Айокли…Отец Ужаса…Князь Ненависти…
— Вы заманили меня сюда, ибо считали, что это место — Золотой Зал — ваше место…
Бог Бивня!
— Даже сейчас вы продолжаете верить, что это я нахожусь там, где властвует ваша Причинность.
Горе! Несчастье! Для всего человечества грядет Эпоха невыразимых скорбей!
— И отчего же, — произнёс обожжённый дунианин, указывая на безмолвствующую толпу шпионов-оборотней, — мы должны предполагать иное?
Низкий, рычащий смех, ужасающий непосредственностью своего воздействия — воспринимающийся так, словно кто-то щекотал его уши остриём ножа.
— Оттого, что во всём Мире нет другого места, коему довелось бы свидетельствовать большие ужас, мерзость и жестокость — чистую, незамутнённую травму. Ваш Золотой Зал ничто иное как пузырь, парящий прямо над Трансцендентной Ямой. Ад, братья мои. Ад пятнает здесь каждую тень, курится над каждой поверхностью, крадётся по всем распоркам и балкам…
Вновь и вновь скрипели могучие напряжения и силы. Вновь и вновь стонали сопрягающиеся стороны и противоречащие друг другу углы. Скопище отражений подобно поверхности взбаламученного омута искажалось движениями глубинных потоков — бурлением невероятной мощи.
— И потому, братья мои, это место — в большей степени, нежели любое другое во всём Мире…
Рука инфернальной фигуры затрепетала. Обезглавленное тело Кетьингиры рухнуло на зеркально-чёрные плиты. Одновременно с падением головы нечестивого сику правые руки шпионов-оборотней оказались прижатыми к полу. Привязанные к их ладоням хоры теперь намертво пригвождали существ к их собственным отражениям в полированном обсидиане.
Голова Анасуримбора превратилась в факел, струями извергающий яростное пламя.
— Как раз моё место.
Маловеби истошно завопил.
Старый волшебник не мог дышать.
Дитя было не серым, не посиневшим.
Оно было розовым и заходящимся беззвучным криком.
Сын.
Запрокинув голову, он взирал сквозь склизкую мокроту на окружающий ужас.
Его сын.
И сын, невероятным образом, абсолютно здоровый.
Эсменет беззвучно плакала и смеялась, нянча малыша так, чтобы Ахкеймион мог его видеть.
Он совершенно оцепенел, словно бы превратившись в пустоту — какую-то дыру, поражённо моргая, взирающую на новорождённую душу.
Миниатюрные пальчики хватали воздух, пытаясь нащупать материнскую грудь — тянущиеся, сжимающиеся.
Но всё, о чём он был способен помыслить — вот ещё одна воссиявшая свеча.
Ещё один зажжённый погребальный костёр.
Стыд заставил его перевести взгляд на Мимару, раскинув колени и тяжело дыша, лежащую на земле. Её голова опиралась на вывороченный из стен Голготтерата камень. Её глаза искали его, невзирая на все перенесённые ею страдания. И не было ничего, что по его ожиданиям могло бы принести облегчение от её изнурительных трудов, даже если бы прожитая им жизнь предполагала подобные ожидания. Кровь нечеловеческих тварей покрывала её голову и щёки, а её бесчувственное опухшее лицо принадлежало человеку, находящемуся на грани смерти. Она отбросила прочь костыль и дубину своего гнева, как и упрямство своего безумного рукоположения. Пропал и налёт смирения, лёгший на её чело после всех месяцев утомительного пути. От неё исходила одна лишь покорность — покорность и невинная жажда жить, зримая даже в хрупком сиянии рассвета иной жизни.
Он сразу же понял, что она сказала, хотя и не слышал ни слова из-за диких завываний Орды.
Ещё один.
Он взглянул на Эсменет, желая поделиться с нею этой новой тревогой, но увидел позади неё Тракт…
И первых тощих, прыгающих в смешавшиеся ряды людей как обезумевшие обезьяны.
Ужас…дошедший до такого предела, что сделался неотличимым от агонии. Обладай Маловеби телом, он бы сейчас, суча конечностями, забился бы так, словно ему вколотили гвоздь прямо в глотку.
— Вам суждено стать моими ангелами, — скрежетал Бог-сифранг голосом, нёсушим дыхание бесчисленных проклятых душ.
Шпионы-оборотни, из всех сил пытались сдвинуться с места, сочленения их мерзких лиц пульсировали от напряжения, но руки продолжали, как влитые, лежать на обсидиановых плитах. Отражение инхороя Ауракса выпрыгнуло из ямочки на соггомантовом наплыве, лишь для того, чтобы съёжиться позади стоящего на самой дальней из лестниц безгубого дунианина, жалко пытаясь заслониться своими крыльями от инфернального ужаса. Изувеченные оставались абсолютно неподвижными, неотрывно взирая на кошмарное видение, извергающее прямо перед ними пламя и тьму.
— Вы будете моим стрекалом — бичом для народов. Дети будут плакать, а мужи яриться и рыдать даже из-за слухов о вашем прибытии. И весь ужас и муки, посеянные вами — я пожну.
— Он скрывается где-то здесь, — с совершенно непроницаемым лицом сказал одноглазый дунианин, — родственники ищут его и он думает, что может спрятаться от…
Отражение Бога воздело когтистую руку и отражение дунианина словно бы сжалось в одну точку, череп смялся, будто фольга, конечности оказались с треском раздавлены, словно протащенные через тонкую, как веточка щёлку. В единый миг на месте одного из дуниан осталась лишь какая-то студенистая масса.
— Четыре брата, — рассуждал Князь Ненависти, — четыре Рога. Вместе мы пронзим этот Мир и выпьем его, словно спелый плод, висящий на высокой ветви.
Сама основа Золотого Зала содрогалась от демонического звучания его голоса — вековых стенаний, сочащихся из окружающей тьмы.
Четыре оставшихся дунианина переглянулись.
— Обратный Огонь ничто иное, как окно, через которое вы заглянули в мой Дом, — произнёс Тёмный Бог-Император, — и узрели то, что вас там ожидает. Преклонитесь предо мною, или познайте вечное проклятье…
Изувеченные поголовно уставились на него — уродливые повреждения были единственными выражениями их лиц. Шпионы-оборотни верещали, дёргались и тряслись от ужаса. А Маловеби вдруг узрел невозможное — маленького мальчика, крадучись, скользящего меж их неистовыми потугами и старающегося при этом оставаться за спиной инфернального отражения Ухмыляющегося Бога. Имперский принц? Несколько существ понемногу начали отрывать от пола пришпиленные к нему запястья.
Маловеби стенал, вертелся и бился внутри пределов своего заточения.
— Лишь я, братья…
Но стенами его тюрьмы было ничто, окружённое ничем.
— Лишь я и есть Абсолют.
А то, до чего невозможно дотронуться, невозможно и сокрушить.
Глава девятнадцатаяВозвращениеThe Unholy Consult
И она будет стенать, плача в Небеса и взывая к Нам,
Ибо Нам ведомо, какую душу и когда суждено матери явить миру.
Король объявил вне закона любые прорицания, сославшись на порождаемые ими беспорядки и впустую потерянные в фанатичном возбуждении жизни. Посему гадание на воде сделалось уделом ведьм.
Ранняя Осень, 20 Год Новой Империи (4132, Год Бивня), Голготтерат.
Бывают места, оказавшись в которых, люди уже не могут покинуть их — места, откуда нет возврата, и независимо от того насколько такие места далеки — в годах ли, в лигах ли, неважно — они всякий раз повергают сынов человеческих в отчаяние и ужас.
Опершись на копьё, старый волшебник тяжело поднялся на ноги.
Сын.
Ему удалось забраться на тушу башрага. Зашатавшись на неустойчивой мертвечине, он сумел восстановить равновесие, а затем взглянул вниз — в теснину Тракта.
У него сын.
Колдовские огни чудесными цветками распускались на ступенчатых укреплениях Забытья справа от него. Трепеща белым. Пульсируя бирюзовым. Сияя алым. Слева развалины Гвергирух громоздились до засыпанных сажей небес. Перед ним, примерно в сорока шагах, толпились на груде обломков инграульские секироносцы, поспешно усиливающие фалангу своих родичей, перегородившую глотку Тракта чуть далее в направлении руин Дорматуз. По всему переднему краю темнеющего построения Долгобородые толкались щитами и рубились, силясь остановить белесый потоп. Шранки, вскипая, словно разбивающийся о волноломы прибой, откатывались назад, превращаясь в скопище шипящих личинок, окружённых фиолетовыми брызгами и лиловым туманом…
Их было так много. Чересчур много.
У него сын! — осознал Ахкеймион.
Внезапно гностические огни воссияли по эту сторону внешних стен. Старый волшебник с благоговейным трепетом наблюдал как из пролома, оставшегося на месте Дорматуз, в пространство над узостью, кишащей бледнокожими тварями, ступили квуйя. Их черепа пылали богохульными смыслами, и зажатый между внешними укреплениями и Первым Подступом рукотворный каньон под натиском их убийственных трудов обратился в жерло вулкана.
Истребление было абсолютным. По Тракту словно прокатилось исполинское горнило, сперва поглощавшее, а затем возжигавшее белесые массы. Паника охватила выживших шранков. Хаос стал чем-то…ещё более хаотичным. Тракт превратился в кипящую вздымающимся пламенем котловину. Закованные в железо инграулы хлынули вперёд, довершая бойню.
Старый волшебник стоял, разинув рот и позабыв собственные Напевы. Никто иной как Владыка Випполь шествовал в авангарде наступающих квуйя — облаченный в древние доспехи из тонкой проволочной сетки и возносящий свою песнь с яростью души, обезумевшей от груза прожитых лет… А там! — там в небесах парил сам Килкуликкас — Владыка Лебедей, прославленный квуйя, некогда сокрушивший Дракона Ножей…
Келлхус призвал на подмогу Иштеребинт, поняла какая-то онемевшая его часть.
Существа под косою сынов Инграула валились, словно солома. Возжённые песнью сынов Элирику они пылали, как просмолённые факелы. Меч и огонь поглотили всех оставшихся тощих. Инграулы, торжествующе потрясая оружием, устремились вдоль выжженного дотла Тракта, намереваясь вновь захватить пролом.