И вновь смех… на сей раз подчёркнуто фальшивый.
– И тем самым Истина была спасена.
Нечестивый сику опустил взгляд, моргая, словно вследствие какой-то магической дезориентации.
– Ибо, не сделай я этого, Нильгиккас убил бы и меня тоже.
А Маловеби почудилось, будто он куда-то уплывает, вдруг ощутив себя пузырём, дрейфующим в потоке холодного ужаса. Ибо он, наконец, понял, что такое Обратный Огонь…
На который столь заворожённо взирал Анасуримбор.
Не смотри же туда, будь ты проклят!
– О чём бы я мог поведать ему? О том, что священный Срединный Путь – сплошной обман? Что все, кого ему пришлось потерять – его братья по оружию, его сын и дочери, его жена, – все они вопят и визжат в Аду? Об этом?
– Узри! – вскричал нечестивый сику, глядя вверх и воздев руки в ужасе и неверии. – Узри, дунианин! Узри всю мерзость и безумие их преступлений – путь, которым боги разоблачают тебя! Ссасывают жир мучений с каждой твоей прожилки! Насилуют суть! Сцеживают твои вопли!
– Нет… – внезапно засмеялся он, во взгляде его сверкала одержимость. – Это нельзя объяснить. Ни Нильгиккасу, ни любому другому нелюдскому королю. Вот чего не учли Мисариккас с Ранидилем – про Обратный Огонь нельзя рассказать…
Кетъингира неотрывно воззрился на Анасуримбора своими чёрными очами.
– Его нужно увидеть.
– Скутула! – проревел экзальт-генерал в искрошенную глотку Оскала. – Я хочу говорить с тобой!
Царившая там темнота – чёрная, словно сажа – оставалась совершенно непроницаемой.
Рядом с ним стоял Апперенс Саккарис, но никого другого на изогнувшейся седлом колдовской гати не было на двадцать шагов в обе стороны. Более сотни айнонских рыцарей только что погибли, пытаясь прорваться в Ковчег сквозь Внутренние Врата – дымящиеся, обугленные останки воинов устилали каменный пол как перед разверстой дырой, так и внутри неё.
– Скутула! Поговори со мной, Чёрный Червь! – Менее хладнокровный человек мог бы вздрогнуть при виде распахнувшихся во тьме огромных змеиных глаз – чёрные прорези зрачков, окружённых ирисами, переплетающимися подобно узору из золотых лезвий. Даже Саккарис сделал шаг назад, прежде чем сумел взять себя в руки. Анасуримбор Кайютас не двинулся с места, оставаясь, как и прежде, непроницаемым.
– Ктооо? – певуче произнёс враку с нарастающим рыком. Зловещее ярко-жёлтое свечение явило взору громадные клещи его челюстей и сотню саблеподобных очертаний зубов. – Кто верит, что убеждения и уговоры могут преуспеть там, где оказались бессильны колдовство и острая сталь?
Сверкающая добела своим раскалённым нутром усмешка, подобная открытой и вовсю полыхающей топке…
Смех, подобный шуршанию груды ворошащихся углей.
– Анасуримбор Кайютас! Принц Новой Империи! Экзальт-генерал Великой Ордалии!
– Ахххххх… тёзка Проклятого Драконоубийцы!
– Какой ошейник удерживает тебя, враку? Как ты оказался порабощённым?
– Ты хочешь уязвить меня свой дерзостью…
– Ты же просто домашняя зверушка – пёс, прикованный возле хозяйского порога!
– Я не в большей степени раб, нежели ты – Драконоубийца!
– Так и есть – я не мой тёзка, а ты не Скутула Чёрный, Великий Обсидиановый Червь!
Золотые глаза закрылись, а затем вновь распахнулись, сузившись от злобы, ненависти и подозрительности.
– Я буду смаковать твою плоть, человечишко. Хитрость придаёт мясу слад…
– Что стряслось с тем ужасным и великим враку, о котором говорится в легендах? – яростным криком перебил его Кайютас. – Скутула, о котором я слышал, попирал бы вершины гор, терзая сами Небеса! Кто этот самозванец, что прячется в барсучьей норе и щёлкает оттуда зубами?
Голос экзальт-генерала, отражаясь от парящих золотых плоскостей, на мгновение словно бы задерживался в воздухе, прежде чем раствориться в вездесущем вое Орды.
Глаза враку ещё сильнее сузились, став тонкими щёлками, изогнутыми, будто два сияющих лука. Удушенное клеткой зубов, ярко-жёлтое пламя пригасло, указывая на растущую крокодилью свирепость…
А затем злобный лик растворился во тьме.
Два человека выжидающе стояли, всматривались в глубины пролома.
– Как и говорилось в легендах, – наконец пробормотал великий магистр Завета, – «Тела их в чешуе из железа, а души укутаны кисеёй…»
Внутренние Врата воздвигались перед ними – сокрушённые, разверстые и совершенно пустые.
– Похоже, я перестарался, – сказал Кайютас. – Боюсь, он теперь скорее сдохнет, чем оставит Оскал.
– Не обязательно, – ответил Саккарис, – возможно, он уже оста…
Огненные отблески, замерцавшие в чёрной глотке Оскала, заставили великого магистра запнуться, похитив не произнесённые им слова.
Исторгнутое порталом сверкающее пламя пожрало всё остальное.
– Ты уже увидел себя? – спросил нечестивый сику голосом глубоким и переливчатым. – Ибо всякий смотрящий видит – всякий, осмелившийся обрести в этом проклятом Мире хоть малую толику величия.
Колдун Мбимаю завывал в безмолвной ярости, вызванной как собственным бессилием, так и тем, что ему открылось.
Отврати же взор.
– Теперь ты видишь, дунианин? – визгливо вскричал Мекеретриг с внезапным напором. – Видишь необходимость Возвращения?! Видишь, почему Мог-Фарау должен явиться, а Мир должен быть затворён?!
Анасуримбор даже не шелохнулся.
– Скажи мне, что ты видишь!
Маловеби ощущал себя так, словно был привязан за волосы к столбу.
– Я вижу… себя… Да…
Нечестивый сику нахмурился, в черты его лица, прежде выказывавшие лишь непоколебимую убеждённость, вкралось нечто… менее определённое.
Маловеби тоже ощутил нечто вроде… недоумения.
– Но ты чувствуешь это… точно память, обретающуюся в твоих собственных венах…
Скажи «нет»! Пожалуйста!
– Да.
Что же происходит? Адепту Мбимаю хотелось верить в то, что Анасуримбор каким-то образом сумел подготовиться к этой угрозе… Но Мекеретриг без тени сомнений считал, что Обратный Огонь откроет ему… Что? Истину? Возможно, какой-то более глубокий и ужасающий слой откровений лежал под тем, что Маловеби уже удалось осознать…
Мог ли Аспект-Император быть обманут?
Колдуны избегали размышлений о Преисподней. Они наполняли свои жизни бесчисленными привычками, позволявшими им уклоняться от подобного рода мыслей.
Покрывший себя позором нелюдь-изгой вновь поднял взгляд и воззрился в Обратный Огонь, остававшийся для Маловеби игрой призрачных отблесков на устилавших пол зеркально-чёрных плитах. Переплетения языков пламени отбрасывали по всей поверхности точёной белой фигуры Мекеретрига тени, подобные текущей жидкости или струящемуся дыму. Через несколько мгновений взгляд его заволокло каким-то наркотическим остекленением, на лице же было написано полное опустошение.
– Со временем, – безучастно вымолвил он, – абсолютность и чудовищные масштабы этих мучений даруют спокойствие… и возвышают…
Отсветы пламени, скользящие по белой коже.
– И они никогда… никогда не повторяются… всегда разные… какая-то непостижимая арифметика…
Его эмалевое лицо исказилось ужасом.
– Мы называем это Стрекалом, – продолжил он хриплым от неистового напряжения голосом. – Именно оно связывало воедино наш Святой Консульт все эти тысячи лет… – На лице его отразился приступ мучительной ярости. – Возможность узреть совершённые против нас преступления! Вот что побуждает нас терзать ту непотребную мерзость, что представляет собой этот Мир! Мучения, явленные нам Обратным Огнём!
Он едва ли не проорал всё это, и теперь стоял, раздираемый чувствами, сухожилия выступили на его запястьях и шее, а руки сжимали пустоту.
– Но я не ощущаю никаких мучений, – сказал Анасуримбор.
Маловеби замер в своём оцепенелом небытии. Мекеретриг и вовсе несколько сердцебиений мог лишь моргать, прежде чем уставился на Аспект-Императора.
– Ты хочешь сказать, что Огонь лжёт?
– Нет, – ответил Аспект-Император. – Этот артефакт обеспечивает чувство неразрывности Сейчас с нашими душами, пребывающими вне времени на Той Стороне. Он позволяет этим состояниям перетекать друг в друга, словно жидкости, находящейся в сообщающихся сосудах, являя образы, которые Сейчас способно постичь. Огонь пламенеет истиной.
Хмурый, страдальческий взор.
– Так, значит, ты понимаешь, что ты брат мне?
Золотой Зал закачался вместе с полем зрения Маловеби – Аспект-Император, наконец, повернулся лицом к основателю Нечестивого Консульта.
– Нет… – ответил Анасуримбор. – Куда ты пал, будучи кормом, я низвергся как Голод.
Смерть.
Мёртвые тела, застывшие в каком-то гаремном сплетении. Башраг, лежащий навзничь и прикрывающий своею строенной рукой косматую голову, будто ребёнок, отсчитывающий мгновения во время игры в прятки. Нансурский колумнарий, словно бы упавший откуда-то с неба и растянувшийся в луже собственной крови. Ещё один колумнарий, прислонившийся головой к бедру первого и во всём, не считая выгнутой под неестественным углом шеи, выглядящий так, будто просто решил вздремнуть. И отрубленная рука, словно бы тянущаяся к его уху, намереваясь пощекотать его…
Всё это… жгло.
В мёртвой плоти была своего рода простота – спокойствие, своей исключительностью вознесённое над шелухой суеты. И эта неподвижность поразила её, словно вещь невообразимо прекрасная и неприкосновенная. Жить на свете означало растирать сумятицу возможностей, превращая их в нескончаемую нить действительности, и оставлять за собой миг за мигом, словно змея, сбрасывающая с себя бесконечную, сотканную из мучений кожу. Но умереть… умереть значило обретаться в земле, будучи самой землёю – непоколебимой и непроницаемой протяжённостью.
Только представьте – больше никогда не нужно дышать!
Она посмотрела на отрезанную голову красивого юноши – пухлые губы, ровные зубы в яме распахнутого рта. Когда-то она ценила молодых и красивых мужчин, удивляясь, что даже их непристойность может представляться чем-то возвышенным и чистым. Она представила себе, как ловит его взгляд в одном из позлащённых коридоров Андиаминских Высот, упрекая его за какую-то выдуманную оплошность – шаловливо флиртующая старая королева…