. А все остальные рвались найти и покарать меня за все мои преступления! И вот что меня больше всего задело за живое, это как раз не то, что на меня так нагло клевещет подлый брехун, пусть даже и наделенный официальной властью, а то, как легко мои односельчане поверили во всю эту клевету! Сколько лет я с ними прожил бок о бок? Сколько всяких их конфликтов и проблем успел разгрести? Но, услышав поклеп в мой адрес, ни один не озадачился мыслью: как бы я мог оказаться на такое способен? Ни один не усомнился в моей виновности и не попытался поднять свой голос в мою защиту! После такой черной несправедливости да неблагодарности у меня впервые в жизни всерьез мелькнула мысль о том, чтобы уйти в монастырь. Ну или, на худой конец, просто напиться в зюзю этим же вечером. А потом, в невменяемом состоянии, пойти да и сдаться всем этим сволочам! Пусть меня четвертуют на пике своего неправедного гнева, а потом, когда остынут да во всем разберутся, пусть совесть их немилосердно мучает всю оставшуюся жизнь! Сидя в предбаннике, под сочувственное Васькино сопение, я, сломленный духом, как раз наслаждался мысленной картинкой, как эти подлецы, мои неблагодарные односельчане, всей толпой льют на моей могилке покаянные слезы, когда окрик Жажилы вернул меня в реальную жизнь:
– Трой, смотри! Вон они, уже здесь! Эх, наверное, все-таки успел кто-то отследить наше с Ягой ночное общение! Или и без того догадались…
– Где?! – боевая выучка разом сорвала с меня всю мою меланхолию. К тому же, не только о себе мне следовало сейчас думать, но и о Яге тоже, и о Жажиле, и о восстановлении справедливости, наконец! Да и о бабкиной избе надо бы позаботиться! Вспомнив о ней, я испугался, что ее, мою недавнюю спасительницу, толпа прибывших карателей по бревнышку сейчас попытается разобрать! Но изба об этом, похоже, подумала раньше меня! Нет, она не стала убегать! Тихо фигея, я увидел в окошко, как она, пока ее еще не высмотрели незваные гости, быстро присела, пряча под нижними венцами свои курьи лапки. Потом расправила свою челочку-крышу, передернула венцами… и разом преобразилась так, что даже я бы не узнал. И не поверил бы никогда, если бы не видел своими глазами, что вздорное блудливое бабкино жилище способно в считанные мгновения преобразиться вот в такой милый светленький теремок! На котором даже ставеньки расписные!
– Трой! Бежим! – охваченный паникой Васька, желая поторопить, полоснул меня, прилипшего к окну, по той части тела, которая оказалась всего доступней его когтям. По голой, естественно, ведь в бане все-таки были. А по какой именно – догадаться, я думаю, нетрудно. В итоге я взвыл и чуть не вышиб окошко лбом. Потом резко развернулся с огромным желанием «в благодарность» отвесить полосатому нехилую такую затрещину, но того уж и след простыл. Мне ничего другого не оставалось, как кинуться за ним. Не из мести, а чтобы самому не попасться да Жажилу с его гостеприимством не подвести.
– Давай… спасибо тебе за все, – бросил я на прощание лешаку, в полутьмах хватая со скамейки какую-то – надеюсь, что нашу с Васькой! – одежду. Разбираться было уже некогда, потому что отряд карателей, рассредоточившись, пытался взять Жажилушкины владения в кольцо. Тут бы только ноги успеть унести незамеченным, так что даже одеваться было некогда. Я и не стал, кинулся как есть через кусты, за пределы сада, к темнеющему за его границами дикому лесу.
Марш-бросок в чем мать родила через заросли был делом, конечно, не самым приятным. Но честно признаюсь, что для такого раздолбая, как я, это было уже не в новинку. Так что я вполне успешно сумел преодолеть все препятствия на моем пути к лесу, через сад и опушку, и даже не нанес при этом своему тылу новых царапин в дополнение к оставленным Васькой и немилосердно саднящим. Забравшись в заросли погуще и потемнее, за которыми начинался совсем уж мрачный овраг, я, наконец, остановился. Осмотрелся, прислушался. Погони за собой не обнаружил, приглушенных расстоянием криков тоже не наблюдалось. Это вселяло в меня надежду, что Жажиле удалось-таки отмазаться от обвинений в пособничестве мне, беглому преступнику, и от того, что я вообще на его двор заходил в ближайшие дни. Успокоившись насчет лешака, я стал раздумывать, с чего бы мне начать мою деятельность по спасению Яги и восстановлению моего доброго имени. Ну, наверное с того, что Ваську было бы неплохо найти. Однако этот кошачий сын сам вдруг о себе заявил, начав сваливаться с растущего на краю оврага хлипкого деревца, не сумевшего долго выдержать вес его откормленной тушки. Слушая, как кот с подвыванием движется на встречу с землей, сбивая своим задом некрепкую хвою с тоненьких веток, оказавшихся у него на пути, я вдруг спохватился, что неплохо было бы уже и одеться, а не стоять тут столбом с зажатыми в руке вещами. Васька как раз достиг земли, раздавив своим весом оказавшуюся под ним моховую кочку, когда я начал проводить ревизию прихваченного из бани тряпья. Мечтая обнаружить там, конечно, штаны, в идеале две пары. А обнаружив, что это была и вовсе не наша с Васькой одежда. Это было просто изношенное барахло, отложенное хозяйственной Жажилиной кикиморой, чтобы его на ветошь пустить. Старый сарафан и пара хлопковых чулочков, чистеньких, но дырявых, вот и все наше с Васькой имущество! Увидев его, приземлившийся кошак с глумливой усмешечкой поинтересовался у меня, где ж я такое богатство добыл? Он резко сник, лишь только я напомнил ему, как сейчас выглядит его собственный костюмчик. А потом я окончательно его доконал, поставив перед фактом, что именно добытым мною богатством нам и придется срам прикрывать, пока чем-то более приличным не разживемся. Он тихо урчал и плевался, пока я разрывал доставшиеся нам остатки расшитого тесьмой женского сарафана на две равные части. Одну из них я сунул Ваське, из второй соорудил что-то типа набедренной повязки для себя. Да, это была не парадная форма бравого участкового! И даже не джинсы, в которых я привык по поселку ходить! Но, по крайней мере, причинное место эта дизайнерская модель прикрывала. Чтобы она с меня случайно не свалилась в самый неподходящий момент, я перетянул ее чулочком на манер пояска. Потом подождал Ваську, пытавшего повторить за мной все мои попытки одеться поприличнее. А потом мы, два ультрастильных парня, двинулись через лес в направлении моего поселка, желая оценить обстановку на месте, и надеясь, что каким-нибудь образом нам все-таки удастся повидаться с оккупированной в моем доме Ягой.
13
В лучшие времена я бы поднапрягся и совершил марш-бросок к поселку за несколько часов, так что еще до темноты бы там оказался. Босиком это оказалось сделать уже сложнее. А уж в компании с изнеженным кошаком, который если и был ходок, так только по симпатичным кошечкам, процесс вообще замедлился. Практически с самого начала пути Васька тихо выл на одной ноте, прерываясь лишь за тем, чтобы начать жаловаться. Признаю, жаловаться ему было на что: на битые бока и на лапы, которые он еще во время выволакивания из избы успел повредить, цепляясь за доски. А теперь, давно разучившись ходить босиком, он еще и с роковой периодичностью накалывал в пути свои толстые пятки, о чем я узнавал по звуковым всплескам в его вытье. Долго так продолжаться, естественно, не могло. Мало того, что кот своим нытьем мог выдать нас обоих случайному встречному, так еще и ковылял он все медленнее, начав оставлять на пути темные пятнышки от своих закровивших лап. Поэтому в конце концов я, не дожидаясь, когда он окончательно скиснет и совсем остановится, счел за лучшее посадить его к себе на спину. Сам босой и не слишком еще здоровый после вчерашних бед, я от этого, конечно же, идти быстрее не стал, особенно если учесть, что мы через сырой еловый лес продолжали двигаться, со всеми его кочками и буреломом. Но самое печальное, что Васька, оказавшись у меня на хребте, нудить так и не перестал, только сменил пластинку. Теперь и жарко ему было, и неудобно, и шерсть его липла к моей разгоряченной голой спине. Можно подумать, что я от его шерсти испытывал удовольствие! Ничего подобного! Упорно двигаясь вперед, я мрачно размышлял над вопросом, сильно ли будет Яга горевать о потере своего любимца. Если я его, к примеру, притоплю вон в том болотце, что справа чернеет, или нечаянно стряхну, да так неудачно, что он себе при этом шею свернет. Ну, или хотя бы челюсть, что заставит его, по крайней мере, заткнуться. Мне при этом еще бы вспомнить, что некоторые особенно горячие мечты имеют свойство материализовываться! И мечтать бы как-то не так увлечено! Но, замученный непрерывным кошачьим брюзжанием, я просто остановиться не мог! И вот на дивном моменте, когда я в своем воображении наслаждался картиной, как Васька с размаху шмякается своим толстым задом в зловонную болотную жижу, на моем пути вдруг возникла очередная еловая ветка. Которую я попытался отвести со своего пути, но так неудачно, что она вдруг выскользнула и хлестнула обратно. Я только и успел, что пригнуться, чтобы не заработать всей этой летящей хвойной колючей лапой себе в лицо. А вот Ваське повезло меньше, потому что он оказался при этом как раз на «линии огня». Среагировать, естественно, не успел, потому как был занят изложением очередной своей претензии и совершенно не следил за дорого – мол, пусть мой транспорт за меня сам и думает. Но у «транспорта» сработал рефлекс, который, как известно, бывает быстрее мысли. Так что я уклонился, а Васька вот не успел. Вначале я услышал хлесткое «шмяк», потом сдавленный кошачий мяв. А потом, не желая расставаться с моей спиной, этот сбиваемый веткой наездник прочертил мне когтями все плечи. От такого и я уже взвыл на Васькин манер! Кот же, наоборот, резко смолк, все-таки не удержавшись на мне верхом. Начиная приходить в себя от обжигающей боли, я вначале перепугался, услышав эту долгожданную тишину! Не сбылись ли мои недавние мечты слишком буквально?! Я смахнул слезы, невольно выступившие у меня на глазах из-за полученных царапин, и быстро оглянулся, желая выяснить, что за судьба постигла кота. Сразу понял, что он живой: мертвые так глаза не выпучивают! А у сидящего на земле кота они не просто на лоб вылезли, они еще были злющие донельзя! Если бы он только мог, он бы мне тут