м великолепии…
Высочайшее из знамён Кругораспятия вспыхнуло белым.
Интервал прогремел в последний раз, наполнив неподвижный воздух пронзительным звоном, но запутанные лабиринты лагеря оставались пусты. Копья и пики торчали, воткнутые в песок. Откуда-то доносились отрывистые приказы владык и выкрики командиров, но более ничего не было слышно. А затем мужи Ордалии выступили, наводнив своими бессчётными множествами все лагерные проходы и закоулки. Безмолвие сменилось всевозрастающим гомоном. Пустота наполнилась повсеместной деятельностью.
Ведьмы и колдуны, оставаясь в пределах выделенных соответствующим Школам пространств, разбивались на тройки. Учитывая их яркие одежды, они казались диковинными цветами, распустившимися на вершинах Окклюзии. Даже от самых старых и дряхлых из них исходили мерцающие ореолы колдовского могущества. Обычные воины, подкрепившись тем, чем было возможно, присоединялись к всеобщему движению в направлении периметра лагеря, где их собратья и соотечественники строились в боевые колонны под строгим присмотром своих командиров. Всё вокруг щетинилось лесом копий, сияло ослепительным блеском оружия и натёртых до блеска доспехов. Повсюду можно было увидеть группы коленопреклонённых людей, творящих общую молитву. Звуки песнопений разносились над шумящими толпами – псалмы, исполненные смятения и насыщенные воспоминаниями, гимны, обуянные гневом и напоённые славословиями. Выжившие Судьи помогали жрецам с Отпущениями.
Невзирая на все тяготы их скорбного пути, несмотря на все удары и раны, отмеренные им Шлюхой, Великая Ордалия оставалась военным чудом. Едва ли треть выступивших из Сакарпа воинов дожили до этого дня. Четверть Ордалии погибла в Ирсулоре. Ещё четверть пала у Даглиаш или умерла от чудовищных последствий Ожога. Различные болезни, истощение и смертоубийства унесли остальных. И всё же на проклятых пустошах Шигогли собралось около ста тысяч душ, что вдвое превосходило силы Анасуримбора Кельмомаса времён Ранней Древности и по меньшей мере втрое – численность ишроев Куйяра Кинмои.
Воинство Воинств строилось, укутав целые лиги клубящейся пылью. Находящимся в руинах Акеокинои часовым, наблюдавшим за тем, как боевые порядки Людей Юга удивительным образом словно бы сами по себе возникают из сгущающихся потоков и облаков пыли, казалось, будто само время обращается вспять. Поблёскивающие фаланги одна за другой маршировали по пустошам, фланги выгнулись, выдвигаясь навстречу могильному присутствию Голготтерата. Эмблемы и символы, собранные со всех Трёх Морей, украшали боевые построения, как и тысячи вариаций стягов Кругораспятия, лениво обвисших в морозном утреннем воздухе.
Лошади либо были съедены, либо, вконец оголодав, остались за стеной Окклюзии, слишком ослабевшие, чтобы перенести через хребет даже ребёнка, не говоря уж о тяжеловооружённом рыцаре. Лишь лорды Ордалии оставались конными. Облачённые в доспехи и то военное снаряжение, что им удалось до сей поры сохранить, они объезжали боевые порядки, проверяя и напутствуя своих людей. Ответные возгласы воинов гремели над пустошами.
Святой Аспект-Император разделил Ордалию на три Испытания, как он назвал их, перед каждым была поставлена своя цель. Люди Среднего Севера под началом короля Коифуса Нарнола образовывали центр, которому было приказано штурмовать Гвергиру – циклопическую надвратную башню, защищающую знаменитую Пасть Юбиль – Чёрный Зев Голготтерата. На правом фланге Сыны Шира под командованием жестокого короля Нурбану Сотера должны были атаковать и захватить башню Коррунц, сторожащую подходы к Юбиль с севера. На левом же фланге Сынам Киранеи, ведомым князем Инрилилом аб Синганджехои, предстояло взять Дорматуз – чудовищную товарку Коррунц, обороняющую южные подступы к Вратам.
Громадная тень Окклюзии – не чёрная, а скорее охряная или шафрановая из-за мерзкого блеска Рогов – отступила от скалящихся золотыми зубцами парапетов и начала медленно смещаться к подножью каменистых склонов. Издаваемый воинством шум постепенно растворился в шипении утреннего солнца. Вскоре слышны были лишь крики отдельных, судя по всему, впавших в неконтролируемое буйство душ. Святой Аспект-Император пока что не появился, но его стяг реял высоко и был хорошо заметен всем – укреплённое перед фронтом Воинства чёрное Кругораспятие, некогда непорочное, но ныне истёртое ветрами и представляющее собою лишь пустой круг, из которого даже исчез образ их божественного Пророка, словно бы вознёсенного в суровые небеса. Все взгляды обратились к этому знамени, и все сердца обрели утешение, ибо оно истрепалось и обветшало так же, как они сами, и все различия между ними заключались в единственном принципе, точно определяемом совершенством этого тонкого истёршегося круга.
Безмолвие опустилось на Святое Воинство Воинств. А затем единым гремящим голосом мужи Ордалии вознесли Храмовую Молитву.
Возлюбленный Бог Богов, ступающий среди нас,
Да святятся твои священные имена…
Единодушный хор разнёсся над равниной Шигогли, и мужи Ордалии услышали то же самое, что некогда довелось услышать их предкам, как, впрочем, и нелюдям во времена ещё более древние: то, как звуки, словно бы издеваясь над всеобщей молитвой, отражаются от Рогов насмешливым эхом. Голоса некоторых воинов – тех, кто впал в замешательство, – дрогнули, но прочие оставались сильными, служа своим братьям примером, побуждая их возглашать священный речитатив всё громче и громче.
Это была молитва, которую они узнали, казалось, ещё до того, как родились. Слова, используемые так часто, что словно бы стали неразличимыми и недвижными, втиснутыми в само их существо ещё до того, как они стали собой. И потому, произнося их, они будто бы оказывались укоренёнными в бесконечности, а Ковчег, при всей своей головокружительной необъятности, представлялся не более чем фокусом некого тщеславного фигляришки, сотворённым при помощи фольги и правильно выбранной перспективы.
Да утолит хлеб твой глад наш насущный.
И да суди нас не по прегрешениям нашим,
Но по выпавшим на долю нашу искусам…
Зов боевых труб разнёсся над пустошью, постепенно растворяясь в тягостном океаническом стоне – гуле начинающегося сражения. И тогда закованные в доспехи и ощетинившиеся оружием порядки все как один двинулись вперёд, темнея и блистая на фоне пепельно-серой пыли Шигогли. Масштаб происходящего был таков, что, казалось, сместился сам Мир. Тем, кто всё ещё оставался в руинах Акеокинои, почудилось, будто люди вдруг растворились в исходящей от них же пыли. Великая Ордалия стала воинством теней, собранием привидений, и лишь редкие отблески отражённого солнечного света напоминали о хрупкой реальности этих фантомов…
И таким вот порядком Уверовавшие короли Трёх Морей продвигались на запад, в сторону серо-голубой завесы гор Джималети, простёршейся по ту сторону Окклюзии, и в направлении мрачного, увенчанного золотом призрака Голготтерата, раскинувшегося внизу.
Так начался Конец Света.
«Им’виларал» прозвали их нелюди в незапамятные дни – Скалящийся Горизонт. Высокие норсираи заимствовали это название, как и многие другие, и переиначили его так, чтобы оно было им то ли по языку, то ли по сердцу. Так Им’виларал стал Джималети – названием горной гряды, всей своей устремлённой к небу необъятностью укрывающей север от мщения смертных.
Обладание чем-то означает познание этого. Любые неизученные части Мира тревожили людские сердца, но мало было мест, претендовавших на то, чтобы внушать людям трепет, подобный навеваемому горами Джималети, ибо они в гораздо большей степени, нежели даже сам Голготтерат, служили шранчьей утробой. После победы в куну-инхоройских войнах нелюди пытались очистить горы от этой заразы. Долгое время многие из храбрейших ишроев и квуйя взбирались на отроги Джималети, охотясь на мерзкое наследие своих врагов. Но минули годы, величие их имён истёрлось из памяти, и то, что ранее считалось деянием мужественным и славным, стало представляться лишь безрассудством. И, как часто бывает, храбрость оказалась переломленной о костистое колено тщетности, и стратегия эта была оставлена.
Высокие норсираи, в свою очередь, тоже стремились очистить Джималети от чудищ. Некоторое время самыми опасными и высокооплачиваемыми наёмниками во всём Мире считались знаменитые эмиорали, или бронзоликие, как их называли из-за прикрывавших всё тело свободных доспехов из бронзовых пластин. Однако у аорсийцев, равнинных родичей эмиорали, был для этих воинов ещё один эпитет – Бесноватые «Силачи» – прозвище, которое первоначально давалось тем, кто во время битвы впадал в боевое безумие. И в той же мере, в какой они готовы были считать эмиорали братьями в сравнении с представителями прочих народов, они так же и сторонились их с отчуждением, свойственным людям, пусть и более слабым, но гораздо более многочисленным. Хотя бронзоликие и были известны как жадные до денег, неразговорчивые и склонные к мрачной ярости наёмники, истина заключалась в том, что родичи всего лишь завидовали их славе и боялись их силы. «Что останавливает их? – спрашивали себя люди, собираясь вокруг затухающих очагов, когда все лица окрашены алыми отблесками, а души обращаются к вещам кровавым и тёмным. – Людей, им подобных… Зачем им жить такой тяжкой жизнью? Зачем взращивать своих сыновей по ущельям и склонам, когда им нужно всего лишь прийти и отнять принадлежащее нам?» И тем самым они сделали неизбежным именно то, что как раз и надеялись предотвратить своими выдумками, – такова сущность человеческого безумия.
В Совете Соизволений Шиарау мудрейшие из народа аорси пришли к заключению, что численность шранков в итоге неизбежно рухнет, столь огромна была плата, которую эмиорали требовали за удержание своих Сокрытых Цитаделей. Возможно, число тварей некоторое время и сокращалось, но верность эмиорали Шиарау убывала быстрее, и, в конце концов, бронзоликие стали нетерпимыми к нелепой снисходительности и полной изобилия жизни своих южных родичей, и даже стали питать к ним некое отвращение. Эмиорали превратились в источник постоянной крамолы, в рассадник буйных разбойников и мятежных генералов, и в 1808 Году Бивня Верховный король Анасуримбор Нанор-Укерджа наконец счёл башрагов и шранков меньшим злом: все девяносто девять Сокрытых Цитаделей были покинуты, а Джималети целиком уступлены Врагу.