– Да, братья мои, мы – оплот. Я стою там, где стояли Куайяра Кинмои и Анасуримбор Кельмомас – непреклонные души! Гордые. Властные. Я смотрю на вас, мои благородные приверженцы, люди, ожесточившиеся от убийств, опалённые порочной страстью, смотрю, как взирали они на своих самых могучих и неистовых воинов. – Отцовский голос резонировал, перебирая регистры и тона, и никто, кроме Кельмомаса и его сестры, не слышал, что эти переливы цепляют всякую душу, точно струну, в согласии с тем, как ей должно звучать.
– И я говорю вам… Мы преуспеем там, где они дрогнули! Мы разрушим эти стены! Низвергнем нечестивые врата! Сотрём в порошок бастионы! Проломим твердыни и цитадели! И грянем на Нечестивый Консульт во всей своей праведной ярости! Ибо! С нами! Бог!
Люди, совсем недавно выглядевшие измождёнными и отупевшими, вдруг взревели, словно бы превратившись в острые мечи, выкованные из гнева и ненависти, глаза их вспыхнули, как сияющие клинки.
– Ибо мы собрали Воинство, подобного которому никогда ещё не видывал Мир! Воинство Воинств для Бога Богов, Великую Ордалию! И мы схватим врага за глотку и сбросим его труп с этих золотых вершин!
Люди Юга шатались, кричали и жестикулировали. Взгляд мальчика вновь метнулся через плоскую, как тарелка, равнину Шигогли к вонзившимся в шерстяную глотку неба Рогам. Вот это игра! – подумал он, смаргивая слёзы.
И на сей раз его брат не был жестоким.
Отец стоял недвижимо, не столько купаясь в фанатичном преклонении, сколько промеряя его и, ни единым знаком того не выказав, неким образом побуждая Лордов Ордалии удвоить мощь своих завываний. А затем он просто ждал, и в какой-то момент хор начал затихать, переходя в бессвязное бормотание, пока, в конце концов, Умбиликус не погрузился в безмолвие.
– Вы… – молвил он голосом, казавшимся одновременно и таинственным и обыденным. – Всё дело в вас.
Он свёл руки перед собой в странном подкупающем жесте.
– Прошлой ночью я странствовал среди вас. Многие приветствовали меня и приглашали разделить уют своих обиталищ… ну – таков, какой он есть…
На ярусах послышался раскатистый смех. Так Отец выдрессировал их – понял юный имперский принц.
– Но я не искал лишь общества великих имён. Я также посещал биваки ваших вассалов – могучих своею волей, если не благородством крови. Я встретил айнонского юношу по имени Миршоа, – он повернулся к Уверовавшему королю Верхнего Айнона, – думаю, одного из твоих храбрецов, Сотер.
– Ну, это зависит от того, что он тебе сказал! – выкрикнул в ответ Святой Ветеран.
Ещё один взрыв утробного смеха.
Святой Аспект-Император погрозил ему пальцем и улыбнулся.
– Он рассказал мне историю про своего родственника по имени Хаттуридас.
Он переводил взгляд с одного лица на другое.
– Видишь ли, если Миршоа, будучи заудуньяни, присоединился к Ордалии, чтобы спасти Мир, то его кузен Хаттуридас в свою очередь сделал это, дабы уберечь самого Миршоа… – Аспект-Император сделал паузу, казалось, заставившую каждого находившегося в Умбиликусе затаить дыхание. – И по мере сил Хаттуридас выполнял эту задачу, сражаясь рядом с Миршоа в каждой битве, вновь и вновь рискуя своей жизнью, чтобы спасти горячо любимого, но менее умелого в ратном деле родича от гибели или ран. А Миршоа мог только дивиться его свирепости, считая именно себя исполненным праведности и благочестия, как это присуще всем душам, верящим, что они бьются во имя Господа, сражаются ради меня…
– И всё же его кузен сражался яростнее, нежели он сам, и при этом… ради него – ради Миршоа…
Он позволил услышанному проникнуть в души и затвердеть в сердцах внимавших ему людей.
– Я спросил его: почему, как ему кажется, так вышло? – Грустная усмешка. – Воистину, нечасто видишь айнонца, не знающего, что сказать в ответ…
Очередные раскаты смеха.
– Но, в конце концов, поведал мне Миршоа, его кузен Хаттуридас пал у Даглиаш, сражённый шранчьим копьём в Битве на Берегу. Эта утрата, сказал он, разорвала ему сердце и указала на то, что всё это время он тоже бился ради Хаттуридаса, а не ради меня…
Отец повернулся, словно бы вообразив себе юного Мишроа, стоящего рядом с ним.
– Храбрец, – молвил он, лучась восхищением. – То, как он стоял передо мной. То, как смотрел! Он дерзнул – да! Дерзнул бросить мне вызов, ожидая, что я отвергну его…
Тревожная пауза, умело выдержанная так, чтобы сотни сердец могли ощутить, как они на мгновение замерли.
– Но я не сделал этого, – признался Аспект-Император. – Я не смог. Ибо в действительности он произнёс самые искренние и верные слова из всех, что мне довелось услышать минувшей ночью.
Его Отец опустил лицо, взглянув на свои ладони, и исходящее от его рук сияние высветило сложные киранейские плетения его бороды. Мальчик готов был поклясться, что биение сердец собравшихся постепенно замедляется.
– Самые верные слова из всех, что мне довелось услышать за долгое время.
Лорды Ордалии согласно загудели, оплакивая своих павших родичей.
Серва вдруг без видимой причины сжала его плечо, и он, откинув голову назад и вверх, проследил за её взглядом до пролёгших рядом с входом теней, где… увидел маму. Её волосы были зачёсаны назад и резко, внатяг удерживались в таком положении заколками, она была одета в белые жреческие одеяния, подогнанные по её миниатюрной фигуре. Кайютас попытался удержать её, схватив за руку, но новый экзальт-генерал не был ровней Благословенной императрице Трёх Морей, которая просто прошла мимо своего старшего сына, что-то при этом ему яростно прошептав. Кельмомас едва не расхохотался. Мимара, с тревогой вглядывавшаяся в грохочущие множеством голосов просторы Умбиликуса, следовала за матерью, до крайности нелепо выглядя с этим своим пузом. Сразу за нею ковылял какой-то дряхлый попрошайка, запятнанный Меткой. Кельмомас попытался вывернуться из хватки сестры, чтобы проследить за продвижением матери, поглощённой кишащими толпами, но Серва не позволила ему даже двинуться с места.
Что происходит.
Всё больше безумия…
Словно для того, чтобы подтвердить свою оценку, Отец, внезапно скрестив ноги, положил их на скамью и… воспарил – сперва на ладонь вверх от лежавшей на сиденье подушки, а затем на локоть вперёд, неподвижно зависнув воздухе… и это без всякого колдовства, насколько был способен разглядеть Кельмомас! Всякая тень, казалось, избегала его, и посему он был прекрасно освещён – образ невозможно чёткий и яркий, не считая двух чёрных мазков, пятнающих его пояс. Внезапно сама реальность показалась ему чем-то вроде сгнившего яблока…
– Какое чудо? – спросил Святой Аспект-Император Трёх Морей голосом, щекочущим полости уха. – Какое чудо привело нас в это место?
Никто среди собравшихся не имел представления о том, что за слово собирается произнести их пророк, но всё же каждый из них, понял мальчик, уже был готов признать это слово святой истиной.
Отец покачал головой и улыбнулся, смаргивая слёзы, пролитые за этих глупцов, которых он так любил. И протянул к ним свои сияющие золотом руки.
– Вы это чудо! Вы привели в это место друг друга!
Крики вырвались из лёгких, взвыли сокрытые в бородах рты, слёзы излились из глаз, лица раскраснелись, а сжатые кулаки поднялись, словно готовые бить и крушить молоты.
Хвалы. Благословения. Проклятия.
– И потому я знаю, что вы – именно вы! – Голос Отца, подобно кличу божества, проник сквозь весь этот шум. – Выжжете Голготтерат дотла! И потому я знаю, что именно вы наконец сокрушите Нечестивый Консульт! Что Мог-Фарау, Цурумах будет исторгнут из той утробы, где зреет – исторгнут мертворождённым! Воля и сила каждого из вас предотвратит Гибель Мира!
Это место.
И они тряслись и застывали, переполненные волнением – пропащие Люди Юга. Они бушевали от гнева и неистовствовали огнём возрождённой надежды… до тех пор, пока поднятый ими обезьяний хай не стал совершенно невыносимым.
Кельмомас тщетно пытался высмотреть маму среди толпящихся Лордов Ордалии. Подобно псам, надеющимся заслужить ласку хозяина, один за другим они устремлялись вперёд, оставляя ярусы Умбиликуса ради твёрдой земли или же верхние ступени ради нижних, словно бы они вдруг узнали – неизвестно откуда, – что их возлюбленный Воин-Пророк потребует от них теперь. И когда Отец наконец воззвал:
– Подойдите ко мне, братья, и примите Погружение! Пусть руки мои станут той чашей, что очистит вас! – Все они ринулись вперёд и попа́дали друг на друга, сбившись в какой-то копошащийся шар, показавшийся юному имперскому принцу одновременно и забавным и отвратительным. Он снова посмотрел в сторону выхода, а затем даже склонился вперёд в очередной тщетной попытке отыскать взглядом маму, но Серва, болезненно щёлкнув его по уху, строго шепнула:
– Веди себя прилично!
Однако она теперь и сама вовсю глядела туда же, куда и он. Кельмомас всмотрелся в её бесстрастное лицо, закрывавшее от его взора толпу препирающихся королей и великих магистров, но прежде, чем он успел задать вопрос, Серва присела рядом и единственным резким взглядом напомнила ему о нависшем над ним роке.
– Оставайся… на месте, – прошептала она, а затем, отведя в сторону гобелены Эккину, оставила его, поспешив к выходу… Быть может, чтобы помочь Кайютасу совладать с мамой?
Он едва сумел подавить смешок. Ему нравилось волнение и беспокойство, присущее подобным обстоятельствам, решил он. Всегда остаётся место для неожиданностей – не так ли? – неважно, сколь велика Сила…
Никакое мастерство не является совершенным. Всякое действие было ставкой, даже исходящее от Отца.
И мы тоже были такой ставкой… – шепнул голос.
Да.
Та часть кастовой знати, что всё ещё оставалась на нижних ярусах, затянула какой-то гимн, который принцу прежде не доводилось слышать. Слова зажгли толпу, как искры воспламеняют трут, и вскоре вся Палата гремела: