нств поглощало всё больше и больше верениц и колонн несчастных. Следовавшие в арьергарде Ордалии всадники обогнули побоище с запада, чтобы перехватить ту часть осквернённых, что попытается спастись бегством, но в действительности всё сборище гниющих заживо людей просто безучастно стояло на месте до тех самых пор, пока беснующиеся множества не поглотили их без остатка. Лишь воздух оглашался их криками – душераздирающими и вполне человеческими.
Совсем немногие из Обожжённых обнажили оружие и, если им повезло, были убиты на месте, поскольку представляли для нападавших хоть какую-то угрозу.
Для прочих же ночь станет бесконечной…
Когда тьма, наконец, сольётся на Поле Ужаса в омерзительном союзе с пороком.
Хоть Нерсей Пройас, Уверовавший король Конрии, экзальт-генерал Великой Ордалии, и скакал впереди, он тем не менее и не думал никого вести за собой. Тут был лишь он, он один – несущийся галопом, растирающий в порошок эту мёртвую землю, что с преодолённым им расстоянием, казалось, становится всё более и более неподвижной, ибо Агонгорея заполняла собою всё сущее, всё, что прозревал ныне его взгляд, не считая разве что проткнувших горизонт Рогов. Великая Ордалия, оставаясь невидимой, маячила, нависала всей своей массой где-то позади него – ужасным гулом, ниспадающим на его шею и плечи подобно развевающимся за спиной волосам.
Первые показавшиеся впереди фигуры поразили его, настолько отвратителен был их вид, настолько понуро и безучастно брели они в сторону Голготтерата – сутулясь и с каждым своим движением словно бы падая вперёд, но всякий раз как-то умудряясь опереться на следующий вымученный шаг.
Обожжённые.
Безволосые призраки, раздетые, лишившиеся кожи в соответствии с той мерой, в какой их поразила порча, осаждаемые тучами мух, шатающиеся тени. Пройас мчался среди них, как беспощадное бронированное чудовище, скачущее прямо по головам убогой толпы, и смеялся в голос над жалкими взглядами, которые бросали на него эти несчастные.
Он обнаружил Сибавула те Нурвул, стоящего в одиночестве на вершине холма, что возвышался над местностью, подобно накатывающейся на берег волне, и едва сумел узнать кепалорского князя, да и то лишь по его древней кирасе и сапогам, отороченным мехом. Князь-вождь стоял, обратившись лицом к западу, а взгляд его не отрывался от двух золотых гвоздей, вбитых в линию горизонта.
Пройас спрыгнул с лошади, наслаждаясь внезапной неподвижностью земли у себя под ногами. Натёртая промежность экзальт-генерала болела и гудела, но теперь это лишь заставляло пылать всё его существо. Заживо гниющий князь-вождь повернулся к нему – видение столь ужасное, что Пройасу почудилось, будто даже просто дыша рядом с ним он загрязняет своё дыхание. Кепалорский князь потерял волосы, не считая нескольких светлых прядей. Язвы не столько проступали на его теле, сколько покрывали его какими-то жуткими одеяниями, состоящими из сочащейся телесными жидкостями зараженной плоти и потому поблескивающими, точно засаленный шёлк. На месте ушей Сибавула остались лишь грязные дыры, но по какой-то причине глаза и кожа вокруг них уцелели, так что казалось, будто он носит самого себя, словно маску, края которой, покрасневшие от воспаления и скрученные точно обгоревший папирус, проходя по верхней части щёк и переносице, каким-то образом приколоты к его светлым бровям.
Наверное, следовало бы обменяться речами.
Вместо этого Пройас, сжав кулаки, просто шагнул ему навстречу и одним ударом поверг этот гнилой ужас к своим ногам. Его естество от прилива крови изогнулось дугой и запульсировало блаженством насилия. Экзальт-генерал, обхватив ладонями гноящиеся щёки князя-вождя, провёл языком по язвам, изъевшим его лоб.
Вкус почвы – солёный и горький. И сладость, сокрытая внутри заражённой плоти.
Пройас уставился на кончики сибавуловых пальцев. Душа короля Конрии металась между ужасом и восторгом. Руки дрожали. Сердце гулко стучало в груди. Он едва мог дышать…
А ведь он ещё даже не начал свой пир!
Он взглянул туда же, куда взирал Сибавул – на запад. Всмотрелся вместе с кепалором в зрелище, что было их общей целью до того, как настал этот день – легендарные Рога Голготтерата, острия из сверкающего золота, заливающие своим палящим сиянием окружающие пустоши. Так долго они оставались вводящим в заблуждение миражом, представлялись какой-то злобной подделкой, золотящейся у горизонта. Теперь же отрицать их громадную, всеподавляющую реальность было уже невозможно.
И, казалось, они вместе поняли это, король и осквернённый князь, постигли вспыхнувшими искрами глубочайшего осознания, высеченными из камня скорби и железа страсти. Рога наблюдали за ними. Он вновь ударил князя-вождя, заставив его взглянуть на восток, дабы тот увидел, как Великая Ордалия поглощает его валящуюся с ног процессию трупов. Вместе они смотрели, как потоки проворных теней хлынули между плетущимися болезненными фигурами и на них. Вместе слышали всё разрастающиеся крики, мигом позже превратившиеся в грохот прилива.
Словно братья глядели они, как брат упивается кровью брата.
– Мы… следуем… вместе, – прохрипел Обожжённый лорд Ордалии. – Кратчайшим… Путём…
Пройас взирал на кепалора, из глаз его текли слёзы, а изо рта слюна.
– И вместе… переступаем… порог… Преисподней…
Экзальт-генерал, задрожав от вспыхнувшего в его чреслах блаженства, очередным ударом вновь поверг наземь князя-вождя.
Подобрал слюни…
И вытащил нож.
Вкусим то, что нам уготовал Ад.
Честь… Честь это?..
А милосердие… Что есть милосердие?
Умерщвление того, что застряло на этом свете, что трясётся от боли и кровоточит, но всё ещё продолжает трепыхаться, хоть и поражено насмерть. Что бьётся и содрогается. Чья изрезанная и ободранная плоть истекает гноем и слизью.
Что есть милосердие, как не удушение кричащего от страданий?
А честь… Что есть честь, как не жертва, лучше всего послужившая ненасытному чреву хозяев?
Тогда, быть может, тебя-то мне и стоит бояться…
Пройас Больший пребывал в самом расцвете своей безрассудной необузданности… когда осознал, что освободился… когда понял, что нет и не может быть в пределах всего Творения ничего прекраснее, нежели отторжение души от тела.
– Вот я и стал целостным, – шепнул он подёргивающемуся у его ног существу, что фыркало и хрипело, фонтанируя чем-то жидким из своего распотрошённого нутра. – Вот я… и преодолел то… что меня разделяло.
Сокрушены даже наши рыдания.
Даже скорби наши.
Мы осаждаем то, что к нам ближе всего.
Роем подкоп под свои же стены.
Пожираем собственные надежды.
Изжёвываем до хрящей свое благородство.
И вновь жуём.
До тех пор, пока не станем созданиями, что просто движутся.
Сыновья-подкидыши, об отцах которых известны лишь слухи.
Души наколоты на коже острыми иглами, прямо сквозь наготу.
Фрески, твердящие нам, каким должно быть Человеку.
Тени.
Дыры, полные мяса.
Промежутки между лицами и меж звёздами.
Тени и мрак внутри черепов.
Дыры…
В наших сердцах…
И в наших утробах…
В наших познаниях и наших речах!
Бездонные дыры…
Полные мяса.
Глава шестая. Поле Ужаса
Если нет Закона, нужны традиции. Если нет Традиций, не обойтись без нравов. Если недостаёт Нравов, требуется умеренность. Когда же нет и Умеренности, наступает пора разложения.
Когда голодаешь, зубы твои словно бы оживают, ибо они так отчаянно стремятся жевать, жевать и жевать, будто убеждены, что им довольно будет единственного кусочка, дабы обрести блаженство. Непритязательность становится по-настоящему свирепой, когда речь всерьёз заходит о выживании. Боюсь, у меня не окажется пергамента на следующее письмо (если, конечно, тебе достанется хотя бы это). Всё, что только можно, будет съедено, включая сапоги, упряжь, ремни и нашу собственную честь.
Ранняя осень, 20 Год Новой Империи (4132 Год Бивня), Агонгорея
Солнечный свет разбивался об эту невиданную землю подобно яичной скорлупе, рассыпаясь осколками и растекаясь лужицами сверкающих пятен. В этот раз она, Анасуримбор Серва, дочь Спасителя, и вовсе упала на четвереньки. Сорвил стоял над нею, шатаясь как от сущности свершившегося колдовства, так и от сути только что произошедшего.
– Ты… – начал он, широко распахнув глаза, в которых плескалось осознание ослепляющей истины, – т-ты знала…
Она, заставив себя встать на колени, взглянула на него.
– Что я знала, Сорвил?
– Ч-что он заметит м-моё…
Он. Моэнгхус. Её старший брат.
– Да.
– Что он… прыгнет!
Серва закрыла глаза, словно бы наслаждаясь светом восходящего солнца.
– Да, – глубоко выдохнув, сказала она, будто в чём-то признаваясь сама себе.
– Но почему? – вскричал Уверовавший король Сакарпа.
– Чтобы спасти его.
– Говоришь как истинный… – с недоверием в голосе едва ли не прошипел он.
– Анасуримбор. Да!
Лёгкость, с которой она отвергла прозвучавшее в его голосе разочарование, явилась очередным непрошеным напоминанием обо всех неисчислимых путях, какими она его превзошла.
– Мой отец подчиняет всё на свете Тысячекратной Мысли, – сказала она, – и именно она определяет, кто будет любим, кто исцелён, кто забыт, а кто убит в ночи. Но Мысль интересует лишь уничтожение Голготтерата… Спасение Мира.
Она подтянула ноги к груди.
– Ты его не любила, – услышал он собственные слова.
– Мой брат был сломлен, – сказала она, – сделался непредсказуемым…
Он бездумно смотрел на неё.