И Татьяна рассказала обо всем, что поведал ей сам Ершов: и о том, как он провалился в полынью, и про то, как оказался во чреве чудо-рыбы, и, конечно же, про то, как общался со старцем…
– И почему ты думаешь, что это был именно старец… – уточняла Александра.
– Пусть и не старец в нашем понимании, – отвечала Татьяна. – Просто это был узнаваемый для юного Ершова сказочный образ. Представь себе, что тебя неожиданно обволакивает некое облако и раздается чей-то басовитый глас… Думаю, что тут любой испугается и в паническом страхе попытается найти выход, чтобы спастись… А здесь просто добрый дедушка, которому он мог поверить.
– И в чем же была необходимость такой встречи для Ершова?
– Это был, как я понимаю, его переходный рубеж, когда юноша должен был сделать выбор: или преобразиться и получить новые знания, или остаться тем, кем был его отец.
– Положим, что это мне понятно. И что дальше?
– В этот момент он и получает необходимую информацию…
– Это что же получается? – невольно прерывает сестру Александра. – Снова три символа: вода, как суммированный опыт человечества (полученная информация), смерть (в пасти рыбы) и преображение через воскресение (старец).
– Умница! Я как-то это упустила… И если мы эту троичность продолжим, то заметим, что и братьев было три, и заданий было три… да и испытаний также три…
– Знай наших… А теперь мне осталось понять, что мог открыть ему ваш добрый старичок.
– Для начала, думается мне, то, что путь его будет необычным. Он показывал ему, что может случиться с миром, дал возможность поверить в то, что этот мир и его завтрашний день Ершов может видеть. Но при этом старец не показал ему его самого. Ни в этом, настоящем, мире, ни в будущем.
– Что это означает, если не секрет?
– То, что Петруша Ершов как человек в то мгновение своей жизни практически умер, что и произошло, а точнее… Было показано ему в видении: и падение в воду, и нахождение под ледяной водой. И этот райский уголок… А главное – старец… Да думаю, что не ошибусь, если предположу, что это было именно видением, так как мальчик был, очевидно, все же выброшен из саней, возможно, что из-за неумелого возницы… Ударился об лед… И найден был отцом на краю полыньи… В противном случае, если бы все происходило в реальности, Павлу Алексеевичу было бы непонятно, как мальчик смог самостоятельно, в отцовском зипуне, выбраться из полыньи и оставаться при этом в сухой одежде. Этим и объясняется, что он об этом опасном эпизоде их совместной с младшим сыном экспедиции ничего не сообщил своей жене Евфимии Васильевне…
– В этом есть зерно истины… А теперь пару слов о самом видении…
– Ершов сказал, что в показанных ему картинах он не увидел себя и даже никого из своих родных…
– Странно… Оставили жить… А потом вся жизнь наперекосяк… Что так? – уже с долей удивления вопрошала Александра.
– По той лишь причине, что он не понял того, что ему было предназначено. Не понял, для чего было это видение… Он очнулся на краю полыньи и никому ничего не рассказал: ни о рыбе, ни о смерти, ни о старичке… А вскоре, возможно, и просто забыл, как некий сон. И продолжал жить известной тебе жизнью.
– Подожди, а как же сказка?
– Сказка? Она была лишь как следствием того, что Ершов уже сам, будучи в университете, снова обратился за помощью к Богу…
– Не поняла…
– Хорошо, подойдем с другой стороны. Уровень развития, который Ершов получил к тому времени, когда услышал и впервые прочитал Пушкина, был, прямо скажем, еще недостаточным для понимания такого явления, как Пушкин. Не говоря уж о том, чтобы соревноваться с ним. Это ясно каждому. В то же время надо признать, что и в нем самом уже изрядно накопилась некая сумма знаний и личный человеческий опыт, к этому надо прибавить и все те страдания, через которые он прошел лично. И не забывай, наконец, об информации, полученной им от старца, которую он начал к этим годам исподволь осмысливать.
– То есть?
– Я так понимаю, что он начал восстанавливать фрагменты своего видения встречи со старцем. Стал понимать о возможности другого пути развития человечества. И то, что эту информацию каким-то образом нужно обязательно передать людям. Все это и породило у Ершова искреннее желание поведать об этом миру, используя популярную в то время форму изложения сказки в стихах.
– То есть?.. – уточняла Александра. – Подражая Пушкину лишь по узнаваемой для всех форме, а не по содержанию…
– Умница! Для этого, как мне видится, он и обращается к Творцу за помощью. И милосердный Господь вновь и с любовью протянул ему Свою руку… В этот-то момент и произошло то, что называется Божественным озарением…
– Божественное озарение, говоришь. А как же объяснить все, что было с ним по возвращении в Тобольск? – вновь вопрошала Александра. – Как это-то все понимать?
– Думаю, что со смирением, – спокойно ответила ей Татьяна.
– Типа: Господь дал, Господь и взял? – чуть ли не с упреком произнесла старшая сестра.
– Очевидно, так! Господь действительно дал Петруше Ершову сей дар, но при этом, как я понимаю, лишал всего, к чему он уже привык, а потом и просто стал забирать тех, кого он возлюбил всем своим большим добрым сердцем…
– То есть всех тех, кого он возлюбил более, чем Бога?
– Да! Как бы грустно это ни звучало. Смотри сама: три жены, а в результате? Только боль потерь и время, которое уже не вернешь, так как оно потрачено на пустые хлопоты с оставшимися в живых детишками, поиском новой для них матери… А потом еще и хлопоты по устройству тех, кто подрос… И так почти до конца жизни… Только потери и практически никаких радостей.
– Оставив ему только одно – его дар провидца?
– Безусловно! Подумай… Ведь Ершов сумел в своей, казалось бы, незамысловатой, а потому гениальной сказочке, как в капле божественной росы, сфокусировать весь мир с его радостями и горестями, взлетами и падениями. При этом он знал, верил, что придут люди, которые поймут написанное им. Которые сумеют объяснить его видения. Которые, быть может, задумаются над тем, для чего мы приходим в этот мир. Как нам жить и что делать, чтобы человечество, как и каждый из нас, было готово к такому насущному преображению…
– Теперь осталось лишь и нам с тобой найти эти три котла и в них искупаться, – задумчиво произнесла Александра и добавила: – И снова красавицами станем… А что, я, например, не против…
– Никто не станет ни красавцами, ни красавицами. Разговор о душевной красоте тех, кто научится видеть мир иными глазами. Слышать, а главное, видеть окружающий нас невидимый Божественный мир, о котором мы лишь догадываемся. И преобразившись, вернуть себе подобие и образ Творца. Вот тогда мы и могли бы стать не красавицами и красавцами, а милыми людям и друг другу. А пока мы просто медленно, но верно превращаемся в животную стаю и в большинстве своем становимся хищными, забывшими Бога тварями…
И Татьяна встала из-за стола и подошла к окну.
Светало.
Вскоре и Александра подошла и встала с ней рядом. Какое-то время они смотрели на то, как восходило солнце нового дня.
Первой, обратившись к сестре, заговорила Александра:
– Ты сама-то веришь в то, что обычные люди станут всерьез задумываться над тем, кто такой Конек-Горбунок, почему белая кобылица и рыба-кит?
– Конечно. Сказка – это сокровенная мечта каждого человека, которой мы не сможем достигнуть, не обратившись к Божественным силам… Да у нас все сказки об этом же. И все зашифрованы. Абсолютно все. Но, конечно, не те, что пишут многие из современных авторов… Все эти ваши маши-чебураши… А Конек-Горбунок уже два века скачет по России и скакать будет, увлекая за собой в заоблачные дали все новые и новые поколения детей и подростков!
– Наверное, ты права… – с улыбкой произнесла Александра. – Кстати, я все время хотела спросить тебя, а кто тот мальчик, что стоял с нами рядом, помнишь, тот, который первым увидел сегодня Конька-Горбунка… Кто он, чей? Интересно…
– Не знаю, кто он и чей, – задумчиво ответила ей Татьяна, – да это и не важно. Только думается мне, что на земле Сибирской появился еще один пророк…
Утром следующего дня в Тюменском отделении ФСБ в кабинете уже знакомого нам подполковника Скобелева в присутствии лейтенанта Рылеева весь разговор двух сестер слушали уже по третьему разу…
– Ну что же, с этим мне все ясно… – произнес Ромил Христофорович. – Можешь выключать.
И лейтенант Рылеев послушно выключил диктофон.
– Ну а на самом кладбище было что-нибудь интересное? – уже погруженный в ход своих мыслей, спросил начальник отдела ФСБ.
– Понимаете, господин подполковник… – начал Рылеев. – Наружка потеряла сестер на несколько минут… Словно они испарились. Стояли и… вдруг их нет! А потом снова появились на том же самом месте… Это даже камеры наблюдения зафиксировали… Стоят, и вдруг нет, а потом опять стоят… Чудеса какие-то…
– Какие камеры? Какие чудеса, что вы мямлите?.. У наружки собственные глаза для этого есть. Когда же вы, горе-работники, научитесь работать?..
– Хотели подстраховаться, чтобы наверняка…
– Достаточно, лейтенант. Теперь по существу. Текст беседы этих барышень распечатать – и мне на стол… И еще, пока не забыл, что там за мальчик? Не понял, о ком они говорят в конце беседы.
– Я уже все узнал… Действительно, мальчик – Алексей Окунев… Возраст – 10 лет, ученик 4-го класса Тобольской православной гимназии… И кстати, внук нашего кадровика.
– Внук подполковника Гусарева из нашего Тобольского отделения?
– Так точно! – четко отвечал лейтенант.
– Выходит, что это он – наш будущий пророк?
– Вроде того…
– А ты уверен, что они говорили о внуке Гусарева?
– Вчера на панихиде детей вообще не было. Даже непонятно, для чего он-то своего внука туда потащил, – ответил Рылеев.
– Это-то как раз мне понятно. На дачу он собирался сразу после этой панихиды уехать… – сказал подполковник.
Скобелев встал, подошел к шкафу и, открыв дверцу, достал бутылку коньяка. Налил себе, потом, немного подумав, налил коньяк и во вторую рюмку. Кивком головы позволил взять рюмку лейтенанту и, вздохнув, произнес: