Продвигаясь таким строем, они прорубали и прожигали себе путь сквозь кишащие толпами шранков просторы – плотный круг из кромсающих вражью плоть варваров, дрейфующий в окружении колдовских теней и осиянный снопами сверкающих вспышек. Могучие холька раз за разом вздымали, а затем обрушивали на врага свои топоры, с лезвий которых слетали брызги крови, отливающей в разрядах молний ярко-фиолетовыми отблесками. Тем, кому, стоя на руинах Гвергиру или на прилегающих к ним стенах, представилась возможность как следует рассмотреть происходящее, всё это казалось кошмаром в той же мере, в какой и чудом – клочком божественной благодати, сделавшей характер и масштаб творящихся на их глазах событий чем-то абсолютным. Некоторым казалось, что судьба всего Мира зависит от исхода этого безумного предприятия, ибо невзирая на всю сверхъестественную мощь и свирепость холька, в их успехе не было и не могло быть ни малейшей уверенности. Людям чудилось, будто они не сделали ни единого вдоха, во время которого они бы не видели, как кто-то из краснокожих воинов падает, забитый дубинами или изрубленный шранчьими тесаками. Окровавленные лица. Глотки, заходящиеся напоённым омерзительным безумием воем. Казалось, боевой круг в любой миг может разорваться под натиском этой вспахивающей землю ярости.
Но холька всё же добрались до светоча экзальт-магоса и, помедлив не более дюжины преисполненных колоссального напряжения сердцебиений, начали всё так же неустанно пробивать себе путь обратно к скорлупе Гвергиру, теперь продвигаясь гораздо быстрее из-за помощи Сервы и поразительной мощи её Метагнозиса.
Слёзы навернулись на глаза людей, узревших, что Благословенная императрица спасена.
Сосеринг Раухурль лично нёс её в своих огромных руках, уже проходя по руинам Нечестивой Юбиль и увлекая Эсменет к безопасности Тракта.
Лишь сто одиннадцать уцелевших холька проследовали за ним.
Инку-Холойнас.
Чем дальше Анасуримбор углублялся во чрево Ковчега, тем больше Маловеби пронизывало ощущение какого-то погружения – словно они, опустившись на дно непроглядно чёрного моря, проникли внутрь разбитого корпуса какого-то раззолоченного корабля – таков был его ужас.
Всё вокруг, некогда сопротивляясь движению вниз, было опрокинуто и перекручено. При этом он, учитывая царящий повсюду мрак и собственное жалкое положение, был не в состоянии даже различить пределы помещения, в котором находился, не говоря уж о том, чтобы постичь его предназначение. Он знал лишь, что они оказались в огромном золотом зале, освещаемом чем-то вроде чудовищной перевёрнутой жаровни размером с Водолечебницы Фембари, закреплённой на громадных, натянутых цепях таким образом, что она формировала нечто вроде потолка, простёршегося над полированным обсидианово-чёрным полом. Извивающиеся языки бледного пламени сплетались и плясали на её поверхности – блёкло-синие, зловеще-жёлтые и искрящиеся белые – только тянулись они при этом сверху вниз.
Удивление поначалу заставило его изо всех сил вглядываться на пределе возможностей своего зрения, стремясь разобраться, что это всё же за пламя, ибо, несмотря на неестественный характер его горения, Маловеби не ощущал в нём никакого колдовства.
Отврати очи прочь… – велело ему присутствие.
Он не знал – был ли этот голос его собственным или же он принадлежал Аспект-Императору, но, вне всяких сомнений, он изогнул стрелу его внимания таким образом, будто принадлежал именно ему самому…
Вдали от сверхъестественного пламени, посреди зеркально-чёрного пола воздвигалось жуткое видение – нечто вроде трона, угадывающегося во множестве торчащих, словно шипы, массивных цилиндров, змеящихся наростов и извилистых решёток. Престол Крючьев, понял он, нечестивый трон короля Силя. Седалище кривилось и выпирало мириадами углов, выпячивая в пещерный мрак зала какие-то абсурдные измерения и плоскости. Пол, внезапно осознал Маловеби, кончался сразу за этим громоздким сиденьем, обрываясь в пропасть, казавшуюся слишком необъятной, чтобы быть сокрытой от взора Небес. Бездну населяли отблески, отбрасывающие на противоположную сторону зала тени, указывающие на какую-то ошеломляющую конструкцию. Старый Забвири как-то показывал ему внутреннее устройство водяных часов, и сейчас, всматриваясь в этот непостижимый механизм, Маловеби испытывал точно такое же чувство. Он видел то, что являлось стыками и каналами, по которым циркулировали некие вполне мирские силы, не имея при этом ни малейшего представления о характере и природе этих сил…
Не считая того, что вместилища их были невообразимо огромными.
И пленённый зеумский эмиссар внезапно подумал о ишроях древней Вири, размышляя о том, пронзали ли упыриное нутро Нин’джанджина чувства, подобные его собственным, в тот миг, когда тот впервые узрел чудеса Ковчега Ужасов? Испытывал ли он тот же страх? То же цепенящее неверие? Ибо сё было Текне, та самая мирская механика, к которой Маловеби и весь его чародейский род относились с таким презрением, только вознесённая превосходящим интеллектом до высот, превращающих всё их колдовство не более чем в дикарское гавканье. Ужасный ковчег, понял он, это водяные часы невероятно изящной работы, колоссальное устройство, ведомое каким-то внутренним, своим собственным одушевляющим принципом, порождающим всеподавляющие эффекты, энергии, распространяющиеся через эти лабиринты, устроенные… просто… как…
Какими же дураками они были! Маловеби едва ли не вживую видел, как они выплясывают и крутятся во Дворце Плюмажей – сатахан перебирает орешки у себя на ладони, стоящий рядом Ликаро источает яд, называя это мудростью, а оставшаяся часть разодетого и разукрашенного окружения кузена упивается до беспамятства, обмениваясь сплетнями, выискивая поводы для зависти и мелких обид, – люди, всё больше и больше жиреющие и глупеющие, но пребывающие при этом в совершеннейшей убеждённости, что решают судьбы Мира. Какое идиотское высокомерие! Какое тщеславие! Праздные, льстивые души, опутанные похотью и леностью, растленные вином и гашишем, почитающие благом поливать грязью Анасуримбора Келлхуса – проклинать своего Спасителя!
Что за позор! Что за бесчестье навлекли они на Высокий и Священный Зеум! Вот почему он болтается у бедра Анасуримбора – и почему обречён! Вот почему умер Цоронга…
Он рассмотрел изнутри ужасающие взаимосвязи. И откровение, явившееся ему на площадке Инку-Холойнаса, теперь показалось Маловеби половинчатым – лишь скорлупой чего-то гораздо более фундаментального. Его «мир» оказался вдруг умерщвлённым, и на месте том воздвигся новый Мир – коренящийся в вере более основательной и глубинной. Неизведанный. Ужасающий. Ясно видимый там, где ранее всё было смутным, и непроглядный там, где ранее всё было переполнено льстивыми фантомами. Наконец Маловеби постиг откровение, некогда явившееся казнённым его кузеном проповедникам – когда нечто, ранее бывшее Священным Писанием, внезапно превращается в выдумку, а выдумка становится чем-то вроде загадки.
Кем были инхорои? Нелюди утверждали, что они спустились на землю из Пустоты и лепили свою плоть, как гончары, придающие форму глине. Но что это означало? Что это могло означать? Неужели они воистину старше человечества?
И чем же был Ковчег? Кораблём для путешествий… меж звёзд?
Всех этих вопросов и откровений было для него чересчур много… И появились они чересчур быстро…
Вот почему Второй Негоциант лишь в последнюю очередь рассмотрел в клубящемся сумраке то, что следовало увидеть изначально – призрачно-белый лик, взирающий на них из укутанного тенями нутра нечестивого трона…
Рука видения с ленивой медлительностью, свойственной разве что умирающим поэтам, скользнула вверх и коснулась лба.
– Силь создал таким это место, – произнёс Мекеретриг.
У великого магистра Завета не было иного выбора, кроме как обратиться за помощью к экзальт-генералу, поскольку он пребывал в замешательстве, не зная способа, с помощью которого он со своими адептами мог бы прорваться через Внутренние Врата. Сперва они попытались очистить мост от смертоносных Оберегов, однако в итоге лишь полюбовались на то, как тот рушится в бездонную пропасть. Затем они атаковали сам мерзкий Оскал, круша ворота и обрамляющую их каменную кладку при помощи нескончаемого потока разрушительного колдовства. Они превращали стены в руины, стараясь повалить их таким образом, чтобы обломки забили зев пропасти. Обрамление Врат было разорвано в клочья. Фрагменты кладки разлетались, как листья, в то время как мощнейшие из Напевов продолжали терзать заколдованное железо самого портала – одна всеразрушающая Абстракция за другой, – пока, наконец, арка проёма тоже не рухнула в забитую руинами расщелину, явив взору ту зияющую пустоту, где Сиксвару Марагул некогда преградил им путь.
Ковчег был взломан.
И тогда глубоко внутри скорлупы Высокой Суоль люди Кругораспятия разразились криками ликования, тут же, правда, придушенными превосходящей всякое описание вонью, распространившейся по залу, точно миазмы гниющего жира. Сквозь жуткое, резонирующее внутри каменных стен завывание Орды послышались звуки неудержимой рвоты.
Сто четырнадцать оставшихся к этому моменту в живых адептов Завета, распустив волны своих облачений, развернулись над краем пропасти в замысловатое построение, повернувшись лицом к возносящимся золотым стенам. Дыра в Ковчеге источала тьму и нечеловеческую вонь.
Колдовская гать, возникнув у края обрыва, протянулась крутой седловиной прямо к Высокой Суоль. Пять троек адептов Завета, шагая по чародейскому отражению удушившей пропасть груды обломков, двинулись к чёрной дыре Оскала. Приближаясь к проёму, они вознесли колдовскую песнь, укрепляя свои гностические Обереги, ибо им было известно, что могучий враку сторожит сии Врата. Ширина проёма была такова, что лишь одна тройка могла войти внутрь зараз. Честь идти в авангарде досталась тройке Иеруса Илименни – одарённого адепта, недавно ставшего самым молодым членом Кворума. Оставшиеся по ту сторону пропасти адепты Завета наблюдали за тем, как тройки, одна за другой, точно нанизанные на нить жемчужины, скрываются в пасти и глотке Внутренних Врат. Колдовские речитативы, резонируя, гремели в воздухе, таинственным образом словно бы устремляясь внутрь проёма, а не наружу…