Мимара собирается покончить с разговорами. Всё это время они стояли поодаль, ожесточённо споря сперва с Кайютасом, а теперь с Сервой, и бросали из сумрака взгляды на сверкающую сердцевину палаты собраний.
- Довольно! – громко восклицает она, перекрикивая поющих лордов. Она никогда не любила Серву, даже когда та была только начинавшей ходить малышкой. Мама постоянно упрекала её за то, что она воспринимает обычного ребёнка как соперника, но Мимара всегда знала, что какой–то частью себя Эсменет понимает враждебное отношение дочери к прочим её отпрыскам, или, во всяком случае, побаивается его.
Они никогда не были людьми в полном смысле этого слова – её братья и сёстры, всегда оказываясь чем-то большим или же, напротив, меньшим.
И вот она здесь, Анасуримбор Серва, великолепная в своих ритуальных одеяниях, взрослая женщина – гранд-дама! Могущественнейшая ведьма, которую когда-либо знал этот Мир. И это раздражает её – хоть и по мелочам. Раздражает, что она выше - по меньшей мере, на ладонь. Раздражает, что она такая чистая и ухоженная. Бесит даже то, как её красота идёт вразрез с неистовой мерзостью её Метки.
- Мы пойдём туда, куда пожелаем и когда пожелаем!
- Нет! – ответила Серва сухо и отстранённо. – Вы пойдёте туда, куда пожелает Отец.
- И Мать? – рявкнула Мимара. Мама вела себя непримиримо до тех пор, пока им противостоял лишь Кайютас, но с появлением Сервы её решимость увяла. – Как насчёт её пожеланий?
- Как насчёт мо…?
- Отец встретится с тобой, - поспешно и примиряюще встрял Кайютас. - Тебе нужно лишь подождать, сестра.
До чего же нелепо он выглядит сейчас - облачённый в дядюшкину мантию и его регалии. И как же мерзко и трагично!
- Как вы оба можете вот так вот отбросить прочь свои чувства? – кричит она с яростью достаточной для того, чтобы ощутить на своём предплечье мамино осторожное касание. – Пройас умирает! - вновь исступлённо вопит она, в её голосе теперь слышно лишь отвращение. - Прямо сейчас, пока мы разговариваем!
Это заставляет их умолкнуть, но они по-прежнему упорно преграждают им путь, а когда Мимара делает попытку обойти их, Серва хватает её за рукав.
- Нет, Мим, - твёрдо говорит ведьма.
- Что? – кричит Мимара, вырывая руку. - Разве мы не такие же Анасуримборы, как и вы?
- Ты никогда не верила в это.
Мимара свирепо смотрит сестре в глаза, все прежние обиды взметаются вихрем в дыму её ярости. Как могла она не ревновать? Дочь, проданная работорговцам, к дочери, взращённой в роскоши и великолепии. Дочь, отвергнутая и росшая в вечном небрежении, к дочери балуемой и с рождения окружённой заботой! Она была настоящей находкой для борделя - девочка так похожая на Императрицу. Ей было позволено оценивать и словно женихов выбирать себе тех, кто будет трахать её. Единственной вещью, которую её мать так и не смогла понять – было то, на что она обрекла её, когда думала, что спасала. Мимара стала растоптанным сорняком, пересаженным в самый прекрасный на свете сад. Её кровь, угущённая грязью черни, нипочём не могла сравниться с золотым блеском её сестёр и братьев. Как могла она быть кем-то ещё, кроме как уродцем, заточённым в клетке Андиаминских Высот?
Как могла она со всей очевидностью не быть разбитой и сломленной…
Она яростно смотрит Серве в лицо, вновь поражаясь ужасающей глубине её ведьмовской Метки – столь гнусной и бездонной, невзирая на её юный возраст. Неконтролируемое раздражение требует, чтобы Око открылось, и она узрела Проклятие своей младшей сестры… С ужасом в сердце, она отвергает эти мысли.
Существовала ли когда-либо на свете семья настолько ненормальная, насколько искорёженная и исковерканная, как Анасуримборы?
На миг перед её глазами встаёт видение костей матерей-китих – лежащие в пыли позвонки, рёбра, громоздящиеся над ними, будто сломанные луки.
Мимара внезапно смеётся, но не так, как нарочито пронзительно смеются те, кто хочет использовать смех в качестве защиты, а так, как это делают люди, умудрившиеся до нелепости глупо споткнуться на ровном месте. К чему играть с дунианином в словесные игры? Она удивляет свою сестру-ведьму, решительно протиснувшись мимо неё и ринувшись прямо в пышущую воинственным жаром толпу. Возможно, это не такое уж и проклятие – быть единственным сорняком в саду, единственной разбитой на части душой. Они ничего не могут ей сделать. Нет на свете скорбей, которые они могли бы на неё обрушить, не убив при этом. Нет на свете страданий, что ей уже не пришлось на себе испытать.
А она знает, что убить её Бог не позволит.
Она служит высшей силе и власти.
Мимара, неучтиво толкаясь, пробирается сквозь расступающуюся галерею поражённых, но по-прежнему воинственных мужчин, облачённых в доспехи и источающих крепкую вонь давно немытых тел. Казалось, они уступают ей путь в той же мере благодаря её беременности и полу, в какой и по причине её принадлежности к императорской семье - изумляясь чему-то, имеющему отношение к дому, к давно забытому миру запугиваемых или обожаемых ими жён, внезапно воздвигшемуся прямо здесь, в ужасающей тени Голготтерата.
Серва кричит и сыпет ругательствами у неё за спиной. Она хватает Мимару за плечо как раз тогда, когда она, растолкав мешающую её продвижению кастовую знать, вторгается в круг исходящего от её отчима света. Гранд-дама свайали пытается затащить её обратно, но она успешно сопротивляется…
Вместе они свидетельствуют сцену, достойную Священных писаний. Лорды и адепты взирают на Святого Аспект-Императора – некоторые торжественно или восторженно, другие, сотрясаясь от обуревающих их чувств, третьи же по-прежнему поют, запрокидывая головы и широко раскрывая рты, зияющие в их спутанных бородах, словно какие-то забавные ямы. Её отчим, скрестив ноги, парит окружённый своими последователями и озарённый лучами света, словно бы падающими на его фигуру со всех сторон. Он облачен в ниспадающие, безупречно-белые одеяния, вокруг его головы сияет ослепительно-золотой ореол. Юный кидрухильский офицер стоит перед ним на коленях, собираясь коснуться руками императорского колена и поцеловать его. И Кельмомас вдруг срывается со своего места рядом с повелителем…так быстро, что его движение едва удаётся увидеть…
Удивлённые взгляды распевающих лордов. Нож, появившись из ниоткуда, вспыхивает отблеском отражённого света. Прыжок…невозможный для человеческого ребёнка.
Кельмомас отскакивает и уверенно приземляется прямо перед Сервой и Мимарой, стоя спиной к делу рук своих. Клинка в его руке уже нет.
Мимара ловит его взгляд, а коленопреклонённый норсирай позади него дёргается и шатается.
Убийца – вот единственная мысль, посещающая Мимару. Серва, вскрикнув с подлинным ужасом в голосе, бросается мимо младшего брата к падающему наземь кидрухильскому офицеру. Тревожные возгласы и крики беспокойства поглощают ещё гремящий гимн. Она замечает рукоять ножа, торчащую из виска юноши за мгновение до того, как фигура Сервы скрывает от неё умирающего. Кельмомас оборачивается, следуя за изумлением в её взгляде.
Она понимает, что Серва влюблена в этого человека…
А затем невероятный лик Святого Аспект-Императора Трёх Морей воздвигается перед нею – могущественный муж её матери стоит достаточно близко, чтобы она могла коснуться его. И, как всегда, он кажется ей выше ростом, нежели она помнит. Одной рукой он держит брыкающегося и извивающегося Кельмомаса.
- Он был ассасином! – визжит маленький мальчик. – Отец! Отец!
И внутри своей души она кричит Оку: Откройся! Откройся! Ты должно открыться!
Но Око отказывается прислушаться. Оно столь же упрямо, как и она сама.
Беспощадно-синие глаза её отчима взирают на неё…и, внезапно подёрнувшись восковой поволокой, вспыхивают белым.
Колдовские слова вонзают когти в каждое место - зримое или незримое.
Сияние, подобное высверку молнии. И Святой Аспект-Император исчезает, оставляя её смотреть на то, как множество людей – лордов Ордалии – беспорядочно бросаются со всех сторон к месту событий.
- Дыши!
Возглас её сестры?
Мама хватает Мимару за плечи и что-то кричит, уставившись ей под ноги.
- Мимара? Мимара?
Она глядит вниз, вытягивая шею, дабы рассмотреть то, что находится ниже живота, и видит, как блестят её голени и икры, а пыльная поверхность у ног пропитана чёрным. И лишь тогда она чувствует, как по бёдрам и ступням струится тёплая влага.
Первый приступ острой боли, судорожный спазм чего-то, чересчур глубинного, чтобы оно могло быть её собственным. Слишком рано!
Потрясённая, она хрипит и издаёт жалобный вскрик.
Пройас мёртв.
Мать обнимает её.
Мать обнимает её.
Сорвил падает. Земля сминает его щёку. Кровь струится, вытекая из раны, будто из уха.
Жизнь это голод. Дышать значит мучиться, изнывая от невозможности объять и прошлое и будущее… Дышать значит задыхаться.
Поверженный, он корчится на коврах. Лорды Ордалии изумлённо кричат. Он замечает среди переступающих ног мешочек с вышитым на нём Троесерпием, и видит, как чей-то пинок отбрасывает вещицу назад в то небытие, откуда она когда-то явилась. Изо всех сил он пытается приподнять от земли щёку, но голова его – железная наковальня.
Теперь он может лишь наблюдать, как миг сгнивает за мигом. Может быть лишь истлевающим присутствием, вечно угасающим светом.
Он всегда сгорал так, как сгорает сейчас. Зеваки бросаются вперёд сборищем беспокойных теней. Сквозь огонь на него с ужасом смотрит прекрасная ведьма. Серва. Она баюкает его голову у себя на коленях, что-то утешающее шепчет и требует:
- Дыши!
Матерь - сама щедрость…рождение…
- Он мёртв, принце….
- Дыши!
Матерь вынашивает всех нас…
- Дыши, Лошадиный король!
Тёплые руки. Колыбель, сплетённая из солнечного света. Колышущиеся на ветру зеленеющие поля – бесконечные и плодородные. Земля, терзающаяся муками невероятной плодовитости.
- Сорвил!
Женское щебетание.
- Ты должен дышать!