Алый Упырь, Суйяра'нин чудесным образом оставшийся невредимым, показался перед строем нангаэльцев. Его алые нимилевые облачения блестели, сияющие глаза и рот казались окнами, открывающимися в бурлящий в ярящейся топке котёл его души — души эрратика. Визжащие шранки толпились за его спиной, продолжая свой безумный натиск, невзирая на то, что видели, как каждый, осмелившийся поднять на алого воина дубину или тесак, стремглав падает с какого-то несуществующего обрыва. При виде мрачного строя нангаэльцев, Суйяра'нин практически ни на миг не задержавшись, продолжил ступать по грудам трупов, двигаясь прямо к первому ряду людских воинов…
Лорд Войенгар увидел, как его люди вздымают щиты и мечи, а затем просто поднимаются в воздух, и, кувыркаясь, улетают в кишащие массы Орды. А затем он сам ринулся на безумного квуйя, твёрдо держась на ногах там, где все остальные были отброшенны прочь — из за хоры в своём пупке, внезапно поняла какая-то его часть.
Хохоча, эрратик парировал яростный взмах его меча, направив ответный удар в незащищённое лицо нангаэльского графа, а затем выдернул из раны свой древний клинок. Ревущие нангаэльцы со всех сторон ринулись на него…лишь для того, чтобы рухнуть с Рубежа Безупречности навстречу своей погибели.
В итоге Алый Упырь перебрался через груду руин Дорматуз, швырнув всех, кто пытался напасть на него в кошмарную пучину Угорриора. Просто идя вперёд, безумный нелюдь прорезал в рядах тидонцев широкую борозду…
Джималетские кланы последовали за ним чудовищным бормочущим и бурлящим потоком, инстинктивно охватывающим фланги, проникающим глубоко внутрь сокрушённого строя. Шранки кромсали расстроенные ряды людей со свирепостью и ловкостью кошек, и буквально через несколько мгновений яростные схватки закипели повсюду, в том числе далеко за пределами непосредственного места прорыва — в глубине тидонской фаланги. Паря над разразившимся хаосом, Валсарта и адепты Мисунсай не имели другого выбора, кроме как оставить возникшую брешь Суйяра'нину. Спасение гораздо большего числа тех, кого его прорыв подверг опасности, и без того было трудом более чем достаточным.
И посему Алый Упырь, не встретив никакого сопротивления, взобрался на торчащее из груды обломков основание Дорматуз и, стоя на самом верху, хохотал и рыдал по причинам, уже тысячи лет как утратившим всякий смысл. Он воззрился на объятых ужасом Долгобородых и Плайдеолменов, поспешно строящихся на Тракте — там, внизу.
— Почему? — прогремел он на шейском, перекрывая всепоглощающий шум. Жуткая гримаса искривила, а затем и полностью изуродовала его идеальное, белое лицо.
— Почему вы ждали так долго?
Слепящая белая вспышка. Стрела с прикреплённой к ней безделушкой ударила его прямо в щёку — «шлепок», как называли такой удачный выстрел лучники-хороносцы, удар, площадь соприкосновения с хорой при котором достаточна, чтобы обратить колдуна в соль до самых костей. Суйяра'нин, в момент выстрела утвердившийся на достаточно ровной поверхности, остался стоять идеальной белой скульптурой, его меловое лицо навеки застыло в гримасе непередаваемой ярости, а знаменитый доспех по-прежнему облекал его тело своими замысловатыми алыми сочленениями.
Недоброй славы Алый Упырь был мёртв — и на сей раз окончательно.
Сыны Плайдеоля стояли, оцепенев, ибо каким-то образом само их понимание Мира ныне умалилось. И им ещё только предстояло осознать, что за этим последует.
Статуя Суйяра'нина накренилась вперёд, а затем упала, оказавшись растоптанной поступью ороговевших ног.
Брешь Дорматуз пала. Подобно полчищу термитов, устремляющемуся вперёд хитиновым наводнением, мерзость хлынула в пределы нечестивого Голготтерата.
В определённый момент атриум превратился в сверкающую топку.
Ярясь и неистовствуя, легендарный враку хлестал, бил и изрыгал из себя слепящую огненную блевотину. Скутула преследовал юную гранд-даму, ни на что более не обращая внимания, и лишь стремясь во что бы то ни стало настичь и покарать её. Ревущий с каким-то странным, ящерским негодованием, он вторгался следом за нею в каждую галерею, внутри которой она исчезала, и, прокладывая себе путь через отряды уршранков, крушил, пожирал и сжигал их — сжигал более всего остального, ибо галереи, после того, как он притискивался сквозь них, вспыхивали одна за другой. Линии, дуги и плоскости инхоройского золота изобиловали отражениями пламени, а дым клубами устремлялся сквозь перекрытия, сливаясь в поток достаточно плотный, чтобы заполнить собой весь громадный ствол шахты.
И она бежала, танцуя не столько с теми, кто жаждал убить и осквернить её, сколько, с чем-то, что было лишь частью большего механизма — системой внутри системы …
Она понимала истинную сущность героизма — то, как он сводит любое действие к противодействию, просто устраняя неосторожность, свойственную как страху, так и храбрости.
Она понимала природу отцовой силы.
Гвардейцы вопили и извивались, многие прыгали вниз лишь для того, чтобы разбиться о пол атриума, словно связка пылающих листьев. За исключением совсем немногих, все имеющие при себе хоры твари теперь бежали, спасаясь от огня и дракона. Она могла ощутить все точки небытия, рассеянные во чреве Рога и чувствовала, как некоторые из них угрожающе смещаются вверх или вниз, однако, рано или поздно всё равно падают, чтобы присоединиться к остальным — уже лежащим недвижно.
А часть её продолжала вести Счёт.
Чётырнадцать…
Тринадцать…
Балки застонали под тяжестью враку, который, словно чудовищная змея, заползал с одного яруса на другой. Скутула решил использовать громадную протяжённость своего тела для того, чтобы согнать её к основанию укоса, где он смог бы раздавить её даже вслепую. Неземной металл сотрясался под титаническими ударами…
Она же, обнажённая, не считая своих ожогов и Испепелителя, мчалась, удерживая безупречное равновесие и проникая, словно бесплотное видение, сквозь возносящиеся стены пламени. Снова и снова Скутула являлся из огненной пелены, воздвигаясь над нею с изяществом разворачивающейся стальной пружины, пластины его чешуи, кажущиеся в маслянистых отблесках пламени словно бы лакированными, алели от обуревающего враку гнева.
А она всё также продолжала крепко сжимать свой зачарованный меч…
Семь…
Шесть…
Исирамулис…Гибельный горн.
И она смеялась, танцуя вблизи яростного клацанья его челюстей, порхая словно бабочка, привязанная тонкой нитью прямо к рылу могучего враку. Она смеялась с неумолимым весельем, и в её голосе — таком звонком, что он, резонируя и отражаясь эхом от металлических стен, проникал во все уголки исполинского, перекошенного атриума — слышался смех маленькой девочки, забавляющейся с ужаснейшим драконом, когда-либо жившим на свете.
Скутула Чёрный выл, бушевал и крушил всё вокруг своим громадным змеиным телом.
А Анасуримбор Серва уворачивалась и ускользала от него, подсчитывая погибших и промахнувшихся уршранков.
Один…
Ноль…
— Сейчас! — крикнула она грохочущим колдовским голосом, перекрывшим рёв древнего враку, словно тихое пение арфы.
Свет.
Холод.
Ужас…
Дыхание.
Судорожный вопль явившегося в мир.
И затерявшегося в лавине уходящих.
Маловеби взглянул на череду уменьшающихся отражений Изувеченных, проступающих на переднем плане соггомантового плавника, а затем перевёл взгляд на сборище совершающих глотательные и хватательные движения паучьих лиц, отражающихся позади них.
— Я принёс божественному слово о преходящем, — сказал Анасуримбор. — И вы не так хорошо укрылись, как полагаете.
Обожжённый дунианин размашисто взмахнул рукой. Неожиданно вспыхнул свет, исходящий, казалось, от тысяч точек, разбросанных по пещероподобным сводам и глубинам зала, и являющий взору множество взаимосвязанных таинственных механизмов, настолько причудливых видом и формой, что они показались колдуну Мбимаю чем-то вроде текста, написанного на чужом языке.
— А ты сравнил бы свои храмы из обожжённого кирпича с подобным собором?
— Ковчег — вот наш аргумент, Брат. — Молвил невредимый монах, — Станешь ли ты отрицать материальное воплощение Логоса?
Святой Аспект-Император едва взглянул на увитую золотыми ухищрениями бездну.
— А что если Логос более не движет мною… — сказал он, а его размытое отражение, наконец, повернулось, чтобы рассмотреть шпионов-оборотней, толпящихся по краям Золотого Зала. — Что вы предпримете в подобном случае?
Несметные мириады огней погасли, приглушив сияние неземного золота до едва зримого мерцания — прожилок, поблёскивающих в чернеющей бездне. И впервые взгляд Маловеби зацепился за ещё одну демоническую голову, висящую на анасуримборовом бедре — за второго декапитанта. И впервые пленённый чародей заметил на этом месте точно такое же размытое пятно, какое искажало лик Анасуримбора — нечто вроде капельки чернил, как-то оказавшейся в лужице разлившейся ртути.
И увиденное заставило замереть его бесплотное сердце…
— Коррекцию, разумеется, — ответил безгубый дунианин.
…Висящий и что-то бормочущий кошмар.
— Тебя переиграли, Анасуримбор, — произнёс его одноглазый брат.
Рога — узловатые и жуткие, вздымающиеся вкось и вкривь, словно нарисованные пьяным или ребёнком картинки.
Четыре рога…
Нет…
— Но вы кое-что забыли, — усмехнувшись, сказал Анасуримбор.
Его отражение согнуло ногу в колене и топнуло по полу обутой в сандалию ступнёй…
Сокрушительный удар, от которого по обсидиановой полировке плит пошли концентрические разломы. Грохот, отразившийся эхом от остова конструкции и вернувшийся обратно с силой, покачнувшей всех присутствующих…
И голос, громыхающий без малейшего признака колдовства.
— Я здесь Господин!
Ужас лягнул его, как взбесившийся мул.
Второй Негоциант завопил в неслышимом покаянии.
Прощая Ликаро вместе со всеми его неисчислимыми пороками и грехами.