Мужской крик, наполненный мучительной болью, приглушённый, но достаточно близкий, чтобы различить надсадный хрип и бульканье мокроты.
Он вырвал Благословенную императрицу из задумчивой дремоты, куда она ранее погрузилась, и заставил её вскочить на ноги. Эсменет стояла, моргая, вслушиваясь и костями чувствуя, что этот крик донёсся откуда-то изнутри Умбиликуса. Она мысленно выбранила Ахкеймиона последними словами, внезапно осознав, что вот именно на такой случай его присутствие и было необходимым. Ни одна другая душа на свете не могла быть более уязвимой, нежели роженица — не считая, разве что, младенца, которого она рожает.
Она схватила нож, приготовленный для обрезания пуповины, подкралась к порогу и осторожно отодвинула в сторону кожаный клапан с тиснёными изображениями.
— Мамочка? — всхлипнула позади Мимара. Близился очередной приступ.
Бросив на дочь раздражённый взгляд, она прижала палец к губам.
А затем вышла из комнаты.
Она пересекла прихожую. Она так напрягала слух, стараясь различить хоть какие-то звуки, кроме шумящего фоном водопада отдалённой резни, что уши её, казалось, покалывало.
Она проникла в проход и прокралась вдоль него, держа нож перед собой острием вперёд.
Она услышала бормочущие голоса… а затем надрывный кашель, по всей видимости, причинявший человеку, которого он обуревал, настоящие муки.
Она проскользнула в Палату Об Одиннадцати Шестах, и, присев на корточки возле скамьи мужа, стала ждать когда глаза привыкнут к свету. Она поморщилась из-за донёсшейся до её обоняния вони и вдруг заметила, что гобелены Энкину отсутствуют…
— Здесь? Ты уверен?
Она едва не вскрикнула от пришедшего узнавания, но из свойственной всем беглянкам привычки сдержалась, не издав ни звука.
— Мне…нужно…наблюдать…за…
Она вгляделась в обширные пространства Палаты.
— Но ведь там есть кровати!
— Отсюда…лучше…видно…
Рассеянный свет проникал в помещение через дыру на месте отсутствующей четвёртой стены, которую Келлхус исторг, дабы явить собранию Уверовавших королей всю нечестивую славу Голготтерата. Он сочился сквозь доски возвышающихся ярусов, будучи уже слишком тусклым, чтобы отбрасывать тени, но достаточно явственным, чтобы подчеркнуть царящий вокруг мрак. Ахкеймион сидел спиной к ней на одном из верхних ярусов, напротив огромной прорехи…заботливо ухаживая за каким-то обнаженным человеком, простёршимся прямо на грязных досках. Голова человека покоилась у старого волшебника на коленях.
— Ты…ты был прав…всё это время… Прав насчёт него.
Пройас?
— Нет-нет…мой мальчик… Я заблуждался!
Эсменет едва не затряслась от стыда — и облегчения. Конечно, он ушёл — как она и боялась. И, разумеется, он вернулся…
Он же Друз Ахкеймион.
Но она по-прежнему оставалась безмолвной и неподвижной, наблюдающей за очередным ярко освещённым местом из очередного укутанного в сумрак обиталища — таящаяся, как она таилась всегда, не желая тревожить других своим жульническим присутствием…
Меньшая сущность её души.
— Но он обманщик… — задыхаясь, просипел недужный король Конрии. — Он…дунианин…как ты и утверждал!
Ахкеймион поднял руку, заслонив свет, и, тем самым, на какой-то миг явив её взгляду свой сухощавый профиль.
— Взгляни сам… Голготтерат пал!
С учетом своего местонахождения, она не могла видеть этого зрелища.
— Разве? — содрогаясь, поинтересовался Пройас.
Это изумляло и даже ужасало — понимание, что она повернулась спиной к Апокалипсису…
— Ну, он вне всяких сомнений горит…
Анасуримбор Келлхус, её чёртов муж, бросал счётные палочки, играя на сам Мир — но её это совершенно не заботило…до тех пор, пока Мимара оставалась в безопасности.
— Ааа… — потянул Пройас, его голос, казалось, вновь обрёл нечто вроде былой горячности и твёрдости, хотя бы и лишь на мгновение. — Ну да. Должно быть…для тебя это…вроде нектара… Или даже наркотика… Подобное зрелище…
Ахкеймион ничего не ответил, продолжая обтирать лицо своего давнего ученика. Бледный свет заливал их, затемняя нижние части их тел, выбивая цвета и сообщая самим телам монохромность присущей им смертности. Король, умирающий на коленях колдуна…как в древние времена.
Эсменет стерпела боль своей трусости, унизительной неспособности либо раскрыть своё присутствие, либо потихоньку убраться отсюда. Она вспомнила о том, как когда-то очень давно подглядывала за ним в Амотее, после того как впервые прочла Священные Саги…после того, как отвергла его, в каком-то бреду польстившись на келлхусову постель. Она вспомнила тот миг, когда окончательно раскусила его, когда поняла, что именно красота была его настоящей и слишком человеческой слабостью…
Но всё это казалось ничтожным, в сравнении с тем, что происходило сейчас.
— Сможешь ли ты… — начал Пройас, лишь для того, чтобы голос его от мучительной боли сменился каким-то хрипящим свистом.
— Что смогу, дорогой мальчик?
— Сможешь ли ты…простить меня…Акка?
Неискренний смех.
— Проклятия жён, как и благословения колдунов ничего не стоят. Разве не так говорят у вас в Кон…
— Нет! — крикнул король, очевидно предпочтя страсть яростного восклицания любым возражениям или банальным отговоркам. — Моё имя… — продолжил он исказившимся голосом, — станет именем…которое мои дети…и дети моих детей будут проклинать в своих молитвах! Неужели ты не видишь? Он не просто предал казни моё тело! Я проклят, Акка!
— Как и я! — воскликнул волшебник, с улыбкой возражая ему. Эсменет увидела, как он беспомощно пожал плечами. — Но…постепенно к этому привыкаешь.
И тогда она поняла, что это было подлинным даром — способность выторговывать условия у собственной смерти.
— Да… — ответил Пройас, его голос на краткий миг будто бы снова обрёл былую лёгкость. — Но ведь…это же…я, Акка. Это же…я.
Ахкеймион с тупым неверием покачал головой. Оба мужчины рассмеялись, хотя расплатиться за это, из них двоих, пришлось лишь Пройасу. Он охнул и, захрипев, выгнулся от боли, на мгновение открыв её взгляду черные волосы своего лобка. Старый волшебник, поддерживая правой рукой голову любимого ученика, левой медленно протирал влажной тряпицей его грудь, шею и плечи. Он делал это до тех пор, пока судороги не прекратились — помогал Пройасу тем же способом, которым она помогала, и ещё будет помогать Мимаре.
В тишине тянулись мгновения. Эсменет, ощутив неудобство своей позы, опустилась на колени.
— Какая заносчивость… — сказал, наконец, Пройас голосом безжизненным и оттого тревожным.
Судя по его виду, Ахкеймион некоторое время силился понять, о чём речь.
— Что?
— Какая заносчивость…скажешь ты… Какое безоглядное и незамысловатое высокомерие…строить догадки о том…чего ты заслуживаешь…
Ахкеймион вздохнул, наконец, смирившись с тем, что Пройасу необходимо исповедаться.
— Дети частенько почитают меня мудрецом. Дети и всякие идиоты.
— Но…не я… Я почитал тебя… дураком…
Ахкеймион ничего ему не ответил — Эсменет сочла это свидетельством какой-то старой и даже им самим не до конца осознанной обиды. Такова сущность бремени, что мы налагаем друг на друга. Таковы хитросплетения жизни, оставленные нами, словно бурьян на невозделанных полях…
— Сможешь ли ты… — натужно дыша, спросил Пройас дрожащим голосом. — Сможешь ли ты…простить меня…Акка?
Старый волшебник прочистил горло…
— Только если ты пообещаешь держаться, мой мальчик. Только если ты будешь жи…
Но Пройас вдруг отбросил прочь заботливые руки Ахкеймиона собственной гротескно отёкшей и побагровевшей рукой. Он, неотрывно взирая на происходящее внизу буйное действо, выгнулся вперёд — лишь для того, чтобы самому застыть в пароксизме мучительной боли.
Эсменет перевела дыхание — достаточно громко, чтобы Ахкеймион тут же бросил в её сторону короткий взгляд.
Их глаза на миг встретились — два опустошённых лица.
— Взгляни! — задыхаясь, простонал Пройас, взмахом руки указывая в сторону Голготтерата. — Что-то…про-происходит…
Она увидела, как старый волшебник повернулся к отсутствующей стене — и тут же побледнел.
Не считая засевших в Акеокинои скюльвендов, первыми это заметили адепты Мисунай и Имперского Сайка, перестраивавшие свои ряды над Угорриором…хотя поначалу многие и не поверили своим глазам. На западе Окклюзия изгибалась идеальной дугой, достигая стелющейся поверху бесцветной туманной дымки и ограждая от взора всё, что простиралось за нею вплоть до самого Крушения-Тверди — упирающихся в лазурное небо заснеженных вершин Джималети. Никто иной, как Обве Гёсвуран, великий магистр Мисунай, чей взгляд был привлечён клубящимся столбом то ли дыма то ли пыли, первым заметил их…
Шранков, стекающих вниз по склону вдоль рытвины на западной дуге Окклюзии. Ещё большее их число через некоторое время показалось всего лишь лигой южнее. И ещё большее между этими двумя точками.
А затем очередное скопище тварей, изливаясь на равнину целыми тысячами, явилось с севера.
Адепты разразились воплями тревоги ужаса. Темус Энхору отправил тройки колдунов Имперского Сайка с сообщениями Серве, Кайютасу и Саккарису. Но представлялось весьма вероятным, что те уже обо всём знали, услышав происходящее, невзирая на адский грохот идущего внизу сражения…
Постоянно усиливающийся титанический ропот, раскалывающее небеса завывающее безумие собравшихся воедино невероятных множеств.
Всепоглощающий рёв Орды.
А затем, внезапно, словно вода, проломившая борт, полчища шранков хлынули вниз, затопив все расселины и склоны противоположного края Окклюзии потоком копошащихся белых личинок. Скопища бледных фигур заполнили всё, кроме самых отвесных вершин, во многих местах целыми пластами — сотнями и тысячами — срываясь со скал и обрывистых склонов, огромной волной устремляясь к собственной смерти. Мёртвые и искалеченные существа скатывались кувырком по изрезанным рытвинами косогорам, накапливаясь в канавах и ямах, заполняя собою овраги, покрывая склоны грудами тел до тех пор, пока очередные сорвавшиеся с обрывов твари не начинали невредимыми подниматься после падения, возвращаясь к спешному бегу — до тех пор, пока Окклюзия не стала ничем иным, как кучкой изолированных вершин, окружённых бурлящим водопадом, который, растянувшись на целые лиги, изливался вниз и растекался вовне грязным потоком, состоящим из бесчисленных тысяч.