Взгляд его голубых глаз не столько пронзил экзальт-генерала, сколько обрушился на него.
- Что именно ты приказал сделать?
Пройас бросил взгляд на кружащийся рядом с ним карнавал лиц. Выражения некоторых были пустыми, у других же они уже предвосхищали готовые разразиться страсти.
- Приказал…приказал напасть на… - его нижняя губа дёрнулась и застыла, скованная спазмом. Экзальт-генерал судорожно сглотнул. – Приказал напасть на тех, кого в Даглиаш поразила та ужасная болезнь…
- Напасть на них? – рявкнул Келлхус. Для Пройаса это прозвучало дико и даже кошмарно, ибо он вдруг ощутил себя оказавшимся внутри какой-то всесокрушающей области, очерченной нечеловеческим постижением вопрошающего или, скорее, ведущего допрос Святого Аспект-Императора. Сколько раз? Сколько же раз ему доводилось наблюдать за тем, как Келлхус низводит гордых мужей, превращая их в существ заикающихся и бессильных, одним лишь подобным взглядом или тоном?
- Ты с-сказал мне…
Оставшись в полном одиночестве, он стоял, подолгу и часто моргая, будто выведенный на чистую воду и страшащийся неизбежного наказания ребёнок.
Ещё несколькими мгновениями ранее казавшийся безукоризненным, ныне облик Святого Аспект-Императора выдавал все тяготы, обрушившиеся на него за время его отсутствия. Оборванные пряди, выбивающиеся из заплетённой и аккуратно уложенной бороды. Чёрные полумесяцы, залегшие под глазами. Обожжённые по краям рукава.
- Что я сказал тебе?
- Ты сказал мне…сказал…накормить их.
Такое невероятное, переворачивающее весь его мир предательство…тщательно и скрупулёзно подготовленное, настолько выверенное, что Части внутри него взроптали и в ужасе отпрянули прочь – все до единой, не считая убеждённости, что именно и только он сам и был здесь обманщиком.
- Накормить? Пройас…Что же ещё ты мог сделать?
- Н-н-нет. Накормить их…ими же.
До этого мига Келлхус обращался к нему с видом и манерами отца, имеющего дело с собственным младшим сыном – самым докучливым из всех, но и самым любимым. Но теперь исходящее от него ощущение всепрощающей мольбы исчезло, сперва сменившись хмурым замешательством, потом возмущённым пониманием и, наконец, окончательным…Приговором.
Осознание бессмысленности всего происходящего пронзило Пройаса от макушки до пяток. Всё это лишь фарс. Актёрская игра. Он едва не захихикал, закатывая глаза и жестикулируя …
Безумие…Всё это…С самого начала.
- Я накормил их! Как ты и велел!
Ему хотелось кататься по земле или пройтись колесом.
- Тебе кажется, что всё это, - отблеск чего-то чуждого и нечеловеческого в его взгляде, - забавно, Пройас?
Лорды Ордалии возмущённо зашумели. Место было уже подготовлено, и они едва не попадали друг на друга, спеша поскорее занять его. Пройас зарыдал бы, если бы теперь вообще мог выдавить из себя слёзы. Но сама эта способность оказалась ныне отнятой у него, и посему он улыбнулся фальшивой, дурашливой улыбкой, как делают это гонимые дети, дразнящие своих преследователей ради того, чтобы ещё сильнее раззадорить их. Улыбнулся, адресуя эту гримасу органам вокруг своего сердца и воззрился на своих братьев, прославленных Уверовавших королей Среднего Севера и Трёх Морей.
Достаточно было лишь вспомнить о малодушии, чтобы распутать все наивные хитрости этих людей, присущий им рефлекс, простой, как глотание – извечное желание считать себя пострадавшими. Ибо кому на целом свете (не считая Обожжённых) довелось страдать больше, нежели им? Кто испытал большие муки (не считая убитых, изнасилованных и сожранных)? В отсутствии своего Светоча они заплутали, а затем согрешили, обратив души к тому, кто посмел объявить свет их Господина и Пророка своим собственным…
И доверились ему.
Так экзальт-генерал склонил их к пороку, приказал совершить деяния, столь злые и греховные, что невозможно даже представить. Он использовал их замешательство, вызванное голодом, смятением и страданиями, и устроил нечестивый пир на их честных, открытых сердцах…
И тем самым предал всё священное, всё святое.
- Как давно? – вскричал Святой Аспект-Император голосом и тоном человека, которому чьё-то предательство вдребезги разбило сердце. Ручейки слёз, серебрящиеся в сиянии пустого неба, заструились по его щекам, ибо глубоким и отчаянным было его притворное горе.
Пройас мог ответить ему лишь диким взглядом.
- Скажи мне! – восстенал лик, некогда бывший его храмом. – Предатель! Злодей! Фальшивый, - вдох, на мгновение прервавший эти исступлённые излияния, - друг! – Анасуримбор Келлхус поднял свою, окружённую золотистым сиянием руку, трясущуюся в искусном подобии едва сдерживаемого неистовства. – Скажи мне, Нерсей Пройас! Как давно ты служишь Голготтерату!
И они были там, воздвигаясь, нависая над бесплодными пустошами Шигогли – золотые ножи, укреплённые в болезненном наросте и устремлённые в брюхо небес угрозой, долженствующей искупить любое совершённое зло.
- Когда ты впервые бросил свои счётные палочки с Нечестивым Консультом?
И тогда Пройас постиг истину о том алтаре, к которому когда-то было устремлено всякое его дерзание, весь жар его души. Алтарю, что так жадно поглотил все его жертвы. Он увидел то, что так много лет назад довелось узреть Ахкеймиону…
Ложного Пророка.
Это было, осознала какая-то его Часть, первое откровение -словно некий свет, соединяющийся со светом и проникающий всё глубже и глубже, порождая, тем самым, всё более полное понимание. Постижение. Он понял, что Кайютас всё знал с самого начала, а Серва – нет. Он увидел то, чего каким-то образом не замечал весь Мир, хотя многие, ох многие, и подозревали. Он постиг, хоть ему и не хватало слов, даже то, что он ныне находится именно там, где ему определено находиться Причинностью.
На том самом месте, что было ему уготовано.
Всё превратилось в буйство и беспорядок, в какое-то странное, праздничное бурление, знаменующее отмену по-настоящему чудовищных преступлений. Чьи-то руки хватали и мутузили его. Его сбили с ног точно куклу, обряженную в человеческие кожу и волосы. Лица его возлюбленных братьев, его товарищей – заудуньяни, плыли вокруг него, подпрыгивая, словно раздувающиеся на поверхности закипающей воды пузыри – у некоторых, как у короля Нарнола, бледные от жалости и замешательства, у других, как у лорда Сотера, обезумевшие от гнева. Пройасу не нужно было видеть своего Господина и Пророка, чтобы знать, что тот немедля ринулся в самую гущу событий, ибо мало кто из лордов Ордалии, желающих выразить Его волю как свою собственную, не оглядывался на Аспект-Императора столь же неосознанно, как и беспрестанно. Пройас яростно брыкнулся, чем, судя по всему, донельзя удивил схватившие его руки, и в этот момент увидел его, Анасуримбора Келлхуса, стоящего в самой толчее, среди своих Уверовавших королей, но словно бы каким-то образом остающегося в отдалении – будучи недосягаемым и неприкосновенным. Взгляды их на мгновение встретились – Пророка и его Ученика…
Ты всё это спланировал.
Голубые глаза смотрели на него также, как они смотрели всегда – одновременно и взирая на экзальт-генерала пристальным взглядом и изучая его с ужасающей, нечеловеческой глубиной постижения.
Затем его подняли на руки и оторвали от земли. Образ Голготтерата, видневшийся вдалеке, то опускался, то вздымался вновь, раскачиваясь блистающим золотом на белом фоне хмурящихся небес. И под громоподобные обличения Святого Аспект-Императора короля Нерсея Пройаса повлекли вперёд к ожидающим множествам…
Дабы те возрадовались его мукам.
Король Сорвил, наследник Трона из Рога и Янтаря, сидел неподвижно всё то время, пока Святой Аспект-Император проходил мимо него. В миг, когда тот оказался ближе всего, тело юноши, казалось, без остатка горело огнём. Опустив взгляд, он увидел в своей левой ладони мешочек с вышитым на нём Троесерпием, хотя и не помнил, когда успел вытащить его из-за пояса. Три Полумесяца. Прошло некоторое время, прежде чем он осознал, что происходит и понял, что убийца его отца гневно обрушился на короля Пройаса из-за случившегося на Поле Ужаса. Сорвил мог лишь дивиться, наблюдая за тем как отстаивающий свою невиновность экзальт-генерал возражает Келлхусу со всё меньшей и меньшей убеждённостью - причём не той убеждённостью, что лишь звучала в его голосе, но той, которую Пройас и сам почитал за истину. Он мог лишь поражаться лордам Трёх Морей и тому воистину собачьему рвению, с которым они стремились очистить себя от груза грехов, находя нечто вроде утешения в угрозах и яростных жестах. Даже Цоронга, казалось, растворился во всеобщем рёве, поглотившем Умбиликус. Зеумский принц даже подпрыгивал от гнева и бешенства, разражаясь исполненными набожности и благочестия требованиями обрушить на голову изменника заслуженное возмездие, крича вместе со всеми в ритме вздымающихся кулаков, ничем в этом отношении не отличаясь от Уверовавших королей.
А затем всё закончилось.
Сорвил посмотрел в зияющую в восточной стене Умбиликуса дыру, и едва не задохнулся, глядя на расстилающиеся внизу мили, что отделяли их от Мин-Уройкаса. Он схватился ладонью за отполированное кожей бесчисленных рук деревянное ограждение. В отсутствии прямых солнечных лучей, вытравленная по всей длине и окружности исполинских цилиндров ажурная филигрань казалось видимой отчётливее, временами маня внимательный взор обещанием постижения своих знаков и символов, но стоило вглядеться ещё тщательнее, как надежды эти рушились, превращая всё изящество чуждой каллиграфии в бессмысленные каракули. Проклятием всему Сущему называли эти надписи его сиольские братья, молитвой о нашей погибели, упавшей со звёзд…
Иммирикас опустил лицо, содрогаясь в отвращении…и утверждаясь в своей ненависти.
Когда юноша, наконец, поднял взгляд, в огромной дыре виднелись спины последних покидающих Умбиликус лордов – недостаточно смелых, чтобы просто сигануть сквозь неё и потому мнущихся у оборванного, подрагивающего края, словно перепуганные мальчики. А затем громадный павильон опустел, не считая Анасуримбор Сервы, стоявшей внизу, в центре земляной площадки, спиной к нему.