Находящаяся в архиве рукопись открывалась словами Книги Бытия, выведенными четким почерком Ершова, именно Ершова, в этом Татьяна не сомневалась: «В начале Бог сотворил небо и землю. Но земля была необразованна и пуста, и тьма под бездной; и Дух Божий носился над водами…»
И она с упоением погрузилась в уникальное дивное чтение, не замечая ни времени, ни того, что голодна. Пока ощущение присутствия в закрытой комнате другого человека не заставило ее оглянуться.
Она повернула голову и увидела стоящий в дверях чей-то размытый силуэт, а когда еще и раздался голос: «Позвольте представиться…» – она просто упала со стула и потеряла сознание.
– Верещагина, что с вами, вы меня слышите? – донесся до нее голос, и она открыла глаза.
– Ну слава Богу, пришли в себя, – произнесла сотрудница библиотеки. – Вы уж нас так больше не пугайте…
– Я и сама не понимаю, как это произошло…
– Воздуха угарного надышались, не иначе… Может быть, вам скорую помощь вызвать?
– Нет, не нужно, просто…
– Что «просто»?
– Нет, все хорошо… Я еще завтра к вам приду… Обязательно!
– Пожалуйста, только уже с противогазом, пожалуйста…
И обе рассмеялись, очевидно, представив себя в таком несуразном виде.
За ужином Татьяна сидела молча, будто в рот воды набрала, и почти не притронулась к еде. С едой все было понятно – отсутствие аппетита объяснялось немыслимой жарой. Но вот чтобы молчать? Александра понимала, что с Татьяной случилось нечто во время ее посещения библиотеки, но с вопросами до поры не приставала, боясь, как бы ненароком не навредить потревоженному сознанию сестры.
– Я сегодня пораньше лягу, – сказала та, поднимаясь из-за стола.
– Как скажешь, – ответила Александра, внимательно наблюдая за сестрой.
Татьяна медленно шла к двери столовой, словно находилась в некой полудреме.
– Было время, я как-то сама подсела на сны… – начала Александра, следя за реакцией Татьяны на ее слова. – Не поверишь, каждый день, как дитя малое, с упоением ждала возможности погрузиться в новый сон.
– Это был не сон…
– Что же это было?
– Не знаю, просто я почувствовала, что он находится рядом со мной. Я его вижу и даже слышу…
– О, подруга, это клиника… – произнесла Александра.
– Не знаю, а потому и хочу дождаться завтрашнего дня. Только бы это повторилось…
– Иди ложись! Будет желание, сама все расскажешь.
Весь следующий день Татьяна самым внимательным образом проработала с подобранными документами, правда, при этом вздрагивала от каждого шороха, очевидно, все еще находясь в предвкушении новой встречи.
Но ничего не повторилось…
И всю дорогу до дома, окутанная смогом и жаром, от которого уже плавились мозги, Верещагина все пыталась понять: что было сделано ею не так, что не позволило ей снова увидеть то, чем ее поманили накануне?
Вновь и вновь возвращаясь к этим мыслям и ничего так и не открыв сестре, она сразу прошла в ванную, затем мимо нее сразу в спальню и плюхнулась на кровать.
– За что, Господи? За что Ты дразнишь меня? – шептали ее губы. – Или не Ты? Тогда спаси и сохрани… Но я же видела, слышала, я поверила тому, что Ты мне явил. Тогда для чего все это? Не понимаю!
Александра еще три часа слышала обрывки молитв и сдавленного плача, доносившиеся из спальни, и лишь когда сестра затихла и погрузилась, как ей показалось, в сон, ушла к себе. Но, видит Бог, поторопилась…
Помните?
У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак…
Татьяна проснулась в полночь и увидела свет свечи, отблеск которой проникал в ее спальню.
«Неужели Александра еще не спит? – подумала она и опустила ноги на пол. – Наверное, разволновалась. Нужно обязательно попросить у нее прощения, я так бестактно вела себя вечером».
Она встала и открыла дверь в гостиную.
И замерла. У книжных стеллажей стоял… он.
И тогда она на всякий случай осенила крестным знамением себя, а потом его. Но он не уходил и не испарялся.
В памяти Татьяны невольно возникло описание молодого Петра Ершова его другом – музыковедом и композитором Юрием Карловичем Арнольдом: высокая и плечистая фигура сибиряка с удивительно выразительным лицом.
А губы Верещагиной все одно продолжали твердить: «Не может быть…»
– Вы уж простите меня, Христа ради, – увидев ее, застенчиво произнес юноша, – что я тут без вашего соизволения ознакомился с этой прекрасной библиотекой…
«Этой библиотеке действительно можно позавидовать», – мысленно согласилась Татьяна. Когда после окончания войны все вывозили из поверженного Берлина картины и ценности, их дед-генерал собирал библиотеку, очевидно, думая о своих потомках.
– Мне бы такого чудного деда… – неожиданно произнес он, словно читая мысли Верещагиной.
– Господи! – еще раз прошептали губы Татьяны. – Неужели Ты снова дразнишь меня?
– Хотя я имел возможность пользовать императорскую университетскую библиотеку Санкт-Петербурга.
– Догадываюсь… – робко произнесла Верещагина.
– Видит Бог, ни я, ни матушка моя не хотели никуда уезжать из Тобольска. Это все из-за Николя… Он у нас был суматошный, и его, хоть он был и старше меня на два года, побоялись одного отправлять в большой город. Вот меня и отправили вместе с ним в Санкт-Петербург, дабы я и в университете за ним приглядывал, хотя мне самому от роду-то тогда было всего 16 годков…
Татьяна понимала, что еще немного, и она снова лишится сознания. Ноги становились ватными, пот заструился по спине, она знала, хорошо помнила это состояние.
– Да вы идите, отдыхайте, у вас завтра будет трудный день, вам обязательно нужно отдохнуть и выспаться, а сон – это лучшее лекарство, – заботливо произнес он, – а я еще приду, буду приходить, обещаю вам. Кстати, передайте своей сестре, мне очень нравятся ее стихи, правда, правда…
Затем улыбнулся и пропал. Лишь на столе остался его подсвечник с догорающей свечой.
Утром, лишь открыв глаза, Татьяна увидела на столе подсвечник Ершова. Потом некоторое время искала место, куда бы его спрятать до откровенного вечернего разговора с сестрой.
Затем, быстренько глотнув молока, вышла из квартиры в надежде успеть пробраться в архивы библиотеки по утренней прохладе.
Александра же, наоборот, в то утро, зная, что Татьяна уже встала, не стала выходить из своей комнаты, чтобы по-семейному вместе позавтракать и проводить сестру в библиотеку. Она надеялась, что сестра сама решится поведать ей, что же с ней в последние дни происходит. А после ее спешного ухода поняла необходимость вмешательства в изучение состояния сестры всемогущих эскулапов.
В то утро библиотека словно вымерла. Лишь в читальном зале в полном одиночестве сидела, заполняя карточки посетителей, знакомая Татьяне сотрудница.
– А где же все? – спросила ее Верещагина.
– Библиотеку закрыли из-за смога…
– О, как я попала! – от неожиданности воскликнула Татьяна. – Что же мне теперь делать? Ведь у меня сегодня последний день командировки.
– Так уж и быть… Сделаем для вас исключение, – сказала она и подала Верещагиной связку ключей. – Вас проводить?
– Спасибо, не стоит беспокоиться, я помню дорогу, – с теплотой в голосе ответила ей Верещагина.
– Только вы уж там в обморок больше не падайте, – улыбнувшись ей в ответ, сказала внимательная сотрудница.
– Постараюсь…
– Кстати, вы нашли то, что искали? – неожиданно задала она вопрос.
– Я бы сказала, даже больше того…
– Пусть удача и сегодня сопутствует вам!
И уже через минуту Верещагина вошла в служебный лифт. Нажала на нужную кнопку и стала спускаться в хранилище.
Двери лифта открылись. Татьяна вышла. Смог пробрался и сюда, но нужный этаж был обозначен крупным значком на противоположной стороне стены.
Она вошла в знакомую комнату и стала работать. Несмотря на то что стопка пачек, приготовленных для нее, значительно уменьшилась, сегодня предстояло проделать действительно гигантскую работу, чтобы хотя бы отсортировать и прочитать наиважнейшее. Так прошло несколько часов. И вдруг Верещагина услышала, как ударили куранты, но явно не Кремлевские.
«Странно, – подумала она. – Третий день работаю и не слышала, чтобы где-то рядом били куранты».
Она встала из-за стола и, так как сегодня ее никто в хранилище не запирал, отворила входную дверь…
Первое, что она увидела и что ее поразило, – это огромная хрустальная люстра, уходящая ввысь, в хрустале который отражалось живое людское море, что заполнило собой сей блистательный парадный зал, открывшийся ее взору. В первое мгновение отражение в хрустале более напомнило Верещагиной забавную игрушку под названием «Калейдоскоп», подаренную ей некогда в детстве, так как целостная картинка каждую секунду изменялась, добавляя все новые и новые грани зала, в который она неведомым образом попала.
– Где это я? – недоумевала она, проходя мимо лакея в богатом облачении далее в распахнувшуюся дверь.
И вновь замерла, увидев сонм общающихся почтенных старушек и их блистательных кавалеров. Причем безупречные наряды женской половины в танце грациозно оттенялись бриллиантовыми звездами на фраках мужской половины, и всюду слышалась французская речь…
Верещагина, все еще думая, что это лишь мираж, прошла в соседний зал и там увидела молодую поросль Петербурга девятнадцатого века, знакомую по многим старым портретам, благосклонно отпускающую шутки, грациозно передвигающуюся и очаровательно танцующую, да и просто мило улыбающуюся…
– Я ждал вас, – раздался у нее за спиной знакомый голос.
Татьяна обернулась.
Перед ней во фраке, слегка стесняющем его движения, стоял Петр Ершов, или Петруша, как она его про себя называла. Все такой же: немного робкий и стеснительный, чуть сутулящийся, боясь казаться излишне высоким.
– Право, я ничего не понимаю, – промолвила Татьяна. – И к тому же, если честно, мне немного неудоб