Оставляя Серву у холма, он надеялся бежать прочь от алчущих толп, но теперь обнаружил по обе стороны от себя ещё большие скопища безумцев, жадно пожирающих человеческую плоть. Он упал на колени, рухнув прямо в эту, лишённую всякой жизни, грязь. Воплощённое зверство, казалось, повисло в воздухе плотной и вязкой как молоко пеленой. Мысль о возможном сражении посетила его сердце пылкой надеждой на то, что Консульт не упустит случая именно сейчас явить всю свою давно скрываемую мощь. Думы о гибели и обречённости. И какое-то время казалось (как это всегда бывает с помыслами о бедствиях), что это должно непременно случиться, что на плечи его всё сильнее и сильнее давит груз неотвратимо приближающегося возмездия. Ведь независимо от того, насколько безразличны и безучастны Боги, грехи столь чудовищные и безмерные, как те, что ему довелось засвидетельствовать, не могут не пробудить их…
Но ничего не происходило.
Он оглянулся, бросив взор через поражённые пороком просторы Агонгореи на Рога Голготтерата, сияющие в солнечном свете над буйством вершин Окклюзии. Сорвил мог бы закрыть их золотые изгибы одним своим большим пальцем, но в душе продолжал содрогаться, понимая…помня…всю невообразимость их подлинных размеров. В них чудилась какая-то заброшенность, будто они были совершенно безлюдны и вообще лишены всякой жизни.От Рогов исходило абсолютное безмолвие, и Сорвил вздрогнул от предчувствия, что они давным-давно мертвы. Неужели Ордалия прошла сквозь все безжалостные просторы Эарвы, чтобы осадить ничто - пустоту? Неужели они, подобно безутешному Ишолому, впустую преодолели все эти величайшие испытания?
Он рухнул вперёд. Течение времени, обычно бывшее чем-то вроде пустого каркаса, превратилось в нечто, напоминающее сточную канаву, забитую во время потопа какими-то отвратными сгустками - влажной и хлюпающей мерзостью. Стоило на миг открыть глаза, как взгляд его немедля замечал очередную неописуемую сцену. Воплощённая скверна, исходящая миазмами разложения. Было противно даже просто дышать этим воздухом. Он рыдал, но не был способен даже почувствовать слёз, не говоря уж о том, чтобы понять, что плачет он сам.
Шшшш, милый мой.
Он понял, что лежит ничком на земле. Перед ним, словно изящная ваза, украшенная нежно-белыми лепестками, стоял аист – недвижный как чистая красота и безмолвный как сама непорочность. Его силуэт отбрасывал на бесплодную землю тень, напоминающую жатвенную косу.
- Матерь? – прохрипел он.
Взглянув на него, аист прижал жёлтый нож клюва к своей длинной изогнутой шее. Кровь, понял сын Харвила, следя за алыми бусинками, стекающими с янтарного кончика.
- Ты видишь, Сорва?
- Т-то, ч-что я должен сделать?
- Нет, дитя моё. То, что ты есть.
От бесчисленных знамён, выделявших различные языки и народы, осталась лишь малая часть. То, что раньше было ровными рядами палаток и разноцветных шатров ныне стелилось по равнине, словно выброшенный кем-то мусор – местами наваленный грудами, а местами раскиданный. Лагерь представлял собой какой-то грязный бардак – едва ли не издевательскую насмешку над его прежним гордым величием. И был при этом совершенно пуст.
В какой-то момент Сорвил понял, что бродит по месту, в определённом смысле переполненному хаосом почти настолько же абсолютным, как и безумие, творящееся сейчас там на равнинах. День клонился к закату. Тени всё удлинялись, своими резкими, тёмными очертаниями, словно бы разделяя палатки между собой. Беспорядок и неухоженность бросались в глаза с каждым взглядом. Разбросанные лошадиные кости. Провисшая до земли холстина палаток. Отхожие места, выбранные из-за близости и удобства. Замаранные одеяла. Всё это выглядело так, будто сквозь лагерь диким потопом прошла какая-то варварская орда, ибо вещи, брошенные в спешке и небрежении, служат таким же ясным свидетельством произошедшего краха, как и вещи, раскиданные и распотрошённые во время грабежа.
Все до единой палатки оказались пустыми, никем не занятыми и брошенными своими владельцами, а все поверхности, как внутри их, так и снаружи, в разводах и пятнах.
Он скитался меж ними, поражённый ужасом, быстро отчаявшись обнаружить тут хоть кого-то или что-то. Знамёна с Кругораспятиями, как и прежде, висели повсюду, но приобрели такой странный цвет и так сильно истрепались, что казались символами какого-то ущербного бога. Сорвилу пришло в голову, что творящееся на равнинах безумие вполне могло оказаться фатальным, что дьявольская одержимость, овладевшая людьми Кругораспятия, может теперь и вовсе не оставить их…
Возможно, он ныне свидетельствует позорный конец Великой Ордалии. Возможно, Воинство Воинств так и умрёт, осознав, что всё это время оно же само и было собственным заклятым врагом.
Первая услышанная им строфа показалась ему обычной шалостью ветра, завыванием воздуха, проносящегося сквозь разруху и тлен. Однако, стоило ему сделать лишь несколько шагов в направлении, откуда доносился звук, как его истинный источник сделался очевидным. То были люди, творящие совместную молитву.
Возлюбленный Бог Богов,
Ступающий среди нас
Неисчислимы твои священные имена…
Король Сакарпа миновал три стоявших один за другим шатра – покосившиеся и покрытые печально провисшей, давно выцветшей тканью, и увидел небольшой холм, напоминающий торчащий вверх и словно бы поросший щетиной подбородок, ибо всё вокруг него было уставлено множеством импровизированных укрытий. Коленопреклоненные люди заполняли его склоны, все как один обратившие свои лица к вершине, где стоял ведший молитву, но при этом выглядящий, будто какой-то дикарь, Судья (один из немногих выживших, как он выяснил позже), почерневшее лицо которого обращено было вверх, а руки словно бы пытались вцепиться в безучастные небеса.
Молитвенное собрание отказавшихся от пищи.
Молитва завершилась, и все они молча склонили головы, Сорвилу же внезапно стало стыдно, что он один из всех присутствующих стоит на ногах, оставаясь столь безучастным и столь…заметным. Несмотря на их растрёпанный и бесноватый облик он знал этих, некогда прославленных, воинов Трёх Морей. Он по-прежнему способен был отличить айнонцев от конрийцев, а шайгекцев от энатпанейцев. Он различал даже агмундрменов и куригалдеров – столь обширны были его знакомства. Ему известны были названия их столиц, имена их королей и героев…
- Верни его нам! – внезапно завыл, взывая к небесам, безвестный Судья. Страстный пыл искажал его голос так же сильно, как и лицо. – Умоляю тебя Бог Богов, ниспошли нам нашего Короля Королей.
И вдруг все они, обратив лица к в пустому небу, возопили и горестно запричитали, жалуясь, проклиная, моля, а более всего прочего упрашивая …
Умоляя вернуть им Анасуримбора Келлхуса.
Демона.
- Лошадиный Король! – раздался вдруг громкий возглас, в котором звучала такая недоверчивость, что всё собрание до последнего человека погрузилось в молчание. И Сорвилу почудилось, что он увидел его ещё до того, как взгляд сумел выхватить его из сумятицы всех этих почерневших от солнца лиц…лицо друга…
Его единственного друга!
Цоронга стоял там, измождённый и изумлённый.
Они обнялись, а затем, не стыдясь, зарыдали друг у друга в объятиях.
На Поле Ужаса обрушилась ночь
Цоронга более не разбивал свой шатёр целиком, но обитал в пределах того пространства, которое мог обеспечить единственный воткнутый в землю шест. Весь простор и даже пышность его обиталища канули в небытие, сменившись куском обычной холстины. Он потерял всю свою свиту до последнего человека.
- Они не вернулись из Даглиаш, - сказал наследный принц Зеума, избегая встречаться с ним взглядом, - Ожог поглотил их. После того, как ты оставил Ордалию, Кайютас держал меня при себе как посыльного, так что…
Сорвил смотрел на него, подобно человеку, вдруг понявшему, что он только что оглох. Ожог?
- Цоронга…что вообще тут произошло, пока меня не было, брат?
Колебания. Взгляд неуверенный, блуждающий где-то понизу.
- Случилось такое…я видел такие вещи, Сорва… - человек почему-то низко склонил голову, - и делал…
- Какие вещи?
Цоронга несколько биений сердца неотрывно смотрел на собственные большие пальцы.
- Ты стал совсем взрослым, - наконец сказал он, озорно глянув на Сорвила, - Выглядишь прямо как нукбару. Теперь у тебя в глазах кремень.
Соврил вернул на место отвисшую челюсть.
- Как ты справляешься, брат?
Взгляд Цоронги был полон такого затравленного недоумения, что Сорвилу, человеку, ничего не знающему о случившемся, это даже показалось забавным.
- Голодаю, как и все… - пробормотал он. Во взгляде его мелькнуло нечто убийственное. – Сильно.
Сорвил внимательно всмотрелся в него.
- Ты голодаешь, ибо у тебя недостаточно пищи, что тут такого?
- Скажи это своей несчастной кляче! Я ведь не обещал сберечь её, не так ли?
Сорвил смешался.
- Я говорил о шранках. - Странная гримаса, сопровождаемая хрипящим стоном. - Как ты думаешь, чем мы ещё питались всё это время?
- Тощие насыщают лишь тело и только распаляют…аппетит…
Будучи сакарпцем он знал об опасностях, поджидающих тех, кто употребляет в пищу шранков. Жизнь в Пограничье была слишком трудна, и не было зимы, когда Соггских Чертогов не достигали бы слухи о случившихся там и сям развратных оргиях. Но всё же, это были лишь слухи.
- А душа остаётся голодной, - продолжал Сорвил, - и истощается. Те, кто ест их чересчур долго, превращаются в беснующихся зверей.
Цоронга теперь пристально смотрел на него. Самый тяжёлый момент миновал.
- На вкус они словно рыба, - сказал Цоронга, потянувшись подбородком от ключицы к плечу, - и одновременно будто ягнёнок. И меня текут слюнки от одного упоминания о них…
- От этого можно излечиться, - пробормотал Сорвил.
- Я не болен, - ответил Цоронга, - те, кто был болен ушли, последовали за экзальт-генералом прямиком к своему проклятию.
Затем, с несколько преувеличенными ужимками человека, вспомнившего нечто важное, он вскочил на ноги и, пробравшись сквозь палатку, начал рыться в недрах своей молитвенной сумы.