Вы знаете его также хорошо, как самих себя, и ненавидите его так же, как и себя!
Лорды Ордалии разразились бурными выкриками, но не в знак приветствия или каких-то воинственных подтверждений услышанного, но в знак одобрения и согласия. Они вопили, словно осиротевшие братья, обретшие единство в отцовстве Смерти, на всём белом свете признающие лишь друг друга, а ко всем остальным и ко всему остальному относящиеся с презрением и страхом Серва и Кайютас выглядели несколько отстранёнными, как и всегда, но тоже обрадованными.
Они опасались, что уже потеряли его. И каким-то образом Пройас знал, что их отец повелел им захватить власть в том случае, если он не выдержит испытаний — если он не справится. Пройас — тот, кто был самым благочестивым из них…и наименее осведомлённым.
Сонмище кастовой знати бурлило, то отчаянно завывая, словно обезумевшие старухи, то крича, как мальчишки. Но, дойдя до пределов своего умоисступления, лорды Ордалии начинали им тяготиться, и, невзирая на обуревавшую их благодарность, они, подобно всем отважным душам, постепенно обращались к гневу и презрению. Он сумел внушить им ужас и отчаяние, наполненные священными смыслами, подсунув их лордам Ордалии под нос, словно математик, демонстрирующий свои расчеты и уравнения, согласно которым одной лишь ярости может оказаться достаточно, дабы обрести искупление. Благочестие никогда не стоит так дёшево, как в том случае, если выменивается на чьи-то жизни, а они, в конце концов, всегда были людьми злобными и жестокими.
Грешниками.
И посему они возжаждали вражьей крови. Пройас чувствовал это также ясно, как и они — необходимость возложить на кого-нибудь всю тяжесть своих грехов. На кого-то, кому не посчастливилось оказаться поблизости.
— Братья! — воззвал он, надеясь взнуздать их одной лишь упряжью своего голоса. — Бра…
Я опасался того, что могу найти здесь…
Голос, исходящий из разрывов между пространствами и мирами — словно бы поры на их коже превратились вдруг в миллионы ртов, изрекающих эти слова. Слова, испивающие воздух из их дыхания и бьющиеся их собственными сердцами. Эскелеса это ошеломило настолько, что он споткнулся и рухнул на спину, потянув за собой и Саккариса. Сияние лепестками исходило из дальней части Умбиликуса, находящейся за его, набитыми лордами и королями, ярусами. Все как один обернулись, не считая Пройаса, который и без того стоял лицом в нужном направлении и с самого начала видел исходящий из ниоткуда свет. И все как один узрели Его, ступившего на высочайший из ярусов — достаточно близко для того, чтобы сидящий неподалёку Сорвил, протянув руку, был способен коснуться сияющей фигуры. Казалось, само солнце спустилось на землю, скользнув вниз по собственному лучу — ослепительное сияние, запятнанное лишь двумя кляксами декапитантов. Золотистые локоны струились по одному из тех, расшитых драгоценностями, одеяний, которые экзальт-генерал неделями ранее заприметил в хранилище.
— Но теперь моё сердце возрадовалось, — молвил блистающий лик.
Лорды Ордалии, все как один, опустились на задрожавшие колени, обратив лица к пепельно-серой земле Шигогли.
Лишь Пройас и дети Аспект-Императора остались стоять.
— Пусть прозвенит Интервал. Пусть ликуют верные, а неверующие трепещут от страха.
Глава девятаяВеликое Соизволение
И посему были невинные попраны вместе с виновными, но не вследствие какого-то недомыслия, а исходя из жестокого, но мудрого знания о том, что невозможно их отделить друг от друга.
Ранняя осень, 20 год Новой Империи (4132 Год Бивня), Голготтерат.
Анасуримбор Келлхус…
Святой Аспект-Император, наконец, вернулся.
Сверкающие потоки и мельтешащие тени. В оцепенении Пройас наблюдал за тем, как его Господин и Пророк спускается с верхних ярусов, оставляя Сорвила и горстку стоящих неподалёку лордов провожать его изумлёнными взглядами. Свет не столько вырывался из него, сколько словно бы стекал с его кожи. А затем, сойдя вниз, он оказался рядом. Его сияние постепенно тускнело, словно бы он был вытащенным из костра угольком, пока, наконец, сумрак Умбиликуса не позволил узреть его как одного из них — как человека. Горний свет продолжал струиться от льняных прядей его бороды, создавая внутри Умбиликуса множество снежно-голубых теней, исходящих от изгибов и складок одеяний Аспект-Императора.
Келлхус остановился, наблюдая за тем, как люди, будто осы, собираются у его ног, а затем, усмехнувшись, наконец, взглянул на своего экзальт-генерала…теперь уже, как и все, опустившегося на колени.
— Г-господин… — запинаясь, пробормотал Пройас.
Обманщик.
Келлхус посвятил его в эту истину за предшествующие битве у Даглиаш недели. Пройас представлял себе, как широко раскинулись сети невероятного обмана Аспект-Императора — он даже понимал тот факт, что и это появление тоже было своего рода маскарадом — и всё же сердце его трепетало, а мысли заволакивала пена обожания. Не имело значения, насколько отчаянно упирался его разум — казалось, само сердце и кости его упрямо продолжали верить.
— Да! — возгласил Аспект-Император, обращаясь к распростёртому у его ног собранию. — Возрадовалось сердце моё! — Даже просто слушая его голос, экзальт-генерал чувствовал как некоторые из давно и мучительно напряжённых мышц его тела постепенно расслабляются. — И пусть никто теперь не утверждает, будто это я перенёс Великую Ордалию через Поле Ужаса на собственной спине!
Пройас мог лишь, мигая, смотреть на него — его тело, нет, само его существо пылало в…в…
— Поднимитесь, братья мои! — Смеясь, прогромыхал Келлхус. — Поднимитесь и говорите без церемоний! Ибо мы стоим сейчас на ужасающем поле Шигогли — на самом пороге Нечестивейшего Места!
Мгновение отчаянных колебаний, казалось вместившее в себя явственный образ взводимой пружины или капкана, а затем лорды Ордарии начали один за другим подниматься на ноги, следом за своими телами возвышая и свои голоса, полные облегчения и беспокойного ликования. Вскоре они собрались вокруг своего Пророка, шумно галдя, словно дети, потерявшие и вновь с трудом и лишениями обретшие любимого отца. Разразившись смехом легендарного героя, Келлхус простёр вперёд руки, позволив тем из них, кому посчастливилось оказаться поблизости, сжать его ладони.
Пройас стоял недвижимо и едва дышал.
Наконец-то…прошептал голос. Ну наконец-то…
Он ощущал, как с его плеч спадает груз чудовищной ответственности — настолько тяжкий и обременительный, что он, казалось, сейчас воспарит прямиком в небеса. По всему его телу прошла дрожь, и какое-то мгновение он опасался, что может свалиться в обморок от головокружения, вызванного этой внезапной невесомостью. Экзальт-генерал сморгнул прочь горячие слёзы и запечатлел на своём лице улыбку, наброшенную поверх отпечатка неисчислимых страданий…
Наконец-то…Обманщик он там или нет, наконец-то он сменит его.
Затем Пройас приметил сидящего в полном одиночестве Сорвила, ёжащегося от, казалось, ощущаемого лишь им холода, и всматривающегося в отпрысков Аспект-Императора, бок о бок стоящих всё на том же месте и бросающихся в глаза из-за своей сдержанности, несвойственной прочим присутствующим.
— Но что я вижу? — раздался звучный голос Святого Аспект-Императора. — Хогрим? Саккарис? Сиройон — храбрый всадник! Почему вы, сильнейшие средь всех нас, рыдаете столь неистово? Что за чёрная тень, омрачает ваши сердца?
Около семидесяти душ, поражённых и осчастливленных возвращением своего Святого Аспект-Императора, стопились вокруг него, но, казалось, будто у лордов Ордалии теперь на всех осталась одна-единственная глотка, столь единодушно их заставили умолкнуть эти слова.
Наступила тишина, нарушаемая лишь непроизвольными всхлипами — едва сдерживаемыми стенаниями, готовыми вновь сорваться на визг.
Хмурый взор Аспект-Императора поблек и выцвел до какой-то подлинно львиной безучастности, свидетельствующей о величавом, воистину отеческом узнавании страхов, ранее уже присущих им, но, казалось, давным-давно преодолённых. Стать Келлхуса стала для него постаментом, позволявшим выискивать лица и выхватывать их взглядом из общей массы.
— Что-то случилось в моё отсутствие. Что же?
Пройас заметил, что Кайютас потянул Серву за рукав. Его невесомость вдруг стала нематериальностью — дымом. Воспоминания о плотской силе Келлхуса окатили экзальт-генерала волною жара. Пронизывающие толчки. Сладострастные содрогания. Казалось впервые за долгие годы он вспомнил Найюра, измученного скюльвенда. Вспомнил, как вспоминал и ранее все эти годы, поднявшегося на Ютерум Ахкеймиона — дикого, окровавленного и обгоревшего, точно выхваченный из пламени свиток.
Никто не посмел ответить. Рядом с Аспект-Императором все они были словно тени и молоко.
— Что вы наделали?
И Пройас заметил это — увидел в той самой дыре внутри себя, где следовало быть его ужасу. Он увидел способ, путь, следуя которым мощь, соединённая с обожанием, отделяет всякую душу от остальных. Невзирая на всё, что им довелось пережить в месте, вопреки всему, что их связывало, в действительности ничто не имело значения, кроме Анасуримбора Келлхуса.
Он стоял там — точка сосредоточения, крюк, цепляющий каждую мысль, каждый взгляд. Высокий. Величественный. Облачённый в одежды, украшенные эмблемами своих древних куниюрских предков. Бледно-белый и золотой…
— Кто-нибудь ответит мне?
Он стоял там — дунианин, захвативший и поправший всё когда-либо бывшее меж людьми. Он возвёл их так, как возводят храмы математики и зодчие — исчислив и уравновесив линии сил, суммировав нагрузки, сохранив и перенаправив их так, что все они сходились в итоге к одной-единственной опоре … Одному непостижимому разуму.
— И что же? — воскликнул Келлхус. — Вы позабыли, где находитесь? Забыли, что за проклятая земля ныне простёрлась у вас под ногами?