Она встала и, потрясенная случившимся, пошла по направлению к дому, но, сама не понимая для чего, неожиданно повернула в первый же проулок, пока не забрела в совершенно незнакомую часть города. И словно бы оказалась в 70-х годах советской власти. В том переулочке даже сохранилась телефонная будка, еще закрывающаяся, с дверцей. Верещагина даже смогла улыбнуться и лишь собралась продолжить движение, как раздался телефонный звонок.
Ошибки быть не могло. Старый, заржавленный телефон предлагал ей поднять трубку.
Она вошла в кабинку и, более по инерции, плотно закрыла за собой дверцу. И лишь после этого сняла трубку.
– Слушаю, не молчите… Это вы? Куда вы пропали?
– Боялся вам докучать. Простите, Христа ради!
– Прощу, но при одном условии…
– Нам ли друг другу условия ставить?
– Хорошо, пусть не условия, просьбы… Расскажите мне, какую тайну вы скрываете все эти годы… Что не поведали даже своему дневнику?
– Это вы о чем, собственно?
– Просто я хочу понять, почему вас земля не принимает.
– О, если бы только земля…
– Говорите, я слушаю…
– Если принять во внимание, что вы продолжаете защищать от нападок мое доброе имя, то я могу считать вас моим личным адвокатом… И было бы нечестным скрывать от вас один таинственный момент в моей жизни…
– Это вы о вашей встрече с китом?
– Вы удивительно проницательны. Тогда слушайте внимательно… Это случилось, когда мой батюшка проходил служение в Березове, бывшей крепости, а во времена нашего переезда туда это уже был уездный городок Тобольского наместничества. Доехать туда зимой можно было лишь по реке Северная Сосьва, берущей начало в Уральских горах. Было мне на тот момент 12 годков… Стемнело быстро, к тому же легкая поземка мгновенно заметала след идущих впереди саней. Солдатик мой нечаянно задремал, убаюканный размеренным движением и наши сани попали прямо на полынью. В тяжелом родительском тулупе я стал медленно погружаться в воду…
Стараясь не пропустить ни одного слова, Верещагина не замечала, как небольшой дворик, где стояла телефонная будка, и сам начал быстро заполняться водой.
А в телефонной трубке продолжал звучать голос Ершова:
– Парализованный страхом и продолжая медленно опускаться ко дну… Я вдруг увидел, как из этого мрака, кругами, поднимаясь из глубины, ко мне приближается огромная рыба… «Чудо-рыба – подумалось мне. – Не может этого быть, Господи!»
Татьяна Виленовна уже сама, находясь в телефонной кабинке, как в батискафе, вдруг увидела то, что ей говорил Ершов. То, как огромная рыба разевает свою пасть и поглощает мальчика.
А голос Ершова все звучал в трубке:
«Не иначе, как все сие есть сон», – попытался успокоить я себя, но вместе с тем, даже находясь внутри той гигантской рыбы, я знал, как бы видел то, как она заплыла в гигантскую подземную пещеру, какое-то время шла под скальной грядой, а вынырнула уже во внутреннем водоеме… Я очнулся на берегу озера, находящегося в скальном обрамлении. Там, посреди лютой сибирской зимы, было лето… Когда я поднялся на ноги, то был очарован красотой тех лесов, добрыми воздушными людьми и летающими вокруг меня птицами… Воистину райскими птицами, которых в миру люди называют жар-птицами…
Из этого леса на берег удивительного по форме круглого озера вышел дедушка. Сам как лунь и в сияющем белом облачении.
– Ну, вот мы и встретились, соловей ты наш Сибирский! – сказал он мне, а потом подошел ближе и положил свою ладонь мне на темя и заглянул в глаза. И вот уже передо мною замелькал калейдоскоп каких-то старинных текстов и даже ясные образы… Картинки эти касались уже даже не моей жизни, а как бы всей нашей страны. Более того, они рассказывали о завтрашнем дне России, точнее, даже о том, что будет через несколько сотен лет наперед… Так прошло какое-то время… Но что было после того, я уже не помнил: очевидно, потерял сознание… А когда очнулся и открыл глаза, то увидел испуганного отца с солдатиком и ту самую полынью, куда сгинули сани.
Одновременно с этими словами Ершова куда-то уходила и вода, возвращая дворику узнаваемый вид.
– Вы там? Вы меня еще слышите? – осторожно спросила Татьяна.
– Да! – послышался в ответ голос Ершова, который уже стоял, прислонившись спиной к той стенке телефонной будки, в которой выбитые стекла заменили фанерой.
– Вы мне только скажите: то, что я видела, вы действительно какое-то время находились в брюхе той рыбы?
– Вряд ли! Скорее всего, это плод воображения наших трепетных душ… Или нечто, что некогда осело в памяти в виде фобий, например. Но без этого… как мне думается, не было бы и сказок в нашей жизни…
– Действительно все, как в сказке…
– А наша жизнь и есть сказка… О, если бы мы это ведали или хотя бы захотели понимать. А то ведь засоряем головы своим детишкам всякой обезбоженной ерундой детских советских писателей…
– Давайте хоть сейчас не будем об этом…
– Как скажете… Или как там у вас говорили: товарищ, ваш поезд ушел… Хотя… Когда же те, кто у власти, поймут, что ваша система образования и так уже не одно поколение детей лишила душ, занимаясь вивисекцией Слова, вы вычищали из того, что называется образованием, – Первообраз, не желая слышать, что образование есть введение малых чад в образ Божий, наделение их такими понятиями, как милосердие и сострадание, целомудрие и чистота помыслов, любовь к труду и Отечеству, почитание родителей… И конечно же, понятием христианской любви. И к Богу, и ближнему!
– В этом я с вами, разумеется, полностью согласна. А теперь все же ответьте мне на мой вопрос: почему вы до сих пор здесь, на земле?
– Уважаемая Татьяна Виленовна, милая вы наша, мне ведь очень помощь ваша нужна. До сего дня не могу понять, за что Господь не допускает до Себя мою исстрадавшуюся душу… А я очень устал среди вас… Слышать, видеть все то, что происходит с современной Россией… Поверьте, больно! Вы бы спросили у кого из живых… Может, старец какой или знакомый батюшка церковный что-то посоветует. Очень вас прошу…
– Господи, кто же из нас сумасшедший?
– Очевидно, что оба!..
В телефонной трубке раздались отрывистые гудки.
Верещагина повесила трубку и задумчивая вышла из телефонной будки. Ей был хорошо виден подъезд собственного дома, куда она и пошла, не замечая стоящего за спиной и провожающего ее взглядом Ершова.
Когда Татьяна Верещагина вошла в свою квартиру, сразу зазвонил телефон.
– Верещагина, ты меня хорошо слышишь?
– Да, как будто мы рядом… – ответила сестра.
– Ну, тогда слушай внимательно. И не бросай трубку… Я тут немного погуляла по гороскопу твоего Ершова… И вот что я выудила из карты его рождения. Он родился под знаком Рас Альхаг – звезды Змееносца. Хотя она и является звездой второй величины, но тесно связана с Юпитером, Ураном и Сатурном. Она из семейства так называемых духовных звезд и связана с благотворным воздействием на других людей, с высокой миссией того, кто родился под ней.
– Ты не тараторь, пожалуйста. И если можно, то лучше попроще и без звезд. Саму сущность. Мне сейчас, если честно, не до разговоров…
– Можно и попроще… Он как бы несущий в себе два сосуда. Один наполнен живой, а второй – мертвой водой… То есть, возвращаясь к теме о возрождении через смерть…
– Это мне понятно… И как я понимаю, в первую очередь несущий Слово, способное оживлять каждого соприкоснувшегося с ним…
– А поэтому, подруга моя, не обращай внимания на чьи-то сомнения и развернувшиеся споры вокруг того, кто написал твоего «Конька-Горбунка»… Помни, что Истина всегда за невзрачной внешностью…
– Повтори, я не поняла. За какой внешностью? – переспросила Татьяна.
– Я тут в Интернете посмотрела его прижизненные портреты… – чуть прибавив в голосе, продолжила Александра. – Неброская, я бы даже сказала, серенькая, заурядная внешность… И вдруг меня осенило… Он ведь по авестийскому гороскопу соловей. Вспомни эту невзрачную птичку. Она никакая, а ее слушают все. Вот в чем его мудрость. И при этом вновь этакая двойственность: он и сам как символ некой жертвы и одновременно символ высочайшего искусства. Все видел наперед, все понимал и предчувствовал. И это заложено в его сказке… И даже то, что будет несчастная любовь и одиночество непонимания, – все предвидел и смиренно шел этим путем, так как был очень привязан к близким, родным, традициям. Такому человеку нужно было вести жизнь одинокого странника. Зачем он вернулся в Сибирь?..
– Это я уже знаю… Лишь по настоянию своей любимой матушки принял он решение вернуться в Тобольск…
– Пусть так, но ты должна понимать, что каждый из нас, вне зависимости от желаний и собственной воли, должен платить и по своим долгам, и по долгам наших предков. В противном случае мы лишь увеличиваем фактор роковых явлений уже в собственных семьях… Вот и в его судьбе я прочитала нечто о том, что жестко коснулось его лично за непослушание и неисполнение какого-то клятвенного заверения…
– О чем ты, о каком клятвенном заверении ты говоришь?
– Об этом ты сама должна узнать или, по крайней мере, понять.
– То есть, как я теперь начинаю догадываться, выходит, что он забыл про свой Богом данный ему талант, зарыл его в землю и стал как все…
– Вот именно, стал как все… И еще, что очень любопытно, – продолжала Александра, – такие люди уже рождаются как бы стариками, то есть сызмальства зрелыми людьми, но потом всю жизнь свою печалятся и тоскуют, ибо предчувствуют, ведают о том, что не дано знать иным. Вот где спрятана настоящая загадка его трагической судьбы…
– Пожалуй, что могу с тобой в этом согласиться. Хотя он был прекрасным педагогом, всегда окружен людьми…
– И это совпадает с его звездами: такие люди действительно могут быть и прекрасными педагогами, и психологами… И еще что открыли мне звезды… Такие люди появляются раз в сто лет… Это пророки. И Ершов, думается мне, один из них… Они приходят в наш мир подвести итоги периода жизни нескольких поколений… Но при этом они не являются высшими арбитрами, а их Слово – это все равно что звон вечевого колокола, который извещает нам о скором свершении Божьего суда.