Последние слова Беловой потонули в добром смехе над друзьями.
– А теперь прошу немного тишины… Белова, процитировавшая Александра Сергеевича Пушкина, права. Все гениальное очень просто.
– Это вы о сказке Пушкина? – не удержался от иронии Платов.
– Пушкин, – не обращая внимания на реплику обиженного студента, продолжала Верещагина, – безусловно, гений! Но, да простят меня коллеги, писал все же по собственному наитию. А Ершов высказывал мысли, которые передавались ему свыше. Но шел к этому он сам. От своей беды, от своего одиночества. Его душа уже выходила на другой уровень понимания жизни, и он ощущал в себе талант писателя, был готов к нему. А все остальное, как и огранка природного самородка, все это приходит со временем. При этом Ершов ведь себя считал человеком, обделенным судьбой. И хорошо понимал, что никогда не поднимется до уровня Пушкина… И слава, которая сегодня некоторыми праведниками от литературы приписывается Пушкину, как и сама сказка, своей природой имеет мгновенное озарение ума совсем еще молодого человека и писателя Ершова, который сумел в своей душе все это уже прожить, осмыслить и изложить на бумаге… То есть это был тот момент в жизни, когда семена Божественного слова упали на благодатную почву… Я бы так сказала.
– Так в чем же тогда зашифрован смысл сказки? – задал свой вопрос студент Кирсанов.
– В чем? В том, что эта сказка о смысле… бытия человека, – спокойно и уверенно произнесла Татьяна Виленовна.
– Всего лишь? – снова раздался голос студентки Князевой. – Даже не смешно…
– Да я вас, Князева, смешить-то, собственно, и не собиралась! – спокойно отреагировала на реплику своей студентки Верещагина. – Только ответьте мне на один простой вопрос: почему же тогда все поколения, приходящие в мир, озадачены этим вопросом? Вся западная, да и наша классика искала и по сию пору ищет ответ на этот простой вопрос: для чего человек пришел в этот мир, для чего он вообще приходит на эту землю? Он же мог и не появляться. Но если все-таки появился, то для чего? Ведь не пить и есть, в конце концов… И даже не для того, чтобы плодиться и множиться…
– Действительно, ну не спариваться же… – вслух заметил Козырев, вызвав новое оживление в аудитории.
– Если Козырев знает ответ на этот вопрос, то пусть встанет и скажет…
Студент промолчал.
– Тут есть какая-то загадка… – вдруг произнесла студентка Смелова.
– Загадка, безусловно, имеется, – поддержала Анну Верещагина. – Если внимательно анализировать наполнение этого великого произведения, то его хватило бы не на одну сказку. А Ершову-то было тогда восемнадцать с половиной лет. Почти как и вам.
Верещагина окинула взглядом аудиторию, которая явно начинала оживать.
– Так, вижу, что появились вопросы… Хотя я и не сказала вам еще ничего нового. Я всего лишь бросила камень и теперь наблюдаю, как расходятся круги… Не волнуйтесь, все получат сегодня возможность высказать свое мнение…
В это время раздался звонок.
– Все свободны. Продолжим после перерыва.
В перерыве Верещагину пригласили к проректору университета по научной работе.
– Уважаемая Татьяна Виленовна, – начал он. – Я внимательно ознакомился с предложенной вами диссертацией на соискание степени доктора филологических наук, просмотрел представленные отзывы… Все хорошо… У меня лично ни к вам, ни к вашей работе никаких претензий нет… Но вот только…
– Что «только»? – спокойно спросила его Верещагина.
– Нужно немного подождать…
– Что подождать? Опять очередь, как в коммунистическую партию? Всегда оказывался кто-то, кому это было более необходимо: сначала личный водитель ректора, потом дочка декана… Сейчас могу лишь сказать, и слава Богу, что не вступила.
– Зачем вы так, Татьяна Виленовна…
– Как «так»?
– Просто нужно, чтобы начатая в Москве кампания по вопросу авторства сказки… завершилась каким-то результатом… А то нас не поймут, скажут, что протаскиваем своих, не обращая внимания на начавшуюся дискуссию…
– Вы сами-то понимаете, что сейчас сказали? – спросила Верещагина, вставая. – Извините, но у меня семинар, студенты в аудитории ждут.
– И что я такого сказал? Просто попросил немного подождать…
Но Верещагина его уже не слышала.
И вот она снова в аудитории, где несколько десятков глаз пытливо смотрят на нее.
– Итак, продолжаем. Начнем с одного из начальных фрагментов сказки… – и по памяти произнесла:
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела…
– Итак, вы слышали знакомый вам отрывок. Кто мне скажет, что же это за кобылица? – уже обращалась ко всей аудитории Верещагина. – Кто первый?
– Так уж вроде и так все ясно, – с места произнес студент Платов, решивший теперь идти ва-банк и добиться отличной оценки по предмету. – На прошлом занятии Прянишникова даже нам это процитировала. Могу и сам повторить:
«… Вот и стал тот черт скакать
И зерно хвостом сбивать…»
– Это же слова самого Ивана про нее. Выходит, что белая кобылица – черт! Так ведь? – Студент победно оглядывал аудиторию, ища поддержки у товарищей по курсу.
– Да не совсем! – ответила Верещагина своему студенту. – Почему же, поймав и до поры схоронив птицу счастья, Иван, если дурак, не начал всем об этом рассказывать?
– Попробуй скажи, так по нынешним временам отнимут или просто башку оторвут… – подал реплику с места студент Кирсанов.
– Сережа, давайте перейдем на нормативную лексику. В подобной ситуации, однозначно согласна, правду не расскажет никто. Вы обязательно, дабы сохранить место в тайне, даже говоря всего лишь о поляне с белыми грибами, обязательно постараетесь так описать это место, чтобы его никто не нашел. А уж в такой ситуации… Придумаете и иной сюжет, и героями станут прямо противоположные люди… Дабы и тени подозрения ни у кого не возникло… Ведь так? Кто же все-таки попытается ответить на этот вопрос? Белова? Давайте…
– А может быть, Иванушка оседлал саму смерть, заставив ее себе служить?
– Идея красивая, и в ней даже есть доля истины. Все дело в том, что белая кобылица – это знак, несущий жизнь. Кобылица изначально – рождающая жеребцов. Но вот почему эта белая кобылица дает Ивану не тех двух породистых коней, которым воистину цены не было, а именно конька? Вот вопрос… И отсюда вытекает второй: почему она именно к нему пришла?
– Но ведь Иван ее сам поймал… – вновь буркнул Платов, надеясь репликами с места еще исправить себе оценку.
– Ее никто и никогда бы не поймал, – заметила своему студенту Верещагина, – если бы она сама не захотела быть пойманной… Неужели вам это еще не понятно? Это было своего рода знамение… Что вот я – родоначальница всего живого – выбираю Ивана для выполнения им некой миссии… А поимка? Это лишь первое испытание для самого героя сказки. Возможность дать ему поверить в свои силы…
– Ну, это мне, положим, понятно, – продолжал студент Платов. – А почему же эта белая кобылица стала вытаптывать посевы?
– Давай тогда попробуем мыслить в более глобальном масштабе… Возьмите землю и все, что на ней росло еще до прихода в мир человека… И вот появляемся мы – homo sapiens. И решаем, что земное богатство, принадлежащее всему живому миру, является теперь нашей неотъемлемой и личной собственностью. И посмотрите, кобылица ведь топтала не землю, а лишь крестьянские посевы. То есть то, что было делом рук человеческих. Разве не так? Не случайно же завязка сказки начинается с прихода на землю белой кобылицы… То есть с родоначальницы, с обозначения ею своего присутствия, со своего рода предупреждения о возможности потери для всего человечества того, что считалось их достижением в любой, как вы понимаете, сфере жизни… В данном случае для крестьянина – его урожая, а значит, и самой возможности выжить, прожить еще один год. И вот кобылица начинает топтать то, что было результатом труда рук человеческих, давая понять уже нам всем, что человек начинает ей мешать и, я бы даже сказала, вредить.
– То есть это предупреждение было не столько для Ивана, сколько уже для всех… – заметил Дима Гасов.
– Естественно, – продолжала Верещагина. – И что после этого происходит? А то, что мы называем «договор с Богом»… Она четко говорит Ивану: смотри, я даю тебе двух жеребцов, которым нет цены… Для того, чтобы ты их продал и решил для себя вопросы материального существования. И еще, чтобы ты наконец проснулся и понял что-то в этой жизни и о своем предназначении, я дополнительно тебе даю этого конька…
– Убогого уродца? – снова не сдержалась Князева.
– Да, Лена! Да! Казалось бы, странно. А теперь вспомните: кого всегда считали одухотворенными на Руси? Что смотрите, будто сами в первом классе?
– Монахов? – осторожно вопрошал Андрей Виноградов.
– Тогда уж подвижников из их числа… – поправил его Сергей Кирсанов.
– Ну, это все же по церковной линии, – помогала студентам Верещагина, – а в народе?
– Юродивые? – высказал свое предположение студент Максимов.
– Верно, Юра! Юродивые, кликуши и просто уродцы с малолетства. Так? Вот вам и слагаемые собирательного образа Конька-Горбунка. И что еще важно: будучи в таком неказистом и даже уродливом облике, он обладал не свойственными никому способностями. А теперь давайте вместе с вами вспомним, кто чаще всего принимал в своих домах таких странников?
– Монастыри… – вновь прозвучал голос Андрея Виноградова.
– Верно… – сказала Верещагина. – А еще?
– Бабушки религиозные и одинокие, – сказал Сергей Сединин.
– Теплее, Сережа… Главное – это то, что их принимали люди с доброй душой. И всегда дети. И в связи с этим становится понятным, почему Ершов выбирает своими будущими слушателями именно детей, с их еще открытыми и добрыми сердцами. И дети, как бы его задача ни показалась сегодня странной, должны были… возлюбить этого лопоухого горбуна… Вот в чем смысл этой сказки.