…и перепивший подонок выстрелил в нее…
Максим осмотрел помещение в поисках Маши. На полу лицами вниз лежали люди. Как он раньше их не видел? Прямо перед ним лежал мужчина лет сорока. Макс отступил назад. Но где же Маша? Он увидел! Перед террористом лежала красивая белокурая женщина. Ее большие голубые глаза умоляюще смотрели на Макса.
– Помоги мне, сынок, – одними губами произнесла женщина.
«Она видит меня?! Но почему меня не видит этот подонок?»
Максим переступил через мужчину у ног и направился к пропойце с ружьем.
– Стой, сука, где стоишь, – заорал террорист.
«Он тоже меня видит!»
Дальше все произошло очень быстро. Из боковой двери за прилавком выскочила полная женщина в белом халате. Она ударила алкаша какой-то палкой по голове. Максу показалось, что мужчина сразу же потерял сознание и только рефлекторно опустил ружье и нажал на спуск. Белокурая женщина дернулась, и голубые глаза закрылись.
Макс побежал в ее сторону, но понял, что все закончилось. Он снова стоял в заброшенном магазине. Битые стекла и куски штукатурки хрустели под ногами. Витрины перевернуты.
«Вот что произошло с ней! Какое-то ничтожество решило, что может повелевать судьбами…»
«А ты что сделал с этими долбанутиками?» – голос Максима-плохого.
Макс повернулся и увидел мерзкое отражение. Максим-плохой сидел на перевернутом ящике.
– Как ты оказался здесь? Ты же мое отражение! Мое гребаное отражение! – Бабурин начал отходить к двери.
Максим-плохой поднес указательный палец к виску.
– Я у тебя в голове. И уж поверь мне на слово – я не всегда Максим-плохой. Точнее так – я не самый плохой из нас двоих.
– Я здесь один, – проговорил Бабурин. – Я один, и тебя здесь нет! Тебя здесь не должно быть!
И Максим побежал прочь. Уже возле машины он понял, что плачет. Вытер глаза и сел в машину.
– Бог ты мой, Макс, что ты там делал? Грохнуло так, будто ты там стрельбу устроил.
– Эхо прошлого.
Егор ничего не понял, но спрашивать не стал. Машина плавно тронулась с места.
Деревенское кладбище ничем не отличалось от городского. Это еще раз доказывает, что после смерти мы все равны. На все наши достижения и регалии, по большому счету, после смерти всем наплевать. Под облетевшей березой стоял гроб, и череда скорбящих проходила мимо, даруя усопшему последний поцелуй. Какая-то плакальщица завыла-запричитала, и ее голос скреб по съежившемуся сердцу Максима. Он уже подошел к страшному двойнику дяди Славы с бумажной ленточкой на лбу. Да, именно двойнику. Макс не признавал в этом осунувшемся синем лице облик того, кто всегда с улыбкой что-то рассказывал. Максим любил слушать старика. Он нагнулся поцеловать покойника, но так и не смог заставить себя коснуться губами ленточки. За пару сантиметров он остановился и поднял голову. Старик смотрел на него.
– Послушай меня в последний раз. Пусти свою Силу на благое дело.
Макс медленно посмотрел по сторонам. Никто не видел ожившего мертвеца. Снова опустил взгляд на гроб. Глаза у дяди Славы были закрыты. Бабурин поспешил отойти.
Он стоял и смотрел куда-то в пустоту.
«Пусти свою Силу на благое дело». Что это было? Даже если и почудилось, все равно это что-то значит. Что? Устроиться в колхоз и истреблять усилием мысли грызунов и насекомых? Это уж вряд ли. На самом деле как запасной вариант это можно использовать.
«Если, конечно, после того как я разберусь с этими тварями, у меня останутся силы».
Один день – одна мышка.
Три выродка наказаны. Владлена Марковича надо оставить на потом. Когда эта мразь поймет, что его «шестерки» подыхают не просто так, он начнет биться в истерике от страха. Вот тогда-то и придет Максим, щелкнет пальцами – и, как говорится, да будет так. Макс еще не знал, как умрет эта тварь, но то, что перед смертью он наделает в свои дорогие штаны, – и к гадалке не ходи.
– Ну что, Максус, поехали. – Подошел Егор. – Бог ты мой, а то на нас как на городских придурков смотрят.
– Помянуть бы надо, – уставшим голосом сказал мужичок в засаленном ватнике.
– Бог ты мой, а где поминки-то?
– А вот как с горы скатишься, и на город. Там через километр АЗС будет, вот аккурат за ней и столовка наша. «Горный хрусталь» называется, – гордо изрек колхозник.
– Бог ты мой, да у вас там и Сильвестр Сталлоне по вечерам поет, наверное?
– Чего? – не понял мужчина в ватнике.
– Я спрашиваю: песни у вас там поют?
– А то. Но нынче ж нельзя. Помер.
Егор взял Максима под локоть и отвел в сторону.
– Бог ты мой, может, не пойдем на поминки? Мы ж не знаем их обычаев. Бог ты мой, а вдруг они городских бьют. И исключительно на похоронах.
Макс вымученно улыбнулся:
– Ничего, отобьемся.
Над входом в здание столовой висела вывеска с названием: на красном полотне (которых, надо полагать, в любом колхозном клубе в избытке) какой-то умелец криво вывел «Горный хрусталь». Макс и Егор вошли под вывеску – и попали в восьмидесятые. Максим даже сначала подумал, что его мозг опять показывает ему фокусы, как в магазине. Но увидел мужичка в телогрейке, который разговаривал с ними на кладбище, и облегченно вздохнул.
Их усадили за отдельный столик у окна. Посередине стола поставили чашу с кутьей, рядом – бутылку водки.
– Пойду Стаса позову, – сказал Егор и вышел.
Макс повернулся к окну. Пошел дождь. Дорожки воды побежали по стеклу.
– Я знала твоего прадеда.
Бабурин подпрыгнул. Перед ним сидела старуха, на вид лет двухсот. Она взяла его за руку, и Макса передернуло. Ему показалось, что его держит за руку когтистой лапой доисторическая птица. И если он сейчас не вырвется, она утащит его к себе в пещеру и скормит своим уродливым птенцам.
– Он плохо кончил, – прокрякала доисторическая птица.
– Чего вы от меня хотите?! – почти крикнул Макс. Люди за соседними столиками с опаской оглянулись на него.
– Я? Ничего. А вот они будут преследовать тебя до конца твоих дней.
Максим посмотрел туда, куда показывала старуха. Теперь вместо деревенских жителей за соседними столиками сидели покойники. Те, которых он… Макс вырвался и побежал к выходу. У двери налетел на Егора и заорал:
– Поехали отсюда!
– Бог ты мой, а я тебе что говорил?
Отъезжая от «Горного хрусталя», Максим посмотрел в окно. Старуха стояла под дождем и махала ему рукой.
«Он плохо кончил!»
Как только они проехали большую надпись у дороги «Храни вас бог!», Макс успокоился и закрыл глаза.
Глава 12
Егор отказался выпить с Максимом.
– Бог ты мой, – сказал он. – Нельзя пить каждый день. Цирроз печени и алкоголизм – непременные последствия таких запоев.
Да и черт с ними! С циррозами и Егорами. Максима одолевали вновь обретенные воспоминания и тяжелые мысли. Мысли, гнетущие его, когда он трезв. Поэтому две бутылки уже привычно встали на кухонный стол.
Бабурин вернулся в прихожую и разделся. Зазвонил телефон. Кто бы это ни был, Макс решил, что позовет его выпить.
– Да. – Бабурин сел на тумбочку.
– Привет, Максим.
Ну а что делать? Раз решил – надо приглашать.
– Леся, а приходи ко мне. Выпьем.
Он подумал, что Леся уже побежала к нему, забыв положить трубку.
– Эй, Чалова. Ты где?
– Да, Максим. Ты не шутишь?
«Шучу ли я? Да нет, шутка начнется, когда ты мою морду увидишь».
– Я не пойму – ты идешь или нет?
– Я лечу, – сказала Леся и положила трубку.
«Лети, лети ко мне, моя голубка».
Убивать ее Макс не собирался. Почему? А черт его знает. Из-за симпатии, что ли? В конце концов, она к этой истории никакого отношения не имела. Просто сидела и выжидала. Вот и дождалась.
«Теперь посмотрим, нужно ли ей то, к чему она так стремилась. – Макс хищно оскалился. – Каждый получит по заслугам. По гребаным заслугам».
«Ну, надо же! Наконец-то! Созрел, мой родной. Поломаться бы для приличия… Ну, уж нет! А то так старой девой и умру. Не в смысле девственницей, а в смысле старой. С тринадцати лет сохнуть по Бабурину – и пойти в ЗАГС с каким-нибудь Пупкиным? Ни за что!»
Леся вызвала по телефону такси. Приняла душ. Наложила макияж. Минимум – так, чтобы подчеркнуть и без того красивые черты лица. Оделась. Такси все не было. Она набрала номер диспетчера. Пока в трубке раздавались гудки, Леся с улыбкой вспомнила название таксопарка. «Фортуна». Ей показалось это очень символичным. Напомнив о себе, она положила трубку. Странная штука – судьба. Еще вечером предыдущего дня ты думаешь, что твоя жизнь заканчивается в тридцать лет и ничего тебе уже не светит. Работа, дом. Ну, может быть, дома ее будет ждать нелюбимый Пупкин в семейных трусах и облитой пивом майке. Но проходят сутки… Сутки! Каких-то двадцать четыре часа! Проходят эти двадцать четыре часа – и оказывается, что семнадцать лет ожиданий не прошли даром. Прощай, Пупкин! Здравствуй, мой драгоценный Бабурин! Любимый человек зовет Лесю к себе, и она не уйдет от него, пока не затащит в койку. В его же койку.
Через пять минут Леся с улыбкой на лице сидела в такси. Она заехала в «Магнит» – самый ближний к дому Максима магазин и купила бутылку не самого дорогого, но хорошего вина. Она сияла. Даже присвисты и улюлюканье подвыпившей братии у магазина сегодня не раздражали ее, а, наоборот, пробуждали в ней женщину. Желанную женщину.
Он открыл ей дверь и сразу же пошел в кухню. Это было, мягко говоря, не то, чего она ожидала. Но она здесь, и это уже полдела. Леся разделась и прошла за Максом. На столе горел ночник, поэтому вся кухня утонула в тени. Рядом с тусклым светильником (скорее всего, он работал от батареек) стояли две бутылки водки и рюмка. Если ее здесь и ждали, то не успели подготовиться.
– Максим, я пришла. – Леся добавила к скудному натюрморту бутылку «Лыхны» и нарезку из сыра. – «Российский» только был.
– Я рад, – ответил Макс. Но чему именно, осталось за кадром.