в десятками тысяч и бросая их трупы в Абскинис – Могилу без Дна…
– А затем, – молвило отражение обожжённого дунианина, – они поместили в Карапакс Нау-Кайюти… знаменитого сына их смертельного врага.
– Моего предка, – сказал Святой Аспект-Император.
– Вот каково значение Пророчества Кельмомаса, – объяснил заключённый в проволочную клетку дунианин, а его сосед продолжил без какой-либо паузы или же колебания:
– Твоё возвращение предрекает возвращение Не-Бога, потому что, брат, ты и есть Не-Бог.
Маловеби размахивал и лягался отсутствующими конечностями.
– Ты – Мог-Фарау.
Беги! – вопил безголосый чародей Мбимаю. – Спасайся из этого мерзкого места!
Но отражение Анасуримбора в золотом наплыве, несколько сердцебиений постояв без движения, повернулось к Изувеченным.
– Ты – наше спасение, – сказал невредимый дунианин. – Спасение для всех нас!
Ужас мурашками пробежал по задней части шеи, которой Маловеби более не обладал.
Мог-Фарау…
– Но сам я уже спасён, – произнёс Святой Аспект-Император, – а ваши души, боюсь, прокляты безвозвратно.
Какое бы облегчение эти слова ни принесли Маловеби, оно испарилось без остатка при виде фигур, тихо, словно втянувшие когти кошки, крадущихся по обсидиановым плитам позади Анасуримбора, поголовно облачённых в чёрные одеяния и несущих привязанные к ладоням уколы небытия.
– Я ступил в глубины ада… – произнёс Анасуримбор, то ли не знавший о новой опасности, то ли нисколько не обеспокоенный ею, – и заключил соглашения с Ямой.
И у каждой твари вместо лица были какие-то палево-бледные водяные корни, или, скорее, пальцы, понял Маловеби – длинные старушечьи пальцы, сначала расширяющиеся, а затем вновь сужающиеся, становясь в грубом приближении подобными человеческим – и так снова и снова.
– Преисподние слепы к этому месту, – возгласил обожжённый дунианин, – даже если они и присматривают за тобой – здесь они тебя не увидят.
Шпионы-оборотни Консульта один за другим возникали из темноты – Маловеби уже разглядел более десятка, однако Анасуримбор их не видел.
Повелитель Трёх Морей явственно улыбнулся.
– Вы вознамерились уморить голодом самих богов, – молвило его отражение, – вещи, столь грандиозные, не нуждаются в свете, чтобы отбрасывать тени, братья.
– Что ты имеешь в виду? – потребовал объяснения лишённый губы дунианин.
– Что кое-кто всегда чуял ваше отсутствие.
– В лучшем случае, – парировала невредимая фигура, – они скорее Интуиция, нежели Разум. У них нет интеллекта, чтобы задаваться вопросами.
Маловеби увидел ещё большее число облачённых в чёрное убийц, выступающих из отражающейся в наплыве темноты. Должно быть, там уже была целая сотня существ с паучьими лицами, несущих в руках хоры, и он чувствовал, хотя пока и не видел, что позади них во тьме перемещаются всё новые точки пустоты.
– Вот поэтому, – сказал Святой Аспект-Император, – им и был необходим я.
Изувеченные уставились на него. Множество безлицых убийц замерли.
Маловеби казалось, что никто теперь даже не дышит.
– Обратный Пророк, – сказал Келлхус. – Откровение… посланное живыми мёртвым. Откровение, исходящее от «здесь и сейчас» – в Вечность.
Тидонцы, защищавшие руины Дорматуз, предупреждали друг друга, хлопая соседей по плечам и указывая в нужном направлении. Нечто вроде пропасти двигалось сквозь Орду прямо к пролому. Нечто, изменявшее направление тяготения, благодаря чему тощие падали вдоль горизонта, причём сразу во все стороны, и эти потоки уж начали попадать в выступающие над грудой обломков ряды нангаэльцев, выкашивая тех, точно выпущенные из катапульт камни.
Среди колдунов Мисунсай царила неразбериха. Все они были так же сбиты с толку, как и тидонцы, и каждый полагал, что кто-то ещё лучше него знает, что следует делать, и посему не делал ничего.
Каждый, за исключением ведьмы-свайяли по имени Валсарта.
Однако же и она недооценила всё глубину их смятения. Лишь когда дождь из шранков уже начал заливать стены Голготтерата, Валсарта поняла, что колдуны вообще ничего не будут предпринимать, и к тому моменту, когда она, шагая по небу в окружении вскипающих волн своих шафрановых одеяний, наконец добралась до осаждённых нангаэльцев, было уже слишком поздно. Угроза того, что нангаэльский строй будет опрокинут, превратилась в угрозу, исходящую от того, что строй уже опрокинут.
Для лорда Войенгара, графа Нангаэльского, близящаяся пропасть представлялась зрелищем совершенно ирреальным – шранки под воздействием какого-то загадочного импульса, крутясь и суча конечностями, беспорядочно разлетались, словно бы сваливаясь с края скалы и устремляясь ко дну невозможной горизонтальной ямы, только пропасть эта словно бы начиналась сразу во всех направлениях от некой точки. Шранчий вал, накатывающийся на передние ряды воинов Войенгара, сначала ослабел, а затем и вовсе сошёл на нет, и сквозь лес железных шлемов своих вассалов граф Нангаэльский воззрился на то, как пропасть, наконец, явив себя, шагнула вовне из чрева Орды…
Алый Упырь, Суйяра’нин, чудесным образом оставшийся невредимым, показался перед строем нангаэльцев. Его алые нимилевые облачения блестели, сияющие глаза и рот казались окнами, открывающимися в бурлящий в ярящейся топке котёл его души – души эрратика. Визжащие шранки толпились за его спиной, продолжая свой безумный натиск, невзирая на то, что видели, как каждый, осмелившийся поднять на алого воина дубину или тесак, стремглав падает с какого-то несуществующего обрыва. При виде мрачного строя нангаэльцев Суйяра’нин, практически ни на миг не задержавшись, продолжил ступать по грудам трупов, двигаясь прямо к первому ряду людских воинов…
Лорд Войенгар увидел, как его люди вздымают щиты и мечи, а затем просто поднимаются в воздух и, кувыркаясь, улетают в кишащие массы Орды. Следом за ними он и сам бросился на безумного квуйя, твёрдо держась на ногах там, где все остальные были отброшены прочь – из-за хоры в своём пупке, внезапно поняла какая-то его часть.
Хохоча, эрратик парировал яростный взмах его меча, направив ответный удар в незащищённое лицо нангаэльского графа, а затем выдернул из раны свой древний клинок. Ревущие нангаэльцы со всех сторон ринулись на него… лишь для того, чтобы рухнуть с Рубежа Безупречности навстречу своей погибели.
В итоге Алый Упырь перебрался через груду руин Дорматуз, швырнув всех, кто пытался напасть на него, в кошмарную пучину Угорриора. Просто идя вперёд, безумный нелюдь прорезал в рядах тидонцев широкую борозду…
Джималетские кланы следовали за ним чудовищным бормочущим и бурлящим потоком, инстинктивно охватывающим фланги, проникающим глубоко внутрь сокрушённого строя. Шранки кромсали расстроенные ряды людей со свирепостью и ловкостью кошек, и буквально через несколько мгновений яростные схватки закипели повсюду, в том числе далеко за пределами непосредственного места прорыва – в глубине тидонской фаланги. Паря над разразившимся хаосом, Валсарта и адепты Мисунсай не имели другого выбора, кроме как оставить возникшую брешь Суйяра’нину. Спасение гораздо большего числа тех, кого его прорыв подверг опасности, и без того было трудом более чем достаточным.
И посему Алый Упырь, не встретив никакого сопротивления, взобрался на торчащее из груды обломков основание Дорматуз и, стоя на самом верху, хохотал и рыдал по причинам, уже тысячи лет как утратившим всякий смысл. Он воззрился на объятых ужасом Долгобородых и сынов Плайдеоля, поспешно строящихся на Тракте, – там, внизу.
– Почему? – прогремел он на шейском, перекрывая всепоглощающий шум. Жуткая гримаса искривила, а затем и полностью изуродовала его идеальное белое лицо.
– Почему вы ждали так долго?
Слепящая белая вспышка. Стрела с прикреплённой к ней безделушкой ударила его прямо в щёку – «шлепок», как называли такой удачный выстрел лучники-хороносцы, удар, площадь соприкосновения с хорой при котором достаточна, чтобы обратить колдуна в соль до самых костей. Суйяра’нин, в момент выстрела утвердившийся на достаточно ровной поверхности, остался стоять идеальной белой скульптурой, его меловое лицо навеки застыло в гримасе непередаваемой ярости, а знаменитый доспех по-прежнему облекал его тело своими замысловатыми алыми сочленениями.
Недоброй славы Алый Упырь был мёртв – и на сей раз окончательно.
Сыны Плайдеоля стояли оцепенев, ибо каким-то образом само их понимание Мира ныне умалилось. И им ещё только предстояло осознать, что за этим последует.
Статуя Суйяра’нина накренилась вперёд, а затем упала, оказавшись растоптанной поступью ороговевших ног.
Брешь Дорматуз пала. Подобно полчищу термитов, устремляющемуся вперёд хитиновым наводнением, мерзость хлынула в пределы нечестивого Голготтерата.
В определённый момент атриум превратился в сверкающую топку.
Ярясь и неистовствуя, легендарный враку хлестал, бил и изрыгал из себя слепящую огненную блевотину. Скутула преследовал юную гранд-даму, ни на что более не обращая внимания и лишь стремясь во что бы то ни стало настичь и покарать её. Ревущий с каким-то странным, ящериным негодованием, он вторгался следом за нею в каждую галерею, внутри которой та исчезала, и, прокладывая себе путь через отряды уршранков, крушил, пожирал и сжигал их – сжигал более всего остального, ибо галереи, после того как он притискивался сквозь них, вспыхивали одна за другой. Линии, дуги и плоскости инхоройского золота изобиловали отражениями пламени, а дым клубами устремлялся сквозь перекрытия, сливаясь в поток достаточно плотный, чтобы заполнить собой весь громадный ствол шахты.
И она бежала, танцуя не столько с теми, кто жаждал убить и осквернить её, сколько с чем-то, что было лишь частью большего механизма – системой внутри системы…
Она понимала истинную сущность героизма – то, как он сводит любое действие к противодействию, просто устраняя неосторожность, свойственную как страху, так и храбрости.