Захлопнула крышку ноутбука и закрыла глаза. Я должна свыкнуться с этим. Нельзя вычеркнуть его полностью. Я могу сколько угодно избавляться от всего, что связывало меня с ним…но я никогда не избавлюсь от воспоминаний и совместного прошлого. Вот такие мелочи будут выбивать у меня почву из-под ног, заставлять снова и снова корчиться в агонии. Я должна привыкнуть. Ко всему…даже к этой безумной тоске по нему, которая моментами будет настолько невыносимой, что я начну орать и выть, сдерживая дикое желание просто услышать его голос, когда у меня заболит каждая клеточка души, делая физическую боль ничтожной по сравнению с агонией сердца. Скоро я начну задыхаться без него, как в приступе паники, обхватив голову руками и раскачиваясь на постели, запрещая себе думать о нём. Начнется изнуряющая, непрекращающаяся война с самой собой не на жизнь, а на смерть. Но ведь станет легче? Когда-нибудь. Станет обязательно.
Моя жизнь вливалась в то русло, когда живешь ради кого-то, я жила мыслью, что заберу детей с помощью брата и снова смогу улыбаться. Часть меня. Вторая часть онемела, ее я старалась похоронить. Все чаще и чаще я справлялась с болью, как с приступом хронической болезни, когда ты точно знаешь все симптомы, предвестники и можешь вовремя его предотвратить или найти силы переждать, но, бывало, что это застигает врасплох. Запах, музыка, вещь, улыбка Савы, Тайи. Что угодно. Подсознание реагирует остро и очень болезненно. Это пройдет. Когда-нибудь…
Особенно, пока не вижу его, не слышу. Так легче. Если бы могла и имела право, то забрала бы детей, и сразу же бежала так далеко, как могу, чтоб не нашел. Усмехнулась своим мыслям — захочет и найдет. Из-под земли достанет, в лабиринте с закрытыми глазами отыщет. Если надо… иногда мне извращенно хотелось, чтоб стало не надо, чтоб Ник сам забыл меня, оставил в покое. Да, я дошла даже до этого. Я искренне хотела одного — не вспоминать. Но судьба так часто насмехается надо мной, она плюет мне в лицо, она рвет все мои желания в клочья и в этот раз оскалилась в диком приступе истерического смеха, словно выкрикивая мне — НЕ ЛГИ СЕБЕ, ТЫ НЕ ЗАБЫЛА И НЕ ЗАБУДЕШЬ!
Я смотрела на небо без звезд. Днем не могу смотреть… а ночью часами стою у распахнутого окна, и морозный воздух врывается в легкие. Мне нравится, как ветер треплет мне волосы, а снежинки покалывают щеки. Бывают моменты, когда я вспоминаю хорошее… они редкие, но они бывают. Иногда я закрываю глаза и снова переношусь в прошлое, туда, где еще не было так больно, туда, где девочка смотрела на свое будущее через свое отражение в любимых глазах и считала, что она оторвала самый огромный кусок счастья во вселенной. А счастье оказалось нескончаемой болью.
Я резко распахнула глаза и поняла, что музыка смолкла. Я стою у окна и смотрю на заснеженную ель, на морозные узоры на стекле. Подношу руку к лицу и чувствую, что оно мокрое от слез. Только тоска осталась. Безумная отравляющая тоска. И она сводит меня с ума своей монотонной навязчивой пульсацией, когда вдруг накатывают воспоминания.
Внутри появилось отравляющее чувство тревоги… Непонятное, возрастающее с какой-то ненормальной скоростью, даже сердце забилось быстрее. Внезапно услышала резкий свист покрышек за окном и распахнула его настежь, всматриваясь в полумрак. Автомобиль, видимо, влетел в ворота на невероятной скорости.
Вижу, как в замедленной киносъемке — брат быстро идет навстречу, из джипа выходит Роман, Стефан что-то кричит слугам, потом они наклоняются к машине и кого-то вытаскивают из нее, несут в дом. Мне не нужно было говорить, кого… я почувствовала. Так бывает, когда внезапно немеют кончики пальцев, потом сердце пропускает удары, а потом я вдруг понимаю, что сломя голову бегу по лестнице вниз. Я не дышу. Я погружаюсь в агонию. Быстро. Слишком внезапно, чтобы понять.
Мне больно. Страх. Он липкий, он едкий, он сводит с ума, когда каждая секунда становится столетием, когда собственный взмах ресниц растягивается на часы. Когда нет дыхания.
Максима внесли в гостиную, тут же положили на пол, я непроизвольно оттолкнула Стефанпа и опустилась на колени, резко прижимаясь щекой к окровавленной груди. Хочу услышать, как бьется его сердце. Один удар, и я снова смогу дышать. Один удар. Пожалуйста. Господи, пожалуйста!
— Где Фаина?! — кричит Андрей.
— В городе, поехала на открытие нового филиала клиники. Артем отвез с утра, — голос Романа слышен, как сквозь вату. Если там пуля и она попала прямо в сердце…то кто ему теперь поможет?
— Но он живой… — не знаю, кто это говорит, я жду…Услышала и смогла наконец-то вздохнуть. Лихорадочно трогаю его лицо, бледное до синевы, прижимаю пальцы к шее, пульс очень слабый.
Мне что-то говорят, а я никого не слышу, мне страшно, я в панике, я ничего не понимаю. Разрываю его рубашку, и глаза расширяются от ужаса — на груди три круглые раны. Ему никто не поможет…Никто! Я поднимаю лицо к мужчинам и вижу, как они беспомощно смотрят на меня, потом на Макса, потом снова на меня…Паника становится сильнее. Она топит рассудок, я все еще не могу дышать, его сердце под моей ладонью замедляет бег и с моих губ срывается стон отчаяния. Прижимаю руки к ранам и закрываю глаза. Остановится его сердце — и мое остановится. Я это знаю. Просто знаю и всё.
Воцарилась тишина, глухая, навязчивая, паническая тишина. Ну где же ОНО?! Где? Я смотрю на лицо Максима и с ужасом понимаю, что сердце под моими ладонями не бьется… он не дышит. Пожалуйста, дыши… дыши… дыши, черт возьми!
— Дыши! Пожалуйста…Максим…дыши…!
Легкий стук и грудная клетка едва приподнимается под моими руками. Настолько незаметно, что почувствовать могу лишь я. Еще и еще… сильнее… сильнее. Теперь я вздохнула так громко, что заболели ребра, и в глазах потемнело на секунду, меня продолжает трясти.
Чувствую, как по щекам катятся слезы, мой подбородок мокрый, а я смотрю на бледное лицо бывшего мужа и вижу, как дрогнули его ресницы. Теперь мое сердце бьется так сильно, что мне кажется, я потеряю сознание. От слабости кружится голова.
Он открыл глаза… взгляд затуманен…Смотрит на меня, и я тоже дышу…Все быстрее и быстрее, задыхаюсь. Вот и все…Живой. Он живой…Я медленно встаю с колен, чувствую, как мне кто-то помог, непроизвольно подношу руку к щеке, вытирая слезы.
— Раны не смертельны, — говорит Роман, — его спас бронежилет. Вот эти две навылет. А тут просто синяк.
Как в тумане прохожу мимо брата, Грифона и Радича, и медленно поднимаюсь по лестнице. Колени подгибаются. Мне нужно лечь… нужно лечь. Ненадолго.
Когда наконец-то чувствую под головой подушку я понимаю, что как бы сильно и безумно не любила…понимаю, что сошла бы с ума, если бы не смогла его спасти…я даже, кажется, почти простила…но я не хочу больше впускать его в свою жизнь. Он должен жить, дышать со мной одним воздухом, но не рядом. Я больше не вынесу его лжи, я больше не хочу биться в агонии, я встала с колен и это конец, как бы больно мне ни было.
— Дарина, родная моя, почему ты ушла? Ведь я знаю, что больше всего на свете ты всегда хотела быть рядом с ним.
— Мне плохо, меня вымотало, нужно немного полежать. ОН долго здесь пробудет?
Я не смотрела на брата, не хотела, чтоб он видел боль в моих глазах. С нас всех хватит боли. Мы ее хлебнули больше, чем кто бы то ни было.
— Ты ведь сама видела, что он лишь несколько секунд назад вернулся к жизни. Я понимаю, что тебе больно видеть его, но неужели ты хочешь, чтобы он покинул дом в таком состоянии? В него стрелял снайпер. Наверняка, он может повторить попытку покушения.
По моему телу прошла дрожь, и сердце болезненно сжалось, но я так и не повернулась к Андрею.
— Нет, я просто спросила, как надолго он здесь, вот и все. Мы же хотели уехать вечером домой.
Мне казалось, что я не смогу здесь пробыть и дня. Вдали от него будет лучше… я просто боялась. Слишком близко — это слишком опасно. Он умеет, если задастся целью, сломать и сломает. Я не хотела давать этому ни малейшего шанса. И не дам.
— Даша, я понимаю, что сейчас не время для тяжелых разговоров, но объясни мне, неужели его присутствие для тебя настолько невыносимо? Неужели то, что сегодня ты могла потерять его навсегда, ничего не изменило?
— Ничего не изменится, Андрей. Все кончено. Я не желаю ему зла, я все еще люблю его, но я к нему не вернусь.
— Милая моя, когда-то услышать от тебя эти слова были моей заветной мечтой. И каждый раз, когда вы проходили свой ад, я был уверен, что она осуществится. Ты смогла принять то, чего никогда не приняла бы другая женщина. А сейчас добровольно оказываешься от всего, за что боролась все эти годы?
Я подняла голову и посмотрела на отца:
— Потому что ему наплевать на меня. Ему наплевать на мою боль, на меня, как на личность. Я часть его, собственность, любимая вещь, мое тело нужно беречь для него, вот и все, а моя душа? Мое сердце? Их можно драть в клочья, можно топтать, можно убивать снова и снова, да? Это должно прекратиться, иначе я не вынесу, я просто больше не вынесу. Я нужна моим детям, и я хочу жить. С ним я не живу, а выживаю.
Меня снова начало трясти. Когда я говорила это вслух, становилось не просто больно, я задыхалась от осознания своей ничтожности.
— Я понимаю твою боль. Понимаю, что ты не можешь в очередной раз принять то, что он все решил вместо тебя. Я и сам готов разорвать его на части. Только это ничего не решит. И ты сама прекрасно понимаешь, то, что творится у тебя внутри, не зависит от того, разделяет вас лишь стена, или тысячи километров… Даша, мне больно смотреть, как ты страдаешь, и сейчас я не хочу мучить тебя. Пожалуйста, отдохни, восстанови силы. И только после этого принимай решения. Порой взгляд на вещи способен меняться, но бывает слишком поздно…
— Мой взгляд на это не изменится, Андрей. Здесь не мои взгляды меняться должны. Мои неизменны были всегда. Я любила его любым, я принимала его любым, а он любит свое эго, не меня. Я не единственная и никогда ею не стану, я любимая игрушка, ценная, нужная, но, все же, игрушка. Иногда он, как ребенок, играет с другими, а потом снова возвращается ко мне, а я живая, брат. Я верности хочу, я уверенности в завтрашнем дне хочу, я устала плакать, я устала ненавидеть свое отражение в зеркале, я устала стоять на коленях.