Студенты начали выходить, и лишь тогда Верещагина увидела на галерке Ершова, как ни в чем не бывало сидевшего за последним столом.
Он спустился, подошел к Татьяне и вытащил из-за спины крохотный букет ландышей.
– Как давно вас не было… – сказала Верещагина, принимая подарок.
– Так и вы не звали… – тихо ответил Ершов.
– Вы правы… – согласно молвила Татьяна.
– Так подсказать им насчет добра и зла? – уже с улыбкой спросил Ершов.
– Тогда не будет смысла в моей работе… Я должна их самих научить сначала думать, потом формулировать, а уже затем и отстаивать свои взгляды…
– Они дети иного поколения… – негромко начал Ершов. – Их информированность, чтобы вы знали, в тысячи раз превосходит вашу, а уж про меня и говорить не приходится… Но все это им не на пользу…
– Почему же вы так считаете?
– Любая информация должна пропускаться через сердце человека, то есть сначала через сердце, а уже потом достигать мозга, уже как личного хранилища…
– А если наоборот… – снова спросила Татьяна.
– Тогда это будет лишь забитый до отказа всякой рухлядью, захламленный… чердак.
– Выходит, что сердце – это своего рода фильтр? – спросила Верещагина и улыбнулась.
– Это хорошо, что вы улыбаетесь, – сказал ей в ответ Петруша. – Вы, я смотрю, снова входите во вкус. Этот поиск для вас становится уже больше чем творческая игра или просто добротно сделанная работа… Он становится смыслом всей вашей жизни. И вы не ищете подсказок, от кого бы они ни исходили…
– Наверное, вы правы, не хочу… – твердо, словно отрезала, произнесла Верещагина.
– Тогда вам осталось лишь еще научиться не бояться публично признавать свои ошибки. Тогда и некому будет вас в них уличать…
– Как-то вы сегодня воинственно настроены… – подметила Верещагина.
– Это все Марс, – начал Ершов, – и моя изначальная предрасположенность к воинской службе, согласно звездам и потаенному желанию родителя… Но не сложилось. Так и с вашей нынешней молодежью…
– И что же у них-то не сложилось? – спросила Верещагина.
– А у них, почти у всех, есть один серьезный недостаток – сердечная составляющая отсутствует… И причем во всем, даже в сексе… Вся получаемая ими информация по умолчанию, минуя сердце, как некий катализатор, пересылается сразу в мозг… И все последующие поступки человека проходят как бы уже на автопилоте… То есть без осознания данности: добро это или зло… Их напичканный чаще бесполезной информацией мозг со временем, как вы догадываетесь, залипает, и тогда человек, как и компьютер, просто зависает… Вот с этого момента и начинается коллективная стагнация…
– Какие вы слова, оказывается, знаете… – произнесла Верещагина.
– С каким поколением поведешься, от того и наберешься, – парировал, улыбаясь, Петруша.
– А мне нравится наша молодежь… Так хочется верить в их светлое будущее. Вот так! И никак иначе!
– Вы мечом-то своим словесным особенно не размахивайте, – тихо сказал Ершов. – Я ведь вам не враг… Да и себя так ненароком поранить можно…
И исчез, оставив Верещагину наедине с кипой исписанных листков бумаги тех, кто в недалеком будущем намерен сеять разумное, доброе и вечное, а сегодня пытался рассуждать о добре и зле…
Придя домой, Верещагина отложила стопку сочинений в сторону. В этот вечер у нее был магнит более притягательный – дневник Ершова.
«И как это я не додумалась спросить его о подлинности дневника, о том, чьи стихи в посвящении…» – подумала Татьяна, прибирая стол, да так, чтобы ни единой крошки не осталось, а затем постелила на стол новую скатерть и только после этого положила на нее дневник и раскрыла.
Июль, 22. Почему-то под вечер вспомнился Императорский театр, куда мы с друзьями были допущены до просмотра репетиции гоголевского «Ревизора». Театр, как же мне его уже не хватает. Эти золотом убранные ложи, напоминающие янтарные пчелиные соты, гудению пчел подобен и сам зал за несколько минут до начала чарующего действа… Но вот приподнимается занавеса. Взгляды и слух всех мгновенно устремляются к сцене. Начавшееся действие мгновенно завораживает и вбирает тебя целиком. И вот ты уже не есть сам, а представляешь единое целое с труппой и остальными зрителями. Мы вместе дышим, одновременно вздыхаем и рыдаем или же взрываемся радостным возгласом и даже криком, потрясенные искусством преображения того или иного актера, участвующего в этом занимательном таинстве.
Но записать хотелось вот по какой причине: поставить бы «Ревизора» в Сибири. Как-то простой народ поймет это удивительное произведение широко известного ныне писателя Николая Васильевича Гоголя?
Июль, 24. Идут дожди, и каждый день радуга стоит над нами. Возницы погоняют, пытаясь пройти под ней… А она все одно всегда впереди и снова манит… Матушка говорит, что это доброе предзнаменование, а по мне так ловушка… Господи, прости за сии слова. Куда едем, зачем?
Июль, 28. На берегу реки во время короткого отдыха солдатик, искупавшись, нашел в песке татарскую саблю. Слегка очистил и дал мне поупражняться… Вспомнились наши мечи…
Ах уж эти мечи-кладенцы… Он и у Пушкина в «Руслане и Людмиле»: «Я в черных книгах отыскал, что за восточными горами, на тихих моря берегах, в глухом подвале, под замками… хранится меч… Сей грозный меч накажет вора…»
Украсть ведь, как известно, можно не только дом, жену, но и власть…
Или у англичан… Когда-то в стародавние времена в центре Лондона появился громадный камень с замурованным в нем старинным мечом. Золотая надпись на мече гласила, что королем Англии станет тот, кто вытащит этот заколдованный меч, доказав тем самым свою особую силу и право на власть.
Но меч-то в результате дается не сильному, а всего лишь 11-летнему подростку по имени Артур, ставшему в будущем великим королем.
Это ли не знак Провидения, когда Отец сызмлада ведет Свое творение…
Вспоминаю, равно как и в моей ранней и по каким-то техническим причинам в Санкт-Петербурге не поставленной опере под названием «Страшный меч» чародей Громвал также пытается завладеть магическим мечом князя Ратмира…
Меч обоюдоострый… или меч двуязычный… Использовать этот меч – означает исповедовать само Слово Божие, вслух, с любовью и с верой… А владеющий Словом овладеет и всем миром…
На этих словах Верещагина отложила дневник и какое-то время сидела в задумчивости.
Однако ей нужно было проверять сочинения своих студентов… Сверху лежала работа Ивана Крамольского, с нее и начала…
«Я думаю, что не стоит искать в Коньке-Горбунке какую-то подоплеку или связь с высшими силами, – писал студент. – Он типичный фэнтезийный персонаж, который выгодно выделяется своим внешним видом от многообразия других персонажей схожего плана. В этом его фишка! Как в мультипликационном „Шрэке“, например! Там говорящий ослик, а здесь Конек-Горбунок, который идеально подходит под стать своего напарника Иванушки-дурачка. Да, он не Пегас с крыльями и белоснежной гривой, он маленький и горбатый, но ведь и сам Иван тоже не принц датский, обычный недалекий крестьянский парень. Но, объединившись, они, эти два вовсе не выдающихся, я бы даже сказал, чудаковатых персонажа, как это ни странно, смогли совершить великие дела. По-моему, это прикольно!»
Верещагина отложила прочитанное сочинение и вновь погрузилась уже в иные суждения. Казалось бы, на ее курсе собрались не самые глупые ребята. Вот и у Ивана слог хороший, память феноменальная, сравнение всегда точное, но вот сути так и не уловил, исключил духовную доминанту напрочь. И невольно ценит произведение уже с точки зрения его кассовой реализации. Вот это принципиально и отличает современную молодежь от их предшественников. Для многих из них вдохновенный труд был не ради снискания аплодисментов и выгоды, а для того, чтобы более полно реализовать творческое начало в самом себе и, как следствие, наслаждаясь результатом дела рук своих, сделать соучастником созидания и тех, кто рядом…
Просидев за проверкой сочинений еще часа три, Верещагина прошла в ванную комнату. И когда с кремовой маской на лице вернулась, то от неожиданности вздрогнула, так как увидела посреди гостиной с удивлением разглядывающего ее Ершова.
– Сударь, мы так не договаривались… – взволнованно начала Татьяна. – И прошу, ради Бога, оставьте мне хотя бы немного личного времени… У меня и так от ваших визитов голова кругом до сих пор идет…
– Простите. Смотрю, что вы еще не ложитесь, вот и захотел пожелать вам доброй ночи…
– Благодарю!
– Более докучать не смею. Еще раз извините, доброй вам ночи…
И снова пропал.
«Ведь действительно дура, – подумала про себя Верещагина. – Выходит, что права Александра, от людей уже шарахаюсь, могла бы и спокойно поговорить с человеком…»
И уже в постели переключила все мысли на китайское постельное белье, которое ей помогла купить сестра. Положила руки сверху и на какое-то время блаженно закрыла глаза, словно погружаясь в сладостную нирвану…
Прошла неделя, Верещагина выкраивала по нескольку десятков минут в день, продолжая с интересом перелистывать страницы дневника Ершова. Она вроде бы даже как и специально растягивала во времени удовольствие общения с ним.
Июль, 30. Слава Богу, приехали! Тобольск! Сколько же лет я тебя не видел. Остановились во флигеле дома моего родственника по матушкиной линии на Захарьевской улице. Немного огляжусь и непременно отправлюсь путешествовать, вот и погода позволяет. А пока распаковываем багаж, достаем и расставляем книги, часть из которых я привез для библиотеки Тобольской гимназии.
Август, 1. После церковной службы и благодарственного молебна по случаю благополучного завершения пути пошли с матушкой на рынок. Вот уж где веселие-то. В Санкт-Петербурге на рынках не торгуются, не ведают они этой воскресной радости, когда можно уступить немного в одном, но сторговаться с выгодой в другом. Или лясы поточить с продавцом, бросая взгляд на тот же товар, но у его соседа… На рынках и говор иной, сценки бывают просто феерические, а уж сольные партии зазывал такие, что невольно пойдешь на сей звук. Заодно и на товар хоть одним глазком да взглянешь, а там и до покупки рукой подать…