Донесу я в думе царской,
Что конюший государской —
Басурманин, ворожей,
Чернокнижник и злодей;
Что он с бесом хлеб-соль водит,
В церковь Божию не ходит,
Католицкий держит крест
И постами мясо ест…
Несколько раз прочитав сохранившиеся в папке донесения и протоколы допросов, Верещагина разволновалась не на шутку, даже пару раз выходила нацедить в стакан необходимое количество капель валокордина. Но и после лекарства долго заснуть не могла, всю ночь проворочалась…
Когда же рано утром она вышла из ванной и прошла на кухню, то увидела матушку, вновь сидевшую за накрытым к завтраку столом.
Татьяна перекрестилась и села рядом.
Какое-то время обе не решались начать разговор. Ели молча. Первой не выдержала Татьяна:
– Вы что-то хотите сказать мне, мама?
– Иван Сергеевич просил сказать, что, если ты и дальше будешь копать…
– Мама… Что значит «копать»? Слово-то какое странное, словно это о картошке речь идет…
– В общем, от большой беды он пытается тебя остеречь…
– Он мне, что, от диссертации предлагает отказаться? – спросила Татьяна.
– Боже упаси… Иначе бы он и не помог тебе с этими документами. Просто дело еще не закрыто…
– Как не закрыто, сколько лет прошло со дня смерти Петра Павловича…
– Угомонись… Не загоняй себя и меня раньше времени в могилу. Есть темы, которые просто не нужно исследовать, вот и все…
– Удивительно… Ты сейчас рассуждаешь прямо как Евфимия Васильевна, забирая Петрушу из Санкт-Петербурга… И тоже после общения с жандармским генералом… Тебе не кажется это странным?
– Не кажется. По той лишь причине, что вчера вечером я разговаривала с Александрой и она мне все рассказала… И про твои видения, и про то, что Ершов к тебе по ночам приходит… Танечка, пойми, у меня, кроме тебя, никого не осталось. А после такого, что я услышала, мне хоть самой тебя в больницу вези…
– Я подумаю, мама!
И больше в то утро они обе не проронили ни слова.
Прошло два года.
В институте заканчивался учебный год. Верещагина после лекции пришла домой. В квартире ее ждала запись на автоответчике: приглашали в Тобольск, должен был приехать кто-то из потомков Ершова…
Весь вечер Татьяна ходила по квартире как потерянная, все никак не могла принять решение, да и советоваться ни с кем не хотелось.
За эти два года она пережила жестокую депрессию, а потом собралась с духом и успешно защитила кандидатскую диссертацию.
Выпустила книгу, повествующую о Петре Павловиче Ершове и о своих библиографических изысканиях, и, казалось бы, забыла про Ершова, равно как и он про нее. По крайней мере, он более не появлялся…
И вдруг этот звонок, словно морская волна, сначала ударившая со спины, да так, что от неожиданности подкосились ноги, а потом и вовсе закрутившая ее по береговому песку, увлекая за собой не иначе как в пучину морскую…
«Стоп! – сама себе сказала Верещагина. – Только давайте уж без излишней экзальтации…»
– Татьяна Виленовна, здравствуйте… – встретила ее на пороге музейного комплекса Тобольска знакомая сотрудница Наталия Аристова. – Вы не поверите… Нашлись родственники Петра Павловича Ершова, его правнучка, оказывается, до сих пор жива и находится в Америке… А ее дочка Алла Ранская сейчас путешествует по России… Работники музея имени Ершова в Ишиме с ней связались. И она пообещала им, что постарается сделать остановку у нас в Тобольске…
– Неисповедимы пути Твои, Господи! – лишь промолвила Верещагина.
– Сегодня вечером будем ее встречать, а пока я хотела показать вам наш новый зал… – сказала она и повела Татьяну в музейные комнаты, отведенные под экспозицию, посвященную памяти Ершова.
Чудом сохранившееся личное бюро Петра Павловича стояло в самом центре зала. Очевидно сотрудники музейного комплекса еще не определились с местом его постоянного нахождения.
Наталию неожиданно куда-то вызвали, и Верещагина осталась в зале одна.
Когда сердечко ее немного успокоилось, она подошла к бюро и стала его внимательно разглядывать.
И вдруг какой-то внутренний голос подсказал ей: ищи…
Но что именно нужно было ей искать? Уж не золотой ли ключик, который позволит ей войти в мир, в котором исполнятся все ее желания…
Несколько секунд хватило Верещагиной, чтобы принять решение, и вот она уже осторожно развернула бюро задней дверцей к окну, чтобы было лучше видно. А потом, как это делается в детективах, стала внимательно искать возможные следы или иные отметины, когда по царапинам, оставляемым от волнения, можно понять, где находится искомое потайное место, тот самый потайной выход из каморки папы Карло в волшебное царство всеосвящающей Истины.
Казалось бы, как просто. Ох уж эти сказки! Какие удивительные истории они хранят, каким смыслом наполнены! Научиться бы нам еще их понимать…
Однако же вернемся в музей…
Бюро было напольным и пристенным, с выдвижными ящиками и широкой столешницей, массив был выполнен не иначе как из ореха, с резьбой, и сохранился в отличном состоянии. В сравнении с французскими моделями того времени он радовал глаз своей простотой и строгостью линий, был лишен заграничной вычурности в резьбе.
Верещагина, казалось бы, за многие годы хорошо помнила этот бесценный подарок, но сейчас она внимательно вглядывалась в результат труда неизвестного русского самородка, пытливо искала хоть какую-то зацепку в своих поисках.
Она вытащила один ящик, потом второй, заглянула в образовавшиеся пустоты и увидела в одной из них, в самой глубине, выступающую почти на полсантиметра шляпку кованого гвоздя.
Татьяна вновь вставила выдвижной ящик, задвинула его на всю глубину и поняла, что сей выступающий предмет не мешает плотному вхождению ящика. А когда поставила оба ящика рядом, то заметила, что они чуть разнятся по своей длине.
Тогда она просунула руку в глубину бюро. Пальцы уцепились за выступавшую шляпку, и, приложив некоторое усилие, Татьяна почувствовала, что расшатанный ею гвоздик начинает поддаваться. В тот момент, как он оказался в ее руке, отвалилась и дощечка задней стенки, которую он придерживал, а в образовавшемся проеме Верещагина увидела не иначе как небольшой тайник.
Зайди кто в этот момент в зал, был бы удивлен, увидев доцента Верещагину, стоявшую на коленях перед старинным бюро. Ну и пусть, главное, что она нашла то, что искала, то, о чем ее предупреждали, то, что лежало до поры в схроне и открылось не иначе как Промыслом Божьим в нужное время, и именно ей – Татьяне.
«Это что, первое издание сказки „Конек-Горбунок“?!» – пришло на ум Верещагиной, когда она увидела небольшую, одиноко стоявшую в углублении тайника книжку в темном переплете.
В коридоре раздались чьи-то шаги, очевидно, возвращалась сотрудница музея.
И тут Татьяна явно согрешила, механически засунув сию находку в свою сумку и вставляя выдвижной ящик на место.
«Господи, что же я делаю?» – запоздало подумала она.
Но исправить что-либо было уже поздно, в зал уже входила Аристова.
– Вы уж простите, что я оставила вас одну, – сказала она. – Это звонили из Москвы, мы еще в прошлом году обратились в Министерство культуры с просьбой прислать к нам специалиста по реставрации этого бюро.
– Дело хорошее, – отвечала ей Татьяна, при этом понимая, что в ходе реставрации сей тайник все одно был бы непременно обнаружен, и еще неизвестно, в чьи руки попала бы эта книжица.
– Существуют инструкции, которые следует выполнять… – поясняла, словно оправдываясь, Наталия, не замечая слегка встревоженного состояния Верещагиной. – А пока пойдемте, я вас с дороги хотя бы чаем напою…
Пока они на вокзале ждали приходящий из Москвы поезд, Татьяна постоянно ощупывала рукой лежавшую в сумке книгу, проверяя, на месте ли она.
Но гостья так и не вышла из вагона. Им действительно не удалось в тот день встретить госпожу Ранскую, так как у нее нашлись какие-то срочные имущественные интересы в Иркутске, и она лишь помахала им рукой из окна проплывающего мимо поезда.
И вот теперь, оказавшись в гостинице, Татьяна вытащила найденную в личном бюро Ершова книжку и положила ее перед собой. Затем включила настольную лампу и какое-то время внимательно рассматривала бесценную находку.
Вскоре ей стало понятно, что перед ней не литературное издание, так как обе стороны найденной книги не обозначали названия какого-либо труда. И тогда она осторожно приоткрыла кожаный переплет.
«Не может быть!» – первое, что мысленно произнесла Верещагина, понимая, что перед ней лежит не иначе как дневник с начертанным кем-то на первой странице посвящением…
Тебе, мой славный друг Ершов!
Твоей поэзии, простой и ясной,
Пусть служит кладезь сей прекрасный.
Ты напои его Любовью!
А веер глав своих печальных —
Плод романтических исканий
И сердца горестных стенаний —
Наполни Верой, воплощенной в Слове;
И Слово пусть сие в веках живет…
Верещагина уже понимала, что кто-то из друзей Ершова подарил ему эту книгу перед возвращением Петра Павловича из Санкт-Петербурга в Тобольск. Она несколько раз закрывала и вновь открывала бесценную находку, все не могла унять легкую дрожь волнения, да и поделиться охватившей ее радостью не могла; что ответить на вопрос: а откуда у вас, Татьяна Виленовна, сей драгоценный раритет? Но вскоре, справившись с волнением, она отворила, иначе и не скажешь, следующую страницу…
И узрела уже знакомый ершовский почерк. Это был дневник. Не знакомый всем «Памятник Веры», хранившийся в музее Тобольска по сию пору, – этот церковный календарь с собственноручными пометками Ершова на свободных страницах о событиях его семейной жизни, – а личный дневник Петра Павловича, о котором, как поняла Верещагина, никто не знал и который в воспоминаниях родственников и потомков, как возможная фамильная редкость, не значился и даже не упоминался.