своя Жанна д’Арк есть? – задумчиво произнес начальник госпиталя.
– Именно так! Именно, что своя Жанна д’Арк! – произнес в ответ комдив Зотов.
– Так уж и быть, – согласился доктор, – ступайте, навестите, но уговор – не больше пяти минут…
Через минуту полковник Зотов стоял в палате Ростовой. Адъютант комбата уже выгрузил из вещевого мешка тушенку, банки с компотами и плитки шоколада, а полковник Зотов стоял у кровати и смотрел на спящую Надежду.
Он не осмелился ее разбудить. Этот молодой и грозный полковник стоял, словно очарованный ее умиротворяющей простотой. И еще не ведал, пересекутся ли вновь их военные пути-дороги, а главное, судьбы, но искренне желал того.
В тот день полковник Зотов, о чем Надежда узнала позже, отбывал в Москву за своим новым назначением. Весной – летом 1942 года Ставка готовилась продолжить наступательные операции.
Они еще раз встретились через три года в поверженной Германии, но эту историю пусть Надежда Федоровна поведает вам сама. Благо что такой случай вскоре представился, ее пригласили в Москву, на Центральное телевидение, чтобы доснять еще несколько эпизодов к фильму, над которым работала группа Германа Шатрова.
Нужно было лететь в Москву, и я предложил ей свою помощь, она с радостью согласилась.
В московском аэропорту мы взяли такси. Машина легко бежала по дороге. Надежда Федоровна с интересом смотрела на проносящуюся мимо нее новую жизнь ее любимой страны. Она ведь, кроме своей комнатушки и дороги до больницы, где пропадала сутками, почти ничего в послевоенной своей жизни не видела. Даже когда ей неоднократно предлагали бесплатную путевку в санаторий на берегу Черного моря, она отказывалась, ссылаясь на то, что нянечек в больнице не хватает. И теперь всматривалась в проносившиеся мимо поселки.
По мне, так она была странной женщиной. Этакой затворницей в своей коммунальной квартире. Мне даже думается, что она сознательно избегала жизни и общения с теми людьми, что ее окружали. Их бесконечные жалобы на жизнь, пересуды, свары, а также постоянные праздники, заканчивающиеся, как правило, в пьяном угаре, ее явно угнетали. Не исключаю, что в последнее время она все чаще и чаще стала задаваться вопросом: для кого же она, а главное, те, кто погиб, не жалея живота своего, сберегли Родину? Но это всего лишь мое эмоциональное предположение. Сказать, что, уйдя в этакое затворничество, она посвятила себя Богу, как многие в ее возрасте, тоже не могу, так как знаю со слов своего отца, что она не смогла, не захотела простить Ему то, что Он забирал лучших и дорогих для нее людей.
Ближе к вечеру мы разместились в гостинице, чтобы утром быть на студии. Надежда Федоровна волновалась. Завтра ей предстояли съемки и новые воспоминания, которые, словно спелые грозди винограда, уже начали тяготить ее своим весом, все ниже и ниже склоняя к самой земле.
Утром телевизионщики отвезли Ростову к Могиле Неизвестного Солдата. Сегодня наша молодежь, да я и сам, уже и не помнит, что сей монумент был открыт в 1966 году на праздновании 25-летней годовщины разгрома немецко-фашистских войск под Москвой. Что покоившийся там прах неизвестного солдата был перенесен туда из братской могилы на 41-м километре Ленинградского шоссе, а Вечный огонь зажжен от огня на Марсовом поле города-героя Ленинграда. В этом мне видится этакая незримая преемственность и эпох, и подвигов русского солдата…
Более часа Надежда Федоровна стояла перед этим самым Вечным огнем, погруженная в свои воспоминания.
Женщина-режиссер уже ходила кругами, торопя и не понимая, сколько можно там стоять.
Зато Герман Шатров снял несколько удивительных и трогательных крупных планов ее лица.
Потом они поехали на Центральное телевидение. По дороге выяснилось, что Ростова не смотрит телевизор. Не потому, что ей что-то не нравится. Просто у нее в комнате его нет. Да и купить возможности не было. Мало того что скромная зарплата, так она умудрялась и часть этих денег кому-то все время отдавать, понимая, что многие люди и этого не имели. Да и смотреть, если честно, ей было бы некогда, так как вся ее послевоенная жизнь проходила в родной больнице. Поэтому, идя по коридорам Центрального телевидения, она спокойно проходила мимо популярных ведущих, народных артистов, членов правительства и именитых спортсменов… Не она, а они останавливались, с интересом разглядывая Надежду Федоровну, когда она проходила мимо них: моложавая и с боевыми наградами.
А потом началась съемка уже в самом павильоне.
И первый же вопрос ведущего: «Где вы встретили День Победы?» – заставил нашу героиню прикрыть рукой рот, чтобы не дать вырваться невольному стону, который она с трудом сдержала.
Агаджанова даже хотела остановить съемку, но Герман Шатров показал своим ассистентам, чтобы никто не выключал камеры.
Я хорошо видел, чего стоило Надежде Федоровне собраться с духом, а поведанная вслед за этим история была поистине трагичной, так как она произошла с ней в дни, когда уже все праздновали Победу. В этот раз я не стану вам ее пересказывать, так как ее рассказ в студии был полностью снят на пленку, а нам лишь оставалось увидеть его своими глазами…