поскорее высушить их на солнце. Стояла жара.
Заметив, что овощи набрали силу и их цвет стал почти ярко-зелёным, мы лишь удивлённо переглянулись, промолчав.
А позже узнали, что за завтраком Сестра-Настоятельница проверяла руки у нечестивиц, искала грязь под ногтями, потому что хотела выяснить, кто же похоронил Лурдес, кто бросил ей вызов, сняв тело с дерева.
Когда Сестра-Настоятельница в сопровождении приспешниц Лурдес явилась в огород, наши туники уже высохли, а руки были чистыми, потому что в земле мы не копались и лишь удаляли больные листья растений. Мы опустили головы, как подобает в её присутствии, и она долго вглядывалась в нас. Особенно пристально Сестра-Настоятельница смотрела на Лусию, когда одна из приспешниц что-то сказала ей на ухо. Они хотели отомстить, и Лусии предстояло заплатить за всё. Сестра-Настоятельница промолчала, однако взглянула на Лусию как-то иначе, чем прежде. В её глазах горел тёмный свет, опасное прозрение, грозное откровение.
Сестра-Настоятельница хотела что-то произнести, но не успела, так как все мы услышали жужжание. Появилась пчела. Впервые за долгое время. В лесу обитали осы, но эта пчела вновь заставила меня задуматься, не начинается ли возрождение мира за пределами Обители Священного Братства.
До сих пор так и не объявили, кого же выбрали в Просветлённые.
Слухи вокруг Лусии утихли и постепенно прекратились. Нечестивицы были заняты самобичеванием и жертвоприношениями, чтобы увеличить свои шансы стать следующей Просветлённой. Некоторые даже решили усердно вылизать полы языком. Мы видели их согнувшимися, с высунутыми языками, почерневшими, израненными и больными от грязи, которую они глотают. Но они продолжают лизать полы, потому что жертва должна быть абсолютной.
А другие постятся, стоя на коленях в коридорах или в саду, пока не упадут в голодный обморок.
Нам пришлось выждать три дня, прежде чем мы отправились спасать Марию де лас Соледадес. Сестра-Настоятельница обвинила одну из приспешниц Лурдес в том, что это якобы она похоронила тело. Сестра-Настоятельница заставила её снять тунику и лечь на битое стекло в белой ночной рубашке. Не такое уж страшное наказание. Неужели ярость Сестры-Настоятельницы поутихла или она просто устала пытать Каталину и Элиду? Она швырнула синюю чашку, красивую, ручной работы, единственную, которой наверняка прежде пользовались монахи. Чашка разбилась вдребезги. Следом она разбила и другие, тоже красивые. И та нечестивица несколько часов пролежала на осколках синего стекла, но не плакала, потому что принесла своё наказание в жертву. Стремление стать Просветлённой было заметно в каждом её жесте.
Я пишу эти строки чернилами цвета охры в ожидании встречи с Лусией: сегодня вечером мы собираемся спасти Марию де лас Соледадес. Сестра-Настоятельница решила оставить её умирать в Башне Безмолвия. Думаю, мы сможем спрятать Марию, пока она не восстановит силы, хотя неизвестно, что мы сможем сделать потом. Но сначала надо её спасти.
Лусия заставила меня вспомнить забытые чувства, такие как сострадание. Это уже не бесшумный взрыв, а нечто иное, это как новое сердце, бьющееся внутри старого.
Прошлой ночью я взломала дверь Башни Безмолвия. Лусия была на стрёме, в руках – стеклянная бутылка с водой. Меня поразила тишина, сверчки не стрекотали, не слышалась их ужасная музыка, способная свести тебя с ума. И тут мы заметили чёрный силуэт в ночном небе. Сначала мы не поняли, что огромные крылья принадлежат стервятнику. Мы обрадовались, ведь эти птицы исчезли много лет и десятилетий назад. В тот момент я собиралась сказать Лусии, что нам тоже надо сбежать, ведь теперь мы сможем найти жизнь за пределами Обители Священного Братства. Однако ничего ей не сказала, потому что пришлось поспешить со взломом двери. Мы догадались, что этот стервятник, как и все остальные, летает кругами в ожидании смерти Марии де лас Соледадес.
Мы поднялись на восемьдесят восемь ступенек и открыли крышку люка. Нас поразил запах разложения, он был таким сильным, что я почувствовала его во рту, ощутила языком вкус крови, которая течет в венах смерти. Мы наступали на кости давно умерших избранных. Я спрашивала себя, сколько Ясновидиц, сколько Полных Аур и Младших Святых истлело в Башне Безмолвия. Кости под нашими ногами ломались с сухим треском. Было жарко. Запах гниения исходил от трупа Младшей Святой. Её кости ещё не блестели, как остальные, не излучали белый свет, который мы иногда видели исходящим из Башни Безмолвия.
Среди костей мы увидели Марию де лас Соледадес.
Мы шёпотом произнесли её имя, но она не ответила. Лусия сказала мне, что пульс у Марии слишком слабый, она его почти не чувствует. Я приподняла её тело, чтобы дать ей воды и чтобы она при этом не захлебнулась, а Лусия смочила свои пальцы водой и провела ими по её губам. Увидев, что та не реагирует, она очень осторожно попыталась поднести бутылку к её рту и дать немного воды, совсем чуть-чуть.
Стервятник кружил над башней всё ниже и ниже.
Я снова уложила Марию де лас Соледадес на пол, и она тут же открыла глаза. Мы сняли вуали, но я не уверена, что она нас узнала или вообще заметила. Взглянув на небо, на стервятника, она улыбнулась своим израненным, умолкшим ртом. Я пожалела, что не помогала ей раньше, не разговаривала с ней и презирала, поэтому, когда она перестала дышать, я коснулась ран у неё во рту, закрыла ей глаза и заплакала. Лусия взяла меня за руки, чтобы я не чувствовала себя такой одинокой в моём личном искуплении вины.
Мы услышали звук, похожий на пение, вызывающее страх. Посмотрели на небо, где стервятник продолжал неутомимо летать. Мне стало зябко. Лусия испуганно взглянула на меня, и я сказала ей, что стервятник не собирается нападать на нас. А она прошептала мне на ухо, что это не стервятник, а монахи, они здесь, они всматриваются в нас, желая увидеть, как мы падаем с высоты; они хотят убить нас своими голосами из тьмы. Я обняла её, не зная, что и ответить.
Мы покинули Башню Безмолвия обессиленные, подавленные.
Новой Просветлённой стала Лусия.
Нет, я не плачу, но слёзы капают внутри меня, причиняя боль. Мне хочется кричать, потому что в моей крови собирается красный песок, скапливаясь в горле. Этот песок, как смерч из лавы, как вихрь из раскалённых игл.
Но кричать я не могу. Словно у меня земля во рту, как у Елены.
Церемония состоялась днём. Лусия находилась под охраной с момента объявления, сделанного Просветлёнными.
Теперь мы с ней не могли отправиться в лес, я не смогла попрощаться, произнеся её подлинное имя, очень медленно и очень близко к её губам, но не касаясь их. Я больше не могла её обнять, снова ощутить её аромат безоблачного неба.
Я пишу эти никчёмные слова, которые не в силах открыть чёрную резную дверь Убежища Просветлённых, где она сейчас находится, потому что её туда уже увели.
Служанки передали нам приказ совершить омовение и выдали каждой по чистой белой тунике. Всем известно, что это значит. В воздухе витала тревога и, пожалуй, радость, ожидание и что-то вроде молчаливого торжества. Нечестивицы улыбались, расчёсывая друг другу волосы, все, кроме меня и Люсии. Мы украдкой поглядывали друг на друга с затаённой тоской.
Затем мы вошли в часовню Вознесения Господня. Лучи солнца, проникавшие сквозь витражи, раскрасили стены и пол разноцветными огнями, но они были тусклыми и приглушёнными.
Там были и живые цветы. Интересно, где их взяли. Немногие цветы в саду были бледными, хилыми. А эти стояли в маленькой вазе, но букет казался огромным, потому что к нему добавили веточки деревьев с зелёными листьями. Красные, жёлтые и оранжевые цветы выделялись так сильно, что казались нереальными. Неужели их собрали за пределами Обители Священного Братства?
Я села на скамью рядом с Лусией и взяла её за руку. Нас прикрывали туники. Мы обе нервничали.
За вратами алтаря стоял Он. Что касается Сестры-Настоятельницы, то мы видели лишь её башмаки, стучавшие о деревянный пол.
Вошли две Младшие Святые, ведомые служанками. Их глаза были зашиты правильно, и ни у одной из них не было возможности истечь кровью или потерять сознание. Эта работа, зашивание глаз, наверняка была подношением, жертвой какой-то нечестивицы, которая научилась у Мариэль не совершать ошибок. Священные Кристаллы, свисавшие с их шей, сияли в солнечных лучах, но мне пришлось опустить голову, поскольку вспышки причиняли мне боль. Зазвучал Гимн Просветлённых, самый заветный, однако я не обратила на него внимания. Нечестивицы переглянулись, загипнотизированные песнопением.
На алтаре появилась одна из Полных Аур. Она не могла слышать Гимн Просветлённых, потому что искалечена, глуха, у неё проколоты барабанные перепонки. Хотя она танцевала или пыталась имитировать танец, но делала это так, словно дрожала, будто её тело билось в судорогах. Руки и ноги у неё были повреждены, в ранах, которые не заживали или которым кто-то не давал зажить, и они выглядели заражёнными. Я не смогла увидеть её огненное кольцо, но слышала её голос, мы все его слышали. Это было похоже на море, состоящее из тишины, смывающее все слова, все мысли.
Она сошла с алтаря и указала на Лусию.
Я сжала её руку под туникой и почувствовала, что не могу дышать. Она посмотрела на меня и, не сказав ни слова, попросила помочь ей. Она просила меня об этом глазами, кожей, тайным языком своего тела.
Нечестивицы взирали на неё с восхищением и ненавистью.
Затем появились две Ясновидицы с пустыми, тёмными ртами и, улыбнувшись, забрали её.
По ночам я теперь не хожу в лес, а прислоняюсь головой к чёрной резной двери и пытаюсь прислушаться к звукам. Я не видела Лусию уже неделю. И целую неделю слышу за дверью крики, тихие надрывные стоны и рычание оскалившегося хищника.
Я намерена вытащить её оттуда.
Буду хранить мои листки у самого сердца, за куском ткани, которым опояшу моё тело, как уже делала много раз.