– Божьего суда, говоришь? Очень интересно…
– Но и это еще не все…
– То есть?
– В его жизни есть тайна, которая и повлияла на всю его судьбу… Такое впечатление, что он проходил какое-то особое посвящение… Да это и произошло, скорее всего, в детские годы…
– Мне кажется, что я уже знаю, что тогда произошло…
– Что ты узнала?.. Только уж, пожалуйста, не бросайся с головой в этот омут… Изучай своего Петрушу как бы со стороны, так будет всем спокойнее…
– Уговорила! И прости меня, Христа ради, если я чем-то обидела тебя!
Но услышала ли эти слова Александра, Татьяна так и не поняла, на противоположном конце уже повесили трубку.
А утром Верещагину пригласили в Тюменское отделение ФСБ.
Татьяна Виленовна сидела в каком-то кабинете и смотрела видеозапись того, как она в музейном комплексе Тобольска доставала дневник Ершова.
Рядом сидел человек в штатском. Это был лейтенант Рылеев. Когда сюжет закончился, офицер выключил монитор.
– И что теперь? Меня за это посадят в тюрьму? – тихо спросила Верещагина.
– Разрешите для начала представиться – лейтенант Рылеев. А насчет тюрьмы? Пока что, кроме нас, никто не знает ни о вашем поступке, ни о существовании этой книжицы.
И он достал из верхнего отделения стола дневник Ершова.
– Воспользовались тем, что я была в обмороке. А ведь вы не иначе как из потомков рода декабриста Рылеева? Неужели совести ни на грош не осталось, что же вы за чечевичную похлебку свою-то душу продаете?
– Никто и ничем не воспользовался, – спокойно ответил офицер. – Мы просто хотели с вами посоветоваться… И поверьте, лучше, чтобы эта книжица оказалась у нас, чем на помойке, на которую один бомж уже уносил вашу сумку в тот момент, когда вы действительно потеряли сознание…
– Предположим, что я вам поверю. И о чем вы хотите со мной посоветоваться?
– Есть мнение, что в дневниках Ершова зашифровано нечто, что может представлять интерес для России и ее безопасности…
– Чушь несусветная! – мгновенно парировала Верещагина. – В самом дневнике для вас нет ничего интересного, я его уже прочитала. А вот в сказках, практически во всех, есть некое потаенное откровение, но оно более связано не с безопасностью государства, а со спасением собственной души каждого из нас. Хотя в целом от этого также зависит безопасность государства. Надеюсь, что вы понимаете, о чем я говорю?
– Не совсем, – признался Рылеев. – Хотя уже в пятый раз вашего «Конька-Горбунка» перечитываю…
– Да, не всем открывается замурованная дверь в скале. Нужно кроме заветного слова «Сезам» еще иметь и любящее сердце… Я могу идти?
– Свободны…
И Верещагина вышла.
Лейтенант Рылеев не успел перелистать и несколько страниц дневника, как в кабинет вошел его начальник подполковник Скобелев.
– Красиво она тебя… И насчет предков, и насчет чечевичной похлебки…
– Да я с детства мечтал, честью и совестью, я докажу…
– Успокойтесь, лейтенант. А Верещагину придется-таки взять под контроль. Вам нужно будет проследить все ее связи, круг знакомств, если есть, то записи ее лекций… Все мне на стол… И еще ее разговоры с сестрой… Достали нас уже эти ворожеи с эрой Водолея… И при этом весь народ поголовно хочет быть Емелями: на печи лежать да водку с утра до ночи глушить… А женки да мамки по их велению, по их хотению чтобы вокруг них носились, ублажая всякое их желание… Ну чем тебе не сказка?
В ближайший воскресный день Татьяна уже была в Ишиме. Она пришла в храм, который долгое время был местом его, Ершова, общения с Богом… Пусть и в младенчестве, но в тот период, когда для нас открыт космос, когда наши чистые души допускаются до Творца.
Когда служба закончилась, она дождалась священника.
Батюшка Сергий был уже стар, чтобы верить в сказки, но слова Верещагиной, ее рассказ о том, что покойный писатель Ершов приходит к ней и просит помощи, его искренне заинтересовали.
– Батюшка Сергий, а может такое быть, что Господь действительно не принимает его душу? И можно ли ему в этом как-то помочь?
– Пути Господни неисповедимы, дочка! Могу лишь тебе пообещать, что и сам молиться о нем буду непременно, а вот насчет души… Был в истории Русской православной церкви один известный случай… Да вы о нем, вероятно, и сами слышали… Это история про Ксению Петербургскую…
– Это вы про ее подвиг блаженства? Так об этом, наверное, все знают…
– Путь этого подвига есть лишь следствие некой причины, а вот о причине сего поступка мало кто хочет задумываться.
– Тогда, батюшка, я попросила бы вас рассказать мне ее историю более подробно.
– Тогда только саму суть, а то мне еще к крестинам нужно подготовиться…
Верещагина согласно кивнула головой, и батюшка начал свой рассказ.
– Ксения Григорьевна Петрова до двадцати шести лет была замужем за полковником, имя которому было Андрей Федорович Петров. А служил сей полковник при царском дворе, где он был певчим. Должен тебе заметить, что в те времена сия должность считалась зело почетной. К тому же набирали в царский хор людей и красивых, и воистину талантливых. Вот таким и был ее муж – Андрей Федорович. А в остальном их обыденная жизнь мало чем отличалась от обихода иных зажиточных семейств Петербурга. Но, как говорится в книге пророка Исайи: «Мои пути – не ваши пути, а Мои мысли – не ваши мысли!» Нежданно-негаданно, в один из дней этой радостной, тихой и счастливой жизни Андрей Федорович внезапно умирает… И эта необъяснимая его кончина глубоко потрясла Ксению своей неожиданностью, а главное, пониманием, что любимый ее муж умер без должного церковного покаяния, соборования и причастия, что и тогда, и по сию пору является худым знаком. Казалось бы, молодая женщина, но ее представление о жизни и смерти подсказывают ей, что душа горячо любимого ею человека теперь не будет иметь покоя… После чего она отписывает некой бесприданнице свой дом и выбирает для себя крестный путь бродяжничества, искренне желая вымолить у Бога возможного прощения для Андрея Федоровича…
– И что же происходит дальше, батюшка Сергий? – снова вопрошает священника Татьяна.
– Всполошились родственники, захотели даже упрятать ее в дом умалишенных. А простые люди стали замечать, как Ксения часто босой стоит на вершине холма и кладет поклоны на все четыре стороны… А вскоре и вовсе пронеслась людская молва, что Ксения блаженная… Ее стали останавливать на улице, просить благословения, особенно за чад малых, старались при возможности пригласить в дом и накормить, сажая в красный угол под родовые иконы… Купцы делали ей дорогие подарки, да она все равно их раздавала неимущим… А из одежды выбрала шинель мужа и вскоре стала представляться его именем… Носимая не иначе как ангелами Божьими, она провела таким образом сорок два года такой подвижнической жизни…
– И что же, вымолила она покоя для души любимого мужа? – тихо прошептали губы Верещагиной, хотя сердцем она уже знала ответ на свой новый вопрос.
– В это трудно поверить, – начал свой ответ священник, – но тому есть свидетельства. А вот помог ли я тебе, еще не ведаю… – сказал батюшка, затем улыбнулся и вдруг, заглянув в глаза Татьяны, добавил: – Ты, радость моя, только не бойся ничего, особенно людской молвы… Бояться нужно лишь Бога, а все остальное, как сказал царь Соломон, суета сует и всяческое томление духа…
Утром следующего дня Верещагина пришла на кафедру Тюменского государственного университета в мужском костюме.
Ее подобное появление в учебной аудитории вызвало у кого-то недоумение, у кого-то любопытство, но более всего было ироничных насмешек типа: у бабы крыша поехала…
– Смотри, Верещагина не иначе как мухоморов вчера наелась, что с утра не заметила, как белье мужа нацепила, – заметил острый на язык студент Платов.
– Какого мужа? Она старая дева… Вот в одиночестве чего-то и нанюхалась, не иначе… – ответил ему сотоварищ по курсу Власов.
Никто из преподавательского состава за весь день так и не решался подойти к своей коллеге и спросить, в чем, собственно, причина такого странного ее появления на кафедре. Зато в отсутствие успели собраться и поставить вопрос о невозможности дальнейшего преподавания доцента Верещагиной в институте, ссылаясь на то, что поиски ершовских документов, отрицательное решение по ее докторской диссертации не иначе как свели доцента с ума.
В конце рабочего дня Верещагину пригласил к себе ректор.
– Татьяна Виленовна, голубушка… Вы как из столицы-то приехали, так, смотрю, сами на себя не похожи стали… Или это мода московская такая, чтобы женщинам в мужском платье по улицам щеголять? Вы уж мне, старику, разъясните, а то тут мне целую петицию ваши коллеги принесли…
– Я не знаю, что вам ответить на это. Так нужно… Понимаете, нужно… И не для меня лично, просто поверьте.
– Голубушка, поверить-то я вам поверю… А знаете что? Давайте-ка я вас в отпуск с завтрашнего дня отправлю, подальше от глаз злопыхателей… А ваш курс на время вашего отсутствия возьму себе.
– Буду вам очень благодарна за это…
– Вот и хорошо. Вот и договорились. Поправляйтесь, и милости прошу снова к своим обязанностям…
В этот-то момент Верещагина снова вспомнила слова Ершова на похоронах, о том, что и ей скоро предстоят некие серьезные испытания. О, если бы она знала, догадывалась, что сей донос есть лишь цветочки, а ягодки ждали ее впереди…
Для Верещагиной началась новая жизнь. Она стала уходить из дома на окраину города, где выбрала себе место для молитвы. Если замечала, что рядом появлялись любопытные, уходила и снова начинала поиск уединенного для молитвы места. Вся ее еда на день состояла из хлеба и воды. После молитвенного времени она выходила на улицы Тюмени и внимательно наблюдала за людьми, особенно за престарелыми, и при необходимости приходила им на помощь: помогала перейти дорогу или донести сумки до дома… Чтобы пожилые люди не шарахались, обращалась к ним на французском языке… А проводив до дома, могла тайно положить им в карман булочку или яблоко.