Джималетские кланы последовали за ним чудовищным бормочущим и бурлящим потоком, инстинктивно охватывающим фланги, проникающим глубоко внутрь сокрушённого строя. Шранки кромсали расстроенные ряды людей со свирепостью и ловкостью кошек, и буквально через несколько мгновений яростные схватки закипели повсюду, в том числе далеко за пределами непосредственного места прорыва - в глубине тидонской фаланги. Паря над разразившимся хаосом, Валсарта и адепты Мисунсай не имели другого выбора, кроме как оставить возникшую брешь Суйяра’нину. Спасение гораздо большего числа тех, кого его прорыв подверг опасности, и без того было трудом более чем достаточным.
И посему Алый Упырь, не встретив никакого сопротивления, взобрался на торчащее из груды обломков основание Дорматуз и, стоя на самом верху, хохотал и рыдал по причинам, уже тысячи лет как утратившим всякий смысл. Он воззрился на объятых ужасом Долгобородых и Плайдеолменов, поспешно строящихся на Тракте – там, внизу.
- Почему? – прогремел он на шейском, перекрывая всепоглощающий шум. Жуткая гримаса искривила, а затем и полностью изуродовала его идеальное, белое лицо.
- Почему вы ждали так долго?
Слепящая белая вспышка. Стрела с прикреплённой к ней безделушкой ударила его прямо в щёку – «шлепок», как называли такой удачный выстрел лучники-хороносцы, удар, площадь соприкосновения с хорой при котором достаточна, чтобы обратить колдуна в соль до самых костей. Суйяра’нин, в момент выстрела утвердившийся на достаточно ровной поверхности, остался стоять идеальной белой скульптурой, его меловое лицо навеки застыло в гримасе непередаваемой ярости, а знаменитый доспех по-прежнему облекал его тело своими замысловатыми алыми сочленениями.
Недоброй славы Алый Упырь был мёртв – и на сей раз окончательно.
Сыны Плайдеоля стояли, оцепенев, ибо каким-то образом само их понимание Мира ныне умалилось. И им ещё только предстояло осознать, что за этим последует.
Статуя Суйяра’нина накренилась вперёд, а затем упала, оказавшись растоптанной поступью ороговевших ног.
Брешь Дорматуз пала. Подобно полчищу термитов, устремляющемуся вперёд хитиновым наводнением, мерзость хлынула в пределы нечестивого Голготтерата.
В определённый момент атриум превратился в сверкающую топку.
Ярясь и неистовствуя, легендарный враку хлестал, бил и изрыгал из себя слепящую огненную блевотину. Скутула преследовал юную гранд-даму, ни на что более не обращая внимания, и лишь стремясь во что бы то ни стало настичь и покарать её. Ревущий с каким-то странным, ящерским негодованием, он вторгался следом за нею в каждую галерею, внутри которой она исчезала, и, прокладывая себе путь через отряды уршранков, крушил, пожирал и сжигал их – сжигал более всего остального, ибо галереи, после того, как он притискивался сквозь них, вспыхивали одна за другой. Линии, дуги и плоскости инхоройского золота изобиловали отражениями пламени, а дым клубами устремлялся сквозь перекрытия, сливаясь в поток достаточно плотный, чтобы заполнить собой весь громадный ствол шахты.
И она бежала, танцуя не столько с теми, кто жаждал убить и осквернить её, сколько, с чем-то, что было лишь частью большего механизма – системой внутри системы …
Она понимала истинную сущность героизма – то, как он сводит любое действие к противодействию, просто устраняя неосторожность, свойственную как страху, так и храбрости.
Она понимала природу отцовой силы.
Гвардейцы вопили и извивались, многие прыгали вниз лишь для того, чтобы разбиться о пол атриума, словно связка пылающих листьев. За исключением совсем немногих, все имеющие при себе хоры твари теперь бежали, спасаясь от огня и дракона. Она могла ощутить все точки небытия, рассеянные во чреве Рога и чувствовала, как некоторые из них угрожающе смещаются вверх или вниз, однако, рано или поздно всё равно падают, чтобы присоединиться к остальным – уже лежащим недвижно.
А часть её продолжала вести Счёт.
Чётырнадцать…
Тринадцать…
Балки застонали под тяжестью враку, который, словно чудовищная змея, заползал с одного яруса на другой. Скутула решил использовать громадную протяжённость своего тела для того, чтобы согнать её к основанию укоса, где он смог бы раздавить её даже вслепую. Неземной металл сотрясался под титаническими ударами…
Она же, обнажённая, не считая своих ожогов и Испепелителя, мчалась, удерживая безупречное равновесие и проникая, словно бесплотное видение, сквозь возносящиеся стены пламени. Снова и снова Скутула являлся из огненной пелены, воздвигаясь над нею с изяществом разворачивающейся стальной пружины, пластины его чешуи, кажущиеся в маслянистых отблесках пламени словно бы лакированными, алели от обуревающего враку гнева.
А она всё также продолжала крепко сжимать свой зачарованный меч…
Семь…
Шесть…
Исирамулис…Гибельный горн.
И она смеялась, танцуя вблизи яростного клацанья его челюстей, порхая словно бабочка, привязанная тонкой нитью прямо к рылу могучего враку. Она смеялась с неумолимым весельем, и в её голосе – таком звонком, что он, резонируя и отражаясь эхом от металлических стен, проникал во все уголки исполинского, перекошенного атриума – слышался смех маленькой девочки, забавляющейся с ужаснейшим драконом, когда-либо жившим на свете.
Скутула Чёрный выл, бушевал и крушил всё вокруг своим громадным змеиным телом.
А Анасуримбор Серва уворачивалась и ускользала от него, подсчитывая погибших и промахнувшихся уршранков.
Один…
Ноль…
- Сейчас! – крикнула она грохочущим колдовским голосом, перекрывшим рёв древнего враку, словно тихое пение арфы.
Свет
Холод.
Ужас…
Дыхание.
Судорожный вопль явившегося в мир.
И затерявшегося в лавине уходящих.
Маловеби взглянул на череду уменьшающихся отражений Изувеченных, проступающих на переднем плане соггомантового плавника, а затем перевёл взгляд на сборище совершающих глотательные и хватательные движения паучьих лиц, отражающихся позади них.
- Я принёс божественному слово о преходящем, - сказал Анасуримбор. – И вы не так хорошо укрылись, как полагаете.
Обожжённый дунианин размашисто взмахнул рукой. Неожиданно вспыхнул свет, исходящий, казалось, от тысяч точек, разбросанных по пещероподобным сводам и глубинам зала, и являющий взору множество взаимосвязанных таинственных механизмов, настолько причудливых видом и формой, что они показались колдуну Мбимаю чем-то вроде текста, написанного на чужом языке.
- А ты сравнил бы свои храмы из обожжённого кирпича с подобным собором?
- Ковчег – вот наш аргумент, Брат. - Молвил невредимый монах, - Станешь ли ты отрицать материальное воплощение Логоса?
Святой Аспект-Император едва взглянул на увитую золотыми ухищрениями бездну.
- А что если Логос более не движет мною… - сказал он, а его размытое отражение, наконец, повернулось, чтобы рассмотреть шпионов-оборотней, толпящихся по краям Золотого Зала. – Что вы предпримете в подобном случае?
Несметные мириады огней погасли, приглушив сияние неземного золота до едва зримого мерцания – прожилок, поблёскивающих в чернеющей бездне. И впервые взгляд Маловеби зацепился за ещё одну демоническую голову, висящую на анасуримборовом бедре – за второго декапитанта. И впервые пленённый чародей заметил на этом месте точно такое же размытое пятно, какое искажало лик Анасуримбора – нечто вроде капельки чернил, как-то оказавшейся в лужице разлившейся ртути.
И увиденное заставило замереть его бесплотное сердце…
- Коррекцию, разумеется, - ответил безгубый дунианин.
…Висящий и что-то бормочущий кошмар.
- Тебя переиграли, Анасуримбор, - произнёс его одноглазый брат.
Рога - узловатые и жуткие, вздымающиеся вкось и вкривь, словно нарисованные пьяным или ребёнком картинки.
Четыре рога…
Нет…
- Но вы кое-что забыли, - усмехнувшись, сказал Анасуримбор.
Его отражение согнуло ногу в колене и топнуло по полу обутой в сандалию ступнёй…
Сокрушительный удар, от которого по обсидиановой полировке плит пошли концентрические разломы. Грохот, отразившийся эхом от остова конструкции и вернувшийся обратно с силой, покачнувшей всех присутствующих…
И голос, громыхающий без малейшего признака колдовства.
- Я здесь Господин!
Ужас лягнул его, как взбесившийся мул.
Второй Негоциант завопил в неслышимом покаянии.
Прощая Ликаро вместе со всеми его неисчислимыми пороками и грехами.
Сам Мир превратился в крутящиеся вокруг неё мельничные механизмы и жернова – колёса всякой души вращались внутри колёс, шурша каждое в свой черёд, но издавая при этом и совместный, всепоглощающий скрежет. И Голготтерат в пределах Сущего был наиболее яростно крутящимся механизмом.
Самым непредсказуемым местом.
- Сейчас, Кайютас!
Ещё крича, она почувствовала его – укол небытия, появившийся в двух шагах справа от неё, будто вытащенный из кармана…
Ей не было необходимости слышать щелчок…
Стрела едва задела её кулак, но этого было достаточно – да, более чем достаточно.
Древний Испепелитель не столько выскользнул из её руки, сколько упал вместе с рукою…
Принцесса рухнула на колени, схватившись за культю, оставшуюся на месте правого запястья. Хлынула кровь, растворяя соль будто снег.
Сотня, подумала она, глядя на то, как гибельной угрозой воздвигается над нею Скутула, ухмыляясь истекающей огнём пастью…
Сотня камней.
Стоя на коленях у самого края обуглившейся галереи, она скорчилась над обрубком руки. Исполинский змей навис над нею, его чудовищная голова склонилась, шипы на гребне ликующе грохотали. Нити пылающей слюны тянулись из пасти. Изумруды его глаз восторжённо сверкали.
- Долгие века минули, - прорычал легендарный враку, - с тех пор, как в последний раз мы лакомились героем, подобным тебе…
По-прежнему оставаясь на коленях, она распрямилась, бестрепетно встретив злобный взгляд.