Возле скульптуры обезглавленной женщины – святой? мученицы? девы? – я нашла сухую палку, которой хотела добыть огонь трением о твёрдую доску. Скульптура женщины стояла на мраморном подиуме с дверью, которую не смогли взломать. Но я-то знала, как это сделать, и мне не составило труда вскрыть её ножом. Внутри были пустые цветочные вазы и маленькие металлические чаши. Я решила воспользоваться ими, чтобы вскипятить воду, которую нашла в купели. Предположительно, это была дождевая вода, потому что крыша над купелью проломлена. Потолок был очень высок, недосягаем. Раньше он был голубым, расписанным маленькими золотыми звёздами, которые теперь не блестели.
Чуть дальше я заметила выступы, образующие огромные цветные соты на центральном куполе. Подобие каменных вен, устоявших перед временем, людьми и катастрофами. То была одна из немногих уцелевших частей потолка. Купол защищал остатки главного алтаря, на котором уже не было креста, гнившего на полу. Увидев открытую дверь справа от алтаря, я осторожно вошла, но комната оказалась полностью разграбленной, без мебели и предметов обихода, без стёкол в окнах и без одной из стен, она, вероятно, вела в большую залу, от которой остались лишь колонны и их основания.
Я вернулась к купели и набрала воды в чаши, зная, что некипячёную воду пить нельзя. Огонь должен убить в ней любой вирус, паразитов, бактерии. Дожидаясь, пока вода отстоится в чашах, я настрогала ножом стружек, чтобы разжечь огонь. Потом собрала ветки, упавшие с мёртвого дерева, и достаточно щепок, чтобы развести небольшой костёр на довольно продолжительное время. Затем очистила и приготовила кусочек мяса, который подарила мне Цирцея, вскипятила и испила купельной воды. Это успокоило моё пересохшее горло и «заморило червячка». Я улыбнулась. Не знаю, было ли это ощущением счастья, но чем-то подобным – точно.
Как только до Цирцеи дошло тепло костра, она спустилась с подоконника. Но держалась на безопасном расстоянии, хотя знала, что имеет такое же право на этот огонь, как и я. Цирцея расположилась в удобном месте, чтобы согреться – и убежать, если я нападу на неё. Я немного выждала, а потом размеренными шагами подошла и поставила перед ней чашу с водой.
Мое подношение.
Для начала она понюхала воду, а затем, пока пила, не переставала настороженно смотреть на меня, однако мы уже поняли, что можем доверять друг другу. Ведь никто не угощает того, кого намеревается убить. Некоторые из звёзд, поселившихся в созвездиях её глаз, начали светиться. И мы заснули у костра.
На следующий день я снова осмотрела собор. Цирцея следовала за мной, проявляя любопытство, но всё еще держалась на расстоянии. Под досками мы нашли кусок красной ткани, ржаво-красного цвета. Я использовала его как рюкзак, привязав к своему телу, и положила туда чаши, которые пригодятся для приготовления пищи. Накануне вечером я оставила немного кипячёной купельной воды в маленькой вазочке. С нею в одной руке и палкой, которой я разводила огонь, в другой мы с Цирцеей покинули собор.
Вот уже несколько дней я не пишу, не могу прикоснуться к бумаге и провожу в тревоге дни напролёт, будто в моих венах зарождается хворь и будто слова, накопившиеся в моей крови, выделяют яд, токсичное зелье, кислоту, заставляя меня выпустить их наружу.
Они обжигают, как некая пустыня, образуемая словами, которые превращаются в сухой горячий песок, распадающийся на тлеющие частицы.
Когда я писала о детях-тарантулах и о Цирцее, моё занятие чуть не раскрыли: Лусия вошла в мою келью не постучавшись, распахнула дверь, и единственное, что спасло тайну моей ночной книги, – так это то, что свеча погасла. Ночь была тёмная, лишь тьма и тёплый ветер проникали в щель в стене, а бриз был недостаточно сильным, чтобы погасить пламя. Но внезапное появление Лусии сделало своё дело и позволило мне спрятать эти болезненные воспоминания.
(Запрещённые слова)
(Слова с острыми краями)
(Огненные слова)
Я спросила, как ей удалось пройти незамеченной, ведь в это время Сестра-Настоятельница следит за коридорами. Лусия улыбнулась и ответила: «Когда захочу, я становлюсь невидимкой». А я, кажется, уставилась на неё и открыла рот, но она рассмеялась и сказала: «Не волнуйся, я прошла очень осторожно, меня никто не заметил». И она попросила меня встретиться с ней попозже в саду – ей нужно со мной поболтать. Ночью, понятное дело, нам нельзя выходить, но я согласилась, потому что догадывалась, о чём она хочет со мной беседовать.
Слухи появились через несколько дней после «чуда с осами», как его называли некоторые. Другие говорили (шептались), что ничего подобного не случилось и, по их словам, Лусия не обладает никакими сверхъестественными способностями, просто боязнь ос изменила восприятие каждой из нас. Тем не менее Лурдес и её приспешницы принялись обзывать Лусию ведьмой, повелительницей демонов, злодейкой, пожирательницей душ, королевой тьмы. Об этом шепчутся в коридорах, всячески намекают ей, пачкая простыни грязью и кровью, оставляют фигурки из сухих ветвей, перевязанные нитками, замаранные фекалиями. Хотя и умолкают при появлении Лусии, опускают головы, избегая смотреть ей в глаза.
Прежде чем покинуть келью и углубиться в коридоры, я убедилась, что воцарилась полная тишина и никого нет. Я прокралась к чёрной резной деревянной двери. Приложила к ней ухо и довольно долго прислушивалась, но не услышала ничего, что указывало бы на присутствие Просветлённых. (Каково это – услышать слова, произнесённые устами Бога? Будут ли они маленькими мимолетными всплесками? Приживётся ли смерть у него на языке?)
Бог проголодался.
Вдруг кто-то вскрикнул с другой стороны двери. Вопль был похож на пронзительный, обиженный плач. Мяуканье? Или какая-то из Просвётленных попыталась жевать стекло? Я испугалась.
И в тот момент спросила себя, почему я хочу стать Просветлённой. Быть посланницей света? Жить взаперти? Стать посредницей между Богом и этим осквернённым миром? Требовались ли моя помощь, моё участие? Побег из Обители Священного Братства означает гибель на опустошённых землях. Реальны ли чудеса этого благословенного пространства? Или вода из ручья безумия заставляет нас верить в это? Задавать вопросы подразумевает жить в пустыне. В раю без Бога?
За дверью снова раздался крик. Сухой, подавленный, чтобы не услышали. И я бросилась бежать.
Лусию я нашла на опушке, где заканчивается сад и начинается лес чаща. Ночь стояла тёмная. Но я заметила, что Лусия смотрит на небо, подняв руки, и я увидела, как густые облака рассеялись и появилась полная луна. Я смогла чётко различить, как неподвижная Лусия излучает ледяную красоту, ту самую, какую я видела в памятную ночь, когда мы поговорили впервые. Она разглядывала звёзды.
Лусия не обращала внимания на всё это, словно оказалась в ловушке Неосязаемого Измерения, в том месте, что находится за воздухом и куда, по словам Сестры-Настоятельницы, удалились избранные, которых мы больше не видели. Некоторые утверждают, что они были избранными, расшифровывавшими тёмные послания, что они путали истинные знамения нашего Бога со знамениями ложного Бога, фальшивого сына и неправедной матери. Тело Лусии, его сладковатый запах, голубая бездна оставались, хотя её самой уже не было.
Я приблизилась, но она не услышала моих шагов. Я заговорила с ней, сказала: «Лусия, это я, я здесь», – а она продолжала рассеянно смотреть в небо, впитывая белую энергию луны, траурное сияние звёзд. Я очень осторожно прикоснулась к ней кончиками пальцев, опасаясь, что её снежная красота обожжёт меня. Однако она с улыбкой взглянула на меня, взяла за руку, и мы углубились в чащу.
Ну как изложить на бумаге то, что произошло дальше? Если кто-то найдёт эти листки, Сестра-Настоятельница сломает мне пальцы, выколет глаза, иссечёт меня плетью, доведёт до смерти новыми пытками, чтобы я кровью искупила вину. Вот почему я разорвала и сожгла предыдущие листки, где рассказывалось о той, кто лежит под землёй с открытым ртом, о непокорной бунтовщице Елене. Поэтому я её предала и они похоронили её заживо. Именно поэтому я снова, рискуя, начала писать, чтобы не забыть Елену, сохранить её в словах, попытаться запечатлеть жизнь, мгновение, мир, её запах, аромат, подобный сладкому яду, священному огню.
Служанки снова осмотрели наши кельи, а я не смогла этого предвидеть. На этот раз не было ни вымученных улыбок, ни перешёптываний, или я их просто не заметила, переживая случившееся с Лусией. Накануне я спрятала свою ночную книгу под половицами в чулане, где хранятся чистящие средства, а иногда я прячу её в своей келье или ношу под сердцем, обвязавшись поясом. Книга обрастает страницами, и с каждым днём всё опаснее, труднее найти для неё надёжное местечко. И вот служанки почти застигли меня. Они пялились на меня с явным презрением, потому что никогда ничего такого не находят в моей келье и лишаются удовольствия присутствовать при наказаниях, которые назначает Сестра-Настоятельница. Та же самая служанка, что участвовала в предыдущем обыске моей кельи, теперь уставилась на щель в стене. Она тщательно ощупала её, а потом, тихо рассмеявшись и глядя на меня в упор, вызвала Сестру-Настоятельницу. И та размашистыми гулкими шагами пришла в келью, но без особого интереса взглянула на щель, ударила служанку по беззубому рту и велела ей не тратить время на ерунду. Я ощутила ненависть, с которой служанка посмотрела на меня, хотя я и не видела её, поскольку глядела в пол, опустив голову, как нам и положено в таких случаях.
В моей келье этих бумаг не обнаружили, зато у Марии де лас Соледадес нашли глиняное распятие. Потом мне рассказывали, что она не плакала, когда её поочередно пинали все служанки. Мария де лас Соледадес потеряла дар речи несколько недель назад. Инфекция во рту каким-то чудом излечилась, но деформировала её лицо. Служанки неохотно били её ногами, потому что она не кричала и не стонала; её тело безмолвствовало. Они сломали её распятие и орали, что поклонницы ложного Бога, фальшивого сына и неправедной матери обречены на погибель. Некоторые из нас, нечестивиц, пришли взглянуть на Марию де лас Соледадес, свернувшуюся калачиком на полу своей кельи, и никто не поднял её. Мы все ушли. Но некоторые успели оплевать её. Кроме Лусии, которая погладила Марию по голове, помогла подняться и отвела к кровати.