– Будет жить! – Эти слова вскоре пронеслись по больничному коридору, вызвав волну радости у ожидавших исхода операции дежурного медперсонала, родных и близких.
Все, поздравляя друг друга и доктора, не заметили, что рядом с ними нет Надежды Федоровны.
Она, сделав в тот день все, что могла, тихо ушла в кабинет сестры-хозяйки и там прилегла отдохнуть.
Ростову хватились утром, когда пришла ее смена.
Она была жива, но находилась в критическом состоянии. Организм, очевидно, не смог выдержать такого перенапряжения физических и душевных сил и сам взял тайм-аут.
И больница вновь застыла в тревожном ожидании.
Вместе с тем после увиденного по Центральному телевидению фильма в больницу постоянно звонили самые разные люди с поздравлениями. Звонили из райкома партии, из Комитета ветеранов войны, из редакции…
А многие шли в больницу. Пришли знакомые нам школьники-следопыты, принимавшие участие в съемках этого фильма и узнавшие о ней нечто ранее неизвестное, но, видно, серьезно затронувшее их еще чистые души.
Ростову шли поздравить и поблагодарить самые простые люди. Более те, кого она, будучи медсестрой, а затем и нянечкой, буквально подняла с больничной койки своей любовью и заботой. Они несли ей цветы, фрукты, конфеты…
Герман Шатров, узнав о ее тяжелом состоянии, предложил даже перевезти Надежду Федоровну в Московский военный госпиталь имени Бурденко, но врачи сказали, что Ростовой нужны только время, покой и собственное желание жить…
То, что произошло далее, мне поведал уже отец, который несколько дней сам не выходил из больницы.
Началось все опять-таки с нечаянных встреч. Сначала позвонила, а узнав о болезни Ростовой, прилетела та самая фельдшер Волкова, а ныне профессор и доктор медицинских наук. Прилетела аж из Алтайского края, где она заведует научно-исследовательским институтом. Привезла с собой какие-то особые составы трав, которыми и стала выхаживать Надежду Федоровну.
Через несколько дней Ростова пришла в сознание и открыла глаза.
– Оклемалась, сердешная ты наша… – раздался уверенный голос профессора Волковой. – А я уж думала, что по третьему разу за упокой поминать тебя придется…
– Волкова, живая… Не думала, что увижу тебя когда-нибудь. Ты у меня как палочка-выручалочка, каждый раз из рук смерти вытаскиваешь…
– Это не я, Ростова. Я всего лишь волею судеб оказываюсь в нужное время в нужном месте. Кстати, я вашего прооперированного пациента на днях осмотрела. Молодцы, хорошая работа.
– Это я со страха… – начала Надежда Федоровна.
– Это хорошо, что тобой страх движет, – ответила ей профессор Волкова. – А то ведь многие хирурги сегодня всякий страх и предоперационное волнение напрочь забывать стали, почувствовали себя богами…
– Наш хирург не такой… – снова робко попыталась вступиться Надежда Федоровна.
– Может быть, если бы не пил, – жестко ответила ей Волкова. – Я посмотрела швы после его операций, такое впечатление, что на живодерне побывала. Как же можно так не любить людей…
Она говорила что-то еще, а Надежда Федоровна с любовью смотрела на эту жизнерадостную женщину, до сего дня не растерявшую любви к людям, опаленных этой жуткой войной.
Через три дня профессор Волкова уехала. Надежда Федоровна, здоровье которой стало улучшаться, расценила ее приезд как некий привет с той войны. Наподобие того, когда птица вдруг неожиданно ударяется в ваше окно или паучок вдруг своим появлением сообщает о том, что нужно ждать какой-то нечаянной весточки…
Все так и случилось. Впрочем, слушайте, что было далее.
– Надежда Федоровна, – окликнула Ростову вошедшая в палату дежурная медсестра. – Там вас какой-то поп спрашивает…
Ростова открыла глаза.
– Какой еще поп?
– Настоящий… С крестом…
– Я никого не звала… Скажи ему, что я умирать еще не собираюсь…
– Он говорит, что не уйдет, пока не поговорит с вами.
– Да что же это за напасть такая. Ты их в дверь, а они в окно лезут. Хотя пусть войдет…
– Вы не беспокойтесь, если что, то я за дверью постою… – сказала медсестра и вышла.
Через пару минут раздался стук в дверь ее палаты.
– Входите, открыто, – сказала Ростова.
Вошел монах. Высокий, статный, благообразный, с сединой в голове и с окладистой бородой.
– Мир дому твоему, Надежда Ростова! – произнес он.
– И имя уже узнали…
– Так на днях вся страна о подвигах лейтенанта Ростовой узнала. Так получилось, что и я этот фильм по телевизору увидел.
– Что же вы там такого особенного увидели, что пришли ко мне?
– Просто я в тех местах и сам воевал. Вот и решил зайти и лично поздравить вас с праздником…
– Где же и на каком же направлении воевали, если не секрет? – спрашивает его Надежда Федоровна, а затем берет в руки очки и, надев, начинает пытливо всматриваться в лицо священника. – Не может этого быть… – вдруг говорит она.
– Чего же не может быть, радость вы наша, если это не секрет?
– А того не может быть, Николай Ласточкин, чтобы с того света возвращались… Или ты по мою душу с того света пришел. А если нет, то почему так долго не давал о себе знать…
– Я ведь, дорогая вы моя Надежда Федоровна, можно сказать, что действительно побывал на том свете… Был и у немцев в плену, да и в наших лагерях всякого навидался… Но для чего-то же сохранил мне тогда в Ельне Господь мою грешную жизнь… А после реабилитации… ушел в монастырь.
– И что же послужило причиной такого вашего крайне неординарного для нашего времени поступка?
– Думаю, что ты помнишь, как и при каких обстоятельствах мы с тобой последний раз виделись. Когда твои бойцы отошли, а я оказался в этом завале, то пообещался Богу, что если сохранит Он мне жизнь, если смогу помочь Родине удержать сей град, если выйду из войны живым, то уже никогда более не сниму с себя того священнического облачения, в котором я был в тот момент.
– Я думала, что ты под этим завалом погиб…
– Я тоже сначала так подумал. Но после одной молитвы… – Тут монах на какое-то мгновение замолк.
– Рассказывай…
– Я еще и с колен не встал, как вдруг слышу свист снаряда и понимаю, что это смерть моя летит… И вдруг тишина. Я когда глаза открыл, то сначала увидел неразорвавшуюся бомбу, а уже затем и солнце в пробитом ею проеме. Через этот образовавшийся каким-то чудом проем я из того подвала и выполз. Потом было еще два задания в тылу врага, а на третий раз нашу разведгруппу уже засада поджидала. Так я в плен к немцам попал. Потом побег. Партизанил, а после войны уже в нашем лагере оказался…
– Потрепала же тебя судьба, Коленька… Ну а как ты теперь? Расскажи еще немного о себе: кто жена, есть ли у тебя дети?
– Нет у меня никого, Ростова, кроме Бога, естественно.
– Как же ты один все эти годы? – невольно вырвалось у Надежды Федоровны.
– С Божьей помощью. Хотя поначалу, после окончания семинарии, искал ведь я себе жену. Но сколько ни искал, не нашел я такой, как ты, Наденька Ростова.
– Уж не прощаться ли ты со мной пришел?
– Того не ведаю…
– Тогда сам скажи мне как на духу. Почему твой Бог каждый раз забирал у меня тех, кто становился для меня дорог?
– О планах Творца знать никому не дано. Бог дал каждому из нас жизнь, Он же только и взять вправе. Хотя есть еще и такое понятие, как человеческая судьба… Есть то, что каждому человеку на роду написано. Исполнение Его Промыслительной воли, как я понимаю, есть и наш путь, и тот самый крест, который мы нести обязаны.
– И все же…
– Скажу, что нам бы радоваться следовало, что души ближних уже ко Творцу отошли, а мы все одно недовольны… словно игрушку у нас любимую забирают. Но душа-то ведь не игрушка, душа – она, по слову писателя, христианка, а это означает, что она изначально Божья… И в свой исконный дом всегда стремится…
– Предположим, что и это мне понятно… Но почему же одним все, а у других не только последнее, а и единственное забирают? – сказала Надежда Федоровна и на какое-то мгновение погрузилась в свои воспоминания.
Монах Николай Ласточкин понимал, что в тот миг Надежда погрузилась в воспоминания всей своей жизни. С раннего детства лишенная родителей, она интуитивно потянулась было к такому же одинокому старшине Зайцеву, а паче к его сыну Олегу… и если бы только не начавшаяся война…
Вспомнила она и командира роты капитана Вологдина, и сержанта Виталия Анисимова, что сам потянулся к ней со своей первой и чистой любовью.
Вспомнила она и генерала Зотова, потерявшего на той войне свою семью. Того, что видела-то всего пару раз и к которому пронесла чувство сострадания до самой Победы. Она и отпустила-то его от себя на одно лишь мгновение, но в тот же миг и потеряла его на всю оставшуюся жизнь.
Раздавшиеся слова монаха вновь вернули ее из воспоминаний в действительность.
– Невеста ты Христова – вот ты кто… Радость наша, Наденька Ростова. Иначе про тебя и не скажешь… А то, что мы с тобою до этого дня в живых остались? Думается мне, что наши жизни еще кому-то нужны были. Тем, кто должен научиться жить, кого мы смогли бы научить любить… Своего ближнего, родное Отечество и Господа Бога, наконец. Кстати, а ты вспомни судьбу той французской девушки, что принесла некогда победу Франции…
– Какая из меня Жанна д’Арк? Нет, я простая русская баба, что, в свои годы мужика, так и не познав, вслед за собой поднимала их в атаку…
– Ты не спорь… Именно Жанна д’Арк. Та, что после достигнутой Победы стала уже более никому не нужна… Ни своему народу, который она возлюбила всем своим любящим сердцем, ни власти… Ее и на костер-то отправили по той лишь причине, чтобы она не напоминала им о былых ошибках, не была бы живым укором для сей власти, что и пришла-то к этой самой власти лишь благодаря Богу и ей. Но тот огонь, уже помимо их воли, оказался очистительным… для души французской девушки, с детства чающей Бога…
– Выходит, что лучшая доля для нас возможна только на небе? А для чего же, отче, тогда мы приходим на землю?
– Чтобы взять некий крест и, подобно Христу, достойно пронести его по какому-то определенному отрезку сей земной жизни…